//До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей// (СЕ)
Когда Саше Генису было 5 лет, он планировал укрыть бабушку от смерти в книжном шкафу, где хранилось лучшее, что есть в доме: собрания сочинений Гюго, Короленко, Шолом-Алейхема. Такая была вера в книги – они могут всё. На похоронах Серёжи шёл такой сильный дождь, что ливень чуть не затопил открытую могилу. Да. Это был плач по Сергею. И вот ещё что хочу сказать, о чём думаю и буду думать. Некоторые особенные, выдающиеся черты ушедшего человека не исчезают – они растворяются в окружении, в доме, в улице, в людях, которые ещё не могут принять, понять, осознать то, что произошло, как теперь нам всем быть?!. А вот так и быть. «Он был человек до конца человечьего - неси и казнись тоской человечьей».
Ирония Сергея никуда не делась. Она тут. А как ещё отнестись к жалобе довлатовского соседа: «На доме Бродского нет даже мемориальной доски, а тут целая улица, и меня угораздило на ней жить.». Ха-ха…
Генис на это ответил: «Мне это кажется справедливым. Сергей был нашим писателем. Бродский – для мира, Солженицын – для истории. Довлатов – для домашнего пользования. О чём свидетельствовали три миллиона проданных книг и толпа поклонников – новых, молодых, старых».
И напоследок ещё грустно-ироничный привет от Сергея: «В вечернем репортаже от всего монолога Гениса оставили реплику «Сергей любил поесть».
Милый Серёжа…