Прошу извинить меня за столь непонятное название - сразу исправлюсь и расшифрую. Лучафэрул - утренняя звезда по молдавски. Шуба - место работы Татьяны Стояновой, РЕШ имени Елены Шубиной. Все законно, понятно и просто, иначе и не скажешь. Тем более что приличия соблюдены - РЕШка не стала издавать своего бренд-менеджера, а отдала эту почетную задачу другому издательству. Конечно, дружественному, конечно, либеральной направленности, конечно, с четко выраженной повесточкой…
Нет, вру, не четко. Из повесточки остался только невнятный, как всегда, наш королек поэтов. Кто там обижает нашего рубаху-парня, нашего, как я говорю, королька? Никто его не обижает, не за что его обижать. Наш королек фигура чисто орнаментальная, тем более что уже никто и не помнит, что в дремучие девяностые в пьяном бреду его выбрали корольком поэтов. Королек ведет школу на крыше, возле королька собираются экзальтированные девицы, не умеющие писать (хотя может очередной набор будет более приличный, все может быть. Из первых наборов писать не умел никто - из тех, кого я знал. Никто.)
Ну и, соответственно, королек написал предисловие. Лучше бы не писал. Жеманно размазал розовые сопли на пару страничек, поднатужившись, напустил многозначительного тумана, который вообще ничего не дает в понимании текста, тем и закончил.
Итак - я совершенно серьезно готовился к муке мученической, представляя, что может написать бренд-менеджер одиозного издательства. Накачивал клыки ядом, плотоядно облизывался и ждал графоманских перлов, которые все так любят высмеивать… ладно, которые я так люблю высмеивать.
("Контур тела" Татьяна Стоянова. Изд-во Эксмо. - 2023 - 160 стр.)
Но лучше всего оказалась издевка королька, который в одном предложении смешал Орфея, Черную курицу и эту руку. Нет, не эту, а вот эту. Протянул вот эту руку. Вот уж не знаю, кому эта рука принадлежит - Орфею ли? Черной курице? (Если птице отрезать руки, если ноги отрезать тоже) Или самому ему? Кому? Неважно. У этого кого-то есть эта рука, возможно лежит в сумке, которую надо протянуть. В общем, протяни эту руку, а не то протянешь те ноги. Все логично. Такого количества бреда в пяти строках аннотации надо поискать - и не найти. Главное - на надейтесь понять как устроено чудесное чудо. Это тоже оттуда. Из пяти строк. Королек так может. А ты бы мог? Я вот нет.
И если бред королька усекли - бедные редактора, свадебный королек обязан быть на обложке, никак от него ни избавиться - то аннотация Горбуновой больше похожа на внятный текст.
Потому что задача ее была - объяснить идею контуров. Чертежей. Почему Контур упоминается раз пять, а может шесть. Дать понять, что ничего в тексте нет, кроме кривых или прямых линий. Невнятной серости и цифр, схематических указаний на дверные проемы, лестничные пролеты и прочую инженерию. Это, конечно, ново. Это, бесспорно, смело - попробовать загнать стихи в чертежи.
Итак, по Горбуновой, синонимы чертежей - любовь, нежность, детство, дом, апостол Павел.
Да-да. Как хочешь, так и понимай - видимое временно, невидимое вечно. Ладно, что чертеж со всеми своими прямыми и пунктирными линиями вполне себе видим, а книжка даже осязаема, но что имел ввиду автор предисловия, нам сие не ведомо. Мы можем по скудости и недалекости ума исполать, паки херувимы, житие мое.
Может, тонкий намек на то, что книжка - очередной серый кирпичик по блату, и будет невидим по прошествии лет? Кто их знает, этих творческих друзей. Напишут так, что вроде похвалили, а вроде и опустили. Я бы на месте Стояновой серьезно подумал бы над задней обложкой своей книги.
А вот, собственно, откуда взялось название "Где контур тела, обведенный мелом" - то есть тело убитого человека. Все предельно просто. При чем тут косые и кривые линии, при чем тут Черная Курица, чудесное чудо и эта - та - рука? Орфей в заду… пардон, в аду?
Ребятушки рецензенты вообще книжку не читали, показывая свое журналистское мастерство? Молодцы, что тут сказать.
Обратите внимание, господа и дамы - две страницы посвящено дюжине строк и пока что я не брался за собственно стихи. Почему?
Потому что я расстроен. Разочарован. Опечален, загоняя яд из клыков обратно в хранилища. Стоянова не порадовала меня графоманскими шедеврами, разве что нагнав белыми стихами объем - ну так это положено.
В кругах, где вращается Татьяна, хорошим тоном считается говорить о смерти силлабо-тоники, и с придыханием кивать на просвещенную Европу. Мол, они давно уже отказались от русского пережитка и прекрасно без него обходятся. Пора и нам, сиволапым, писать без рифмы, размеры, ритма и прочих замшелых ископаемых. Я со своей стороны предлагаю - чтобы уж совсем по-европейски было - изменить систему ударений, ставя их на один слог. Тогда и силлабо-тоника не понадобится.
Какая прекрасная, корявая, дурацкая речь получится! Как раз то, о чем и мечтают верлибристы с белоленточниками. Белостишниками.
Если убрать белые стихи из книги Стояновой - убрать, потому что они банально неинтересны, скучны и пошлы, какую бы физиологию не затрагивали - то что останется?
Грусть - печаль. Потому что мы видим интересного поэта, портящего себя в угоду тенденциям. Хотя, вполне возможно, что просто не имеющего времени для серьезной работы над стихами - классический стих, извините, требует вкуса, слуха, художественного восприятия мира, чуткости, оригинальности и так далее - в общем, всего того, что так на любит массовая культура.
Итак - мы отметаем белый стих как недееспособный, и поэтому не подлежащий разбору, то есть половину книги. Мы пока не будем трогать несомненные удачи автора - в основном это цикл, посвященный отцу.
Мы не сможем разбирать тексты построчно - что мы так любим делать на студии "Бойня" (Литературная студия под моим руководством при Национальной Ассоциации Драматургов) - потому что построчных перлов и ляпов хватит на отдельную книгу.
Ну, разве что совсем чуть. Вернемся к контуру тела - который обвели мелом на месте преступления. В другом стихе видно, как это преступление происходило. Оно так и называется, как книжка – «Контур тела». Читаем и наслаждаемся.
"Сердце, вынутое из грудной клетки, / стучит где-то в животе…" - экий забавник хирург. Вынул и засунул в кишки - великий мастер. Но это еще не все его уменья. "Чужая рука, пришитая к моей лопатке…" Жуть? Не. Самая мякотка сейчас будет. "Безжизненно загребает воздух…"
Читатель, огорошенный сердцем, помещенным под диафрагму, безжизненной загребающей воздух чужой рукой, получает контрольный выстрел - "цепляется за каждого прохожего".
Какая-то чистой воды абгаряновщина, абгоряндина. И на философский вопрос автора - "выживут ли перекроенные тела? Смогут ли они дышать?" - хочется ответить со всей старческой прямотой - нет, не выживут, не смогут, сама, что ли, не понимаешь? Суй сердце в грудь, руку верни хозяину, не пугай прохожих, и занимайся своим делом - раскручивай бренды. Но не скажу, ибо интеллигентен.
Самое ужасное, когда домашние или офисные девочки начинают писать про волков, высунув кончик языка от старания.
"Встречать рассвет, покинув рано дом/ отметить красным путь с начальной метки/ Так след оставит волк, сбежав из клетки/ кровавый свой - инстинктами ведом."
Хорошо, что тут скажешь. Особенно про красную метку. Включаем воображение - офисная девочка решила хлябнуть романтики. Вышла из дома в рассвет, поставила красную метку… вы меня простите, но любой собачник знает, что такое метка - и у волков тоже. Когда они писают всей толпой на столбик. Офисная девочка ставит красную метку. Начальную, первую, потом еще и еще, видимо.
Дальше обычная путаница - волк, кровавый след -сбежал из клетки. Если клетку забыли запереть - откуда кровь? Тут, видимо, имеется в виду побег из капкана, когда волк отгрызает себе лапу - поскольку боль от своих зубов слабее, чем от железных. Но откуда ей знать про такие подробности? Тут, понимаете ли, рана, метафора и аллюзия, влекомая инстинктами, которые солнце извергает из нутра.
В общем, васякинщина, такая васякинщина - хоть стой, хоть падай с раной.
А вот теперь давайте почитаем иной текст.
"Молчит мечеть. Качает мачту ночь. / Кузнец чеканит чалому подковы/ Причаливают в чёлнах рыболовы/ С уловом сети силясь уволочь." - так легко играть с аллитерациями может только мастер, при этом создавая точную картину. Это не пришитая к спине рука и запихнутое в живот сердце, это поэзия. (Хотя, конечно, вспоминается "Чуждый чарам черный челн" - тут ничего не поделаешь. Экспериментировать со звукописью начали до нас. Но у Татьяны образ более четкий и земной).
Так же меня живо интересует обхождение автора с рифмовкой - совершенно непонятное. Вот стихотворение "Предосеннее" с рифмовкой а-а. Начинаешь читать и становится понятно, что вообще-то в нем рифмуется первые две строки с опоясывающей третьей, и получается симпатично: "Словно желтый мячик с поля/ Укатилось лето, что ли / Укатилось и не сыщешь в скошенной траве. / Я его в кольцо бросала / только попадала мало,/ приблудился ветер сонный, ерзал в рукаве/"
Я даже знаю, что мне скажут - скажут про внутренние рифмы, но это неверная разбивка, усложняющая прочтение и понимание. Хотя, если присмотреться повнимательнее - Стоянова вообще опасается оригинальной рифмовки, останавливаясь на банальных "а-а" или "а-б-а-б", и даже то, что получилось, подгоняя под привычные себе размеры. Может, она их пугается после невнятицы белых стихов, не знаю.
"Спрячь меня под одеяло -
Заспанным клубочком.
Я твой голос вспоминала -
Просыпайся, дочка."
Это из цикла, посвященного отцу - пожалуй, самого искреннего, точного и удачного из всей книги. Настолько честного, что не хочется ловить блошек, которых у автора хватает везде.
Возможно, из Татьяны Стояновой получится поэт - если найдет в себе силы не вестись на мусор очередной повесточки, лентяйничать с белыми стихами и верлибрами, поменьше слушать Королька, который по определению не может дать хорошего совета, да ему это и не нужно.
Константин Уткин для портала Альтерлит