Я отлично помню утро 26 апреля 1986 года. Последствий произошедшего мы, подростки 16-17 лет, не понимали, разумеется. Первые часы нам было просто любопытно. Но вскоре стало страшно.
Новость прошелестела по читальному залу, где студенты, чтобы не терять «окно», готовились к парам. Одна за другой стали подниматься головы от учебников. А уже через пять минут все стояли у стола регистратора – слушали, но еще не понимали.
Где-то в коридорах нашего учебного заведения кто-то из ребят, кто сразу понял, что произошла трагедия глобального масштаба, принялся объяснять это остальным. Постепенно масштаб случившегося дошел до сознания остальных.
Но одно дело – беда где-то далеко, за сотни километров. Совсем другое, когда она коснулась кого-то, кто близко. И вскоре имя мальчика-первокурсника, ничем особо себя не проявившего, кроме того, что был просто милый интеллигентный 16-летний подросток, знали все.
Растерянный Вадим с глазами, в которые страшно было смотреть, ходил по коридору около кабинета секретаря, куда могли позвонить его родители, никого не замечал. В этом кабинете была «восьмерка» - межгород. Он уже пробовал дозвониться сам на свой домашний телефон, но там не отвечали.
Вадим был из Чернобыля.
Как он прожил первые два дня после трагедии, когда наконец родители вышли на связь, даже представить страшно. Но они не могли сообщить ничего раньше – шла эвакуация, бросали все и уезжали.
Родителей моего сокурсника эвакуировали в Белую Церковь.
Это сейчас мы знаем о произошедшем практически все. А тогда складывали мозаику из того, что удавалось узнать. Хотя информация подавалась крайне скудно. Слушали «Голос Америки» - только там что-то еще можно было узнать, чего не было в риторике советских СМИ.
И вот до сих пор, спустя 37 лет, стоит все также угрюмо зона отчуждения. Над Припятью летают птицы, встает солнце. Город-призрак утопает в дикой поросли. Редкие бывшие жители как-то пытаются пробраться «за проволоку», стараясь обойти охрану. Удается также прорваться в город мародерам и отчаянным сталкерам – каждый преследуя свои интересы.
Написано и переписано об этой трагедии, казалось бы, все. Живы до сих пор многие из тех, кто участвовал в последствиях ликвидации. Очень многих уже нет. Давно нет. Но остались их дети.
У моего однокурсника родители так и остались в Белой Церкви. До начала СВО и он там жил со своей уже семьей – на последнем курсе он женился на моей подруге. Да, они потеряли свой дом, но по сути для них ничего не изменилось – всего лишь сменили место жительства.
Куда страшнее судьба обошлась с другой моей знакомой, живущей в России девушкой. Она потеряла и мать, и отца.
Отец был в числе первых ликвидаторов. Отправили его в Украину в первые же сутки. А спустя несколько дней за ним уехала и мать – не смогла оставить мужа в беде. Декабристка.
Женщина была медсестрой. Помогала отчаянно. Самоотверженно. Получила очень сильное облучение. Через три года ее не стало. А ее муж жив до сих пор. Вот только для их дочери он потерян – она не простила ему смерти матери. За то, что разрешил ей остаться рядом. Не потребовал уехать обратно, к детям.
Прав он был или нет. Права ли была мать, бросившая детей в далекой России... Моя знакомая всю жизнь оплакивает мать, и не может простить отца.
И это только одна история, одна семья, которую коснулась трагедия. А их по России и других республиках бывшего СССР тысячи.
...Одно дело – беда где-то далеко, за сотни километров. Совсем другое, когда она коснулась кого-то, кто близко...
Благодарю за ваше внимание к этим моим ничего незначащим рассуждениям и воспоминаниям. Просто... захотелось излить это словами, а не прокручивать мыслями.
Подписывайтесь на канал! Я понимаю, что он кажется брошенным - редко выходят новые публикации. Тяжелый был год - надо было принять и понять происходящее настоящее. Но я его обязательно реабилитирую - мой канал.
Так что, подписывайтесь, и заходите почаще!