Киевская светская дама Эмилия Прахова считалась некрасивой. Современники в своих воспоминаниях наделяли ее разными эпитетами, но едва ли лестными, — коренастая, курносая и толстогубая, рано поседевшая и располневшая. И хоть ее лицо не отличалось тонкостью черт, все отмечали огромные завораживающие глаза. Была в них какая-то притягательная тоска, «казалось, что она в голубых очках».
Весной 1885 года молодой и еще никому неизвестный художник, нанятый супругом Эмилии Львовны для восстановления Кирилловской церкви в Киеве, представил обществу свое творение — икону Богоматери с младенцем. В их святых ликах прихожане узнали черты Праховой и ее младшей дочери Ольги.
«Какое странное объяснение в любви», — подумали те, кто знал эту историю с самого начала…
Неизвестный художник Врубель
— Глаза, зрачки напишите во всю мочь, чтобы были как живые, остальное посвободнее, — советовал профессор Павел Петрович Чистяков своему ученику Михаилу Врубелю.
И он писал их «во всю мочь», а про портрет, который его особенно восхищал, говорил: «Глядит!»
То, что искусство — его призвание, Врубель понял довольно поздно, уже отучившись на юриста. К своим 28 годам он был никому неизвестным студентом Академии художеств без гроша за душой. Именно в этот момент случилось судьбоносное для него знакомство.
Известный историк искусства, профессор и меценат Адриан Викторович Прахов занялся реставрацией одной из уникальных святынь Киевской Руси — Кирилловской церкви XII века. Ему требовался талантливый живописец, который недорого бы взял за работу. И тогда он попросил своего старого друга Павла Чистякова дать ему кого-то из студентов, самого толкового:
— Вот тебе и художник! Лучшего, более талантливого и более подходящего для выполнения твоего заказа я никого не могу рекомендовать. Знакомьтесь: мой ученик, Михаил Александрович Врубель.
Киевская квартира Праховых
Врубель без промедления соглашается ехать в Киев. В мае 1884 года этот стройный, худощавый молодой человек впервые переступил порог квартиры Праховых на Большой Житомирской улице.
Их дом очаровал Михаила, жившего до этого в Петербурге очень скромно. Здесь все было на широкую ногу: просторно, изобильно, артистично — «как в счастливом сне». Супруга Адриана Викторовича содержала творческий салон, где бывал весь высший свет города и многие заезжие знаменитости того времени. Стены гостиной были увешаны их картинами и эскизами.
Жил Прахов широко, семья у него была прелестная, артистическая. Но дом его, всегда битком набитый гостями, носил печать какой-то большой студенческой квартиры. В этом доме с утра до вечера ели, пили знакомые и малознакомые люди, начинающие художники, путешественники, иностранцы, приезжали сановники из Петербурга...
Мадам Прахова больше всех поразила впечатлительную натуру молодого художника. Радушная хозяйка, в ней не было и тени чопорности и жеманства, редкая простота по-настоящему высокого тона. Она с искренней улыбкой расспросила Михаила Александровича, как он доехал, и разговор плавно перешел в близкие ему темы — музыки, литературы, искусства. В них Эмилия Львовна оказалась отменным знатоком.
Потом хозяйка пригласила всех на обед, где приятная Врубелю беседа лилась рекой. Он был абсолютно аполитичен, а у Праховых, казалось, об этих «первостепенно важных» для любой компании темах и не ведали. Художник определенно попал в свою стихию.
Небогато, но всегда строго и аккуратно одетый Михаил Александрович не производил внушительного впечатления. Однако его ум, интеллигентность и прекрасно поставленная петербургская речь располагали к нему окружающих.
В этом доме у Врубеля появилось не только постоянное место за столом, но и своя комната. Решено было, что он пока остановится у Праховых, тем более что размеры квартиры к этому располагали.
Талантливые люди часто оказываются беспомощными в быту, и Михаил не был исключением. Эмилия Львовна и ее старшая дочь 13-летняя Леля окружили художника трогательной заботой, взяв на себя все «земные» хлопоты.
Эмилия Львовна
35-летняя Эмилия Львовна слыла дамой, не обладавшей классической красотой, но весьма обаятельной, эксцентричной и аристократически непринужденной. Она свободно говорила о многом, в том числе о вещах, при дамах обычно не обсуждавшихся. Этим она могла шокировать обывателей, но в творческих кругах к подобному относились скорее с интересом. Подкупала ее неординарность, начитанность. Прахова была хорошо образованна, окончила консерваторию по классу фортепиано. Сам Ференц Лист дал ей несколько уроков.
Эмилия не отличалась молчаливым терпением. Близкие давно привыкли к ее взрывному характеру, но она и при гостях могла расхохотаться, заплакать или на кого-нибудь прикрикнуть — громко и совершенно искренне. Так говорила о ней правнучка Александра:
Эмилия Львовна была дамой с придурью. В нашей семье знали, что нельзя во время семейной трапезы огорчать бабулю — ведь она могла не моргнув глазом вылить чай за шиворот кому-то из сидящих или разбить чашку об пол. Она была довольно властным человеком — эдакая домашняя Салтычиха.
Удивительное дело — ее выходки практически никого не обижали. Да, мадам Прахова могла кому-то не нравиться, но в естественности ее поведения никто не сомневался. В ней не было и тени притворства, этим она выгодно отличалась от многих светских дам. Эмилия имела смелость быть собой. Все это очень нравилось в ней молодому Врубелю, он почувствовал душевное родство, и в конце концов стал ее боготворить.
Тайна Праховой
И все-таки имелась некая затаенная печаль в ее темно-васильковых глазах. Происхождение Эмилии было окутано тайной. В 16 лет ее выдали замуж за молодого перспективного ученого-историка Адриана Прахова. Злословили, что женился он на ней лишь потому, что невеста, официально значившаяся французской подданной Эмилией Марией Клементиной Лестель, являлась внебрачной дочерью военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина. По другой версии — его племянницей, также незаконнорожденной. Во всяком случае, с ее «милютинским» происхождением, казалось, никто не спорил, а оно тогда открывало многие двери в высшие круги.
Как бы то ни было, супруги вместе объездили множество стран, посещали самые знаменитые музеи, театры, выставки. Их старшие дети родились в Риме. Последние несколько лет их судьба была неразрывно связана с Киевом, где Адриан Викторович занимался возрождением старинных русских святынь.
Любовь молодого поклонника
Знакомые догадывались, что в их семейной жизни давно уже не все так безоблачно. Прахов был вечно окружен поклонницами и время от времени поддавался соблазнам. Эмилия Львовна, устав от измен супруга, не раз порывалась уйти из дома. Но друзья ее всегда возвращали в семью, после чего она надолго закрывалась у себя в гостиной и играла на рояле до тех пор, пока гнев и обида не утихали.
Врубелю, заслужившему право на душевную дружбу с ней, доводилось находиться рядом с Эмилией в такие минуты. Однажды художник увидел в ее омытых страданием глазах нечто особенное, что изменило его жизнь. В его сердце проснулась любовь к этой женщине, отныне он станет ею одержим и будет рисовать на картинах именно ее лицо.
Любовь без ответа
Разумеется, никакого романа между ними не случилось. Прахова, несмотря на всю свою эксцентричность и обиду на мужа, проявила здравомыслие. Семь лет не такая серьезная разница в возрасте, куда важнее социальный статус — благородная матрона с тремя детьми и по сути юнец, каким Врубель казался в свои 28. Эмилия просто увидела их пару со стороны, и ей стало смешно:
— Он же еще сущий ребенок, — говорила она про него.
Но пылкий студент не слушал голос разума. Как только он переступал порог квартиры Праховых, у него начинало бешено колотиться сердце. Он делал разные глупости, которые поначалу всех забавляли: то выкрасит нос зеленой краской, то спустит весь аванс на дорогущую сорочку и потом подарит ее первому встречному бродяге, то растворит флакон французских духов в ведре воды и обольет себя с ног до головы.
Свои чувства Михаил не скрывал даже от ее супруга. Адриану Викторовичу это даже льстило, он шутил:
— А с чего бы она понравилась мне, если бы никому не нравилась?
Чудачества Врубелю прощались и списывались на импульсивность творческой натуры. Никто не распознал тогда первые звоночки душевной болезни, позже его погубившей.
С глаз долой!
Для Врубеля процесс работы, поиск идеала всегда был важнее, чем готовый результат. А потому шедевров своих он совершенно не берег – начинал, не оканчивал, заново переписывал, раздаривал, уничтожал. Его знакомые становились свидетелями внезапного "исчезновения" картин из его мастерской. И никакой мистики, просто он за ночь поверх старой на том же холсте мог написать совершенно другую.
Михаил дарил мадам Праховой свои шедевры. Она же, зная его тяжелое материальное положение, их тактично не принимала, а предлагала продать местному коллекционеру Ивану Николычу. Тогда Врубель их просто рвал прямо на ее глазах.
Он постоянно что-то рисовал на любых попавшихся под руку клочках бумаги. Чаще всего это, конечно, было лицо Эмилии Львовны. Уже тогда он видел его на иконе Богоматери. Несколько таких набросков ее детям удалось спасти для истории.
Иногда Михаил Александрович внезапно пропадал, мог неделями не появляться у Праховых. И ясно было всем, кроме детей, куда и зачем он скрылся. Рыцарское поклонение Эмилии Львовне не мешало ему время от времени увлекаться и другими женщинами. Эти романы киевской поры после смерти Врубеля превратились в легенды — то там, то тут появлялись его «потомки».
Однажды Адриану Викторовичу все это надоело. И не сказать, что он ревновал жену, дело было совсем в другом. Врубель забросил то, ради чего приехал в Киев — восстановление фресок и икон. Его надо было как-то взбодрить. Решили отправить его на поиски вдохновения в Венецию, с глаз долой.
Венеция
В Италию влюбленный художник взял фотографию Эмилии Львовны. Здесь, вдали от нее, он переживал счастливейший период своей любви. В его мечтах любимая постоянно была рядом, ее не отвлекали дети, гости, этикет, она принадлежала лишь ему.
Он писал ей письма, она отвечала. Кто знает, что в них было. Сохранились только его рисунки.
Образ Богоматери для Кирилловской церкви Врубель писал под впечатлением от старинных мастеров. Работал по несколько часов кряду, не отрываясь. Он вложил сюда все свои безответные чувства и вышел шедевр, «от которого могут глаза разгореться». Сходство святого лика с госпожой Праховой было очевидным.
Гостивший тогда в Венеции у Врубеля профессор Мурашко сразу ее узнал.
— Тип Богоматери, — рассказывал потом Николай Иванович, — он взял с общей знакомой нам госпожи в России. Это было ярко выражено, и я не мог этого не заметить. Он рассмеялся:
— А вы узнали?
— Да, только вы дали ей другое выражение; в натуре это неудержимая крикуха, а у вас — кроткое, тихое выражение.
— Разве она крикуха? Нет, это вы ее не знаете…
Его первый шедевр был почти готов:
— Через недели две кончаю свою работу и стремглав в Киев. Там, должно быть, чудная наша весна.
Однако триумфа на родине он не испытал. Работу он сделал, но его душевное состояние только ухудшилось.
Весна в Киеве
Ходили слухи, что по возвращении в Киев Врубель немедленно сделал предложение Эмилии Львовне. Причем, сначала попросил ее руки у законного супруга. С этого момента его поведение начало обоих Праховых пугать. Их отношения охладели, появилось чувство жалости к бедному художнику. Однако его не отлучили от дома, а тактично пытались объяснить, насколько нелепы его фантазии и в какое неловкое положение он их поставил.
Эта пытка длилась два месяца, Врубель невыносимо страдал. Затем уехал в Одессу, вернулся. Говорили, что Эмилия Львовна стремилась наладить его быт и там, с ее подачи Михаил стал посещать профессора медицины Шкляревского.
Однажды Константин Коровин во время купания спросил Врубеля:
— Что это у вас на груди белые большие полосы, как шрамы?
— Да, это шрамы. Я резал себя ножом.
— А что же это такое вы себя резали-то ножом — ведь это должно быть больно. Что это — операция, что ль, как это?
— Поймете ли вы. Значит, что я любил женщину, она меня не любила — даже любила, но многое мешало ее пониманию меня. Я страдал в невозможности объяснить ей это мешающее. Я страдал, но когда резал себя, страдания уменьшались.
— Да, сильно вы любили…
— Если любовь, то она сильна.
Демон
Врубель ищет душевного успокоения. Он мечтал принять участие в росписи Владимирского собора, у него уже были готовы эскизы. Однако у Прахова было свое мнение:
Будь моя воля, построил бы храм, который предложил расписывать только Врубелю - такому таланту нужны другие стены.
Вместо Михаила на работы в соборе пригласили Виктора Васнецова и Михаила Нестерова — художников из абрамцевского кружка Саввы Мамонтова.
Лишившись постоянной работы, Михаил наделал много долгов. Через год в Киев приехал его отец. Он сокрушался: сыну уже 30 лет, подавал такие блестящие надежды – и «до сих пор ни имени, ни выдающихся по таланту работ и ничего в кармане».
— Таланту у него бездна, но воли на алтын! — Прахов резюмировал Александру Михайловичу Врубелю причину всех бед с его сыном.
И вот тогда-то появился первый демон. Он каким-то странным образом имел черты Эмилии Львовны:
На первый взгляд Мишин Демон показался мне злою, чувственною, пожилой бабой.
Врубель уничтожил своего первого демона. Чуть позже он напишет нового, и у него тоже будут глаза Эмилии Праховой.
«Весна моей жизни»
Многие биографы сходятся во мнении, что киевский период был самым счастливым для великого художника. «Весна моей жизни», — так скажет через много лет об этой бурной поре сам Михаил Врубель.
В 1889 году он понял, что в Киеве его больше ничего не держит, и перебрался в Москву, закрыв эту страницу своей жизни навсегда. Но его демон последовал за ним…
Через несколько лет Михаил Александрович встретит свою будущую супругу — оперную певицу Надежду Забелу. Теперь она станет его музой, но образ Праховой еще долго будет преследовать художника. Ее глаза появятся и на более поздних работах Врубеля.
По газетам и долетавшим в Киев слухам Праховы узнали о поразившей Михаила Александровича тяжелой болезни. В 1902 году в «Новом времени» вышла заметка, возмутившая Эмилию Львовну до глубины души. Начиналась она так:
Декадент, художник Врубель, совсем как отец декадентов Бодлэр, недавно спятил с ума...
Затем пришла еще одна грустная весть — в 1910 году Врубель умер. Он ушел на пике своей популярности. Тогда многие искали хоть какую-то информацию о нем, и она была у Праховых в виде тех самых писем, которые влюбленный художник писал Эмилии из Венеции.
Она их бережно хранила, а после своей смерти завещала старшей дочери все сжечь. Оставила только его рисунки. Дочь просьбу выполнила.
Эмилия Львовна пережила Врубеля на 17 лет. Ее дети давно выросли, супруг, с которым она уже долгое время не жила под одной крышей, скончался. Казалось, ей больше ничего не мешало показать эти письма, напомнить о себе, потешить самолюбие, впечатать навсегда свое имя в биографию великого художника… Но нет, в очередной раз она приняла единственно верное решение. И это немного проясняет, за что же, кроме синих глаз, Врубель так любил Эмилию Прахову. Она была человеком редкой порядочности.