Несмотря на то что трагическая любовь — прекрасный материал для искусства, она не должна быть ничьим представлением о хорошей жизни. Когда мы говорим, что «хорошая жизнь наполнена любовью», имеется в виду не то, что хорошая жизнь полна страданий в стиле Ромео и Джульетты и суицидального отчаяния. Имеется в виду, что хорошая жизнь — это жизнь, наполненная «счастьем навек» в плане любви. Истории любви в реальной жизни, конечно, могут быть грустными и мелодраматичными, но недолго, пока «главные герои» преодолевают препятствия на пути к их вечному союзу, и в хорошей жизни этот процесс должен завершиться «счастьем навек».
Я не утверждаю, что в сказочной романтической истории (мальчик встретил девочку и т. д., и т. п., и они жили долго и счастливо) есть что-то в корне неправильное. Это абсолютно замечательная история, и такая жизнь может быть абсолютно замечательной жизнью. Проблема в том, что если мы снова и снова рассказываем одну и ту же историю, не рассказывая при этом никаких других, то она становится не просто историей, а сценарием, или нормой. И когда она достигает такого статуса, она может стать оружием, инструментом контроля. Отступите от сценария — и будете страдать. Это одна из причин, почему разные истории так важны. Будучи социальным конструктом, известный нам стереотип романтической любви в некотором смысле «выдуман»: он основан на наших вымыслах и фантазиях, и подобные истории играют решающую роль в поддержании его культурного господства. Однако это не значит, что это не важно и не опасно. Социально сконструированные нормы романтической любви «выдуманы», но не так, как выдуман Шерлок Холмс. Это больше похоже на то, как придуманы законы. Конечно, нафантазировали их мы, но теперь они реальные вещи, и относиться к ним лучше соответствующим образом.
Однако мне кажется, что романтическая любовь — это не просто социальная конструкция. Думаю, она двойственна по природе: отчасти это социальный конструкт, отчасти биология. Биологический аспект романтической любви заключается в ее влиянии на наши мозг и тело. В этом смысле любовь — вполне конкретная, осязаемая вещь, основанная на нашем эволюционном происхождении и поддающаяся научному изучению.
Социально сконструированный аспект любви состоит из сценариев, правил, традиций и ожиданий. Влияние этого аспекта тоже велико* (как и влияние биологии), но социальные рамки меняются вместе с нашими ценностями, поэтому социально сконструированную природу любви лучше всего понять, не обращаясь к нашему эволюционному прошлому, а внимательно изучая наше контекстуальное настоящее и нашу относительно недавнюю историю.
Как я писала в книге «Что такое любовь», отношения между биологией любви и ее социально сконструированной природой похожи на отношения актера, исполняющего роль. Как если бы мы взяли некий древний, эволюционировавший биологический механизм и приказали ему играть (не отступая от сценария) роль «романтической любви» в шоу под названием «Современное общество». Мы считаем, что наши мозг и тело поведут себя на сцене согласно сценарию. И мы не спрашиваем, удачно ли выбран актер.
В этой книге я фокусируюсь на романтической любви, поэтому, возможно, стоит сказать несколько слов о том, почему это так. Не потому, что я считаю романтическую любовь самым важным видом любви. Вовсе нет. А потому, что именно в романтической любви, на мой взгляд, на поверхность проступают все самые насущные философские проблемы. Романтический идеал и сопутствующая ему романтическая идеология, во всех смыслах этого слова, проблематичны.
Многие проблемы сосредоточены вокруг идеи о том, что романтическая любовь — это самый важный вид любви. Слово «аматонормативность» было придумано философом Элизабет Брейк в 2011 году* с целью обозначить нормальность того, что все взрослые люди желают состоять в романтических любовных отношениях («нормального типа» — моногамных, постоянных, похожих на брак) и что жизнь нормального человека будет сосредоточена вокруг этих отношений, поскольку это самый важный вид отношений.
Аматонормативность позиционирует романтическую любовь как особенную, естественным образом превалирующую над любыми другими связями с семьей, друзьями или обществом. Предполагается, что «плюс один», которого вы приведете на мероприятие, — это романтический партнер — или, по крайней мере, потенциальный партнер, «спутник», а не брат, или сестра, или друг. То же касается и ожиданий насчет того, с кем вы «остепенитесь» и заведете семью. Эти предположения редко озвучивают, но они повсюду, и они формируют все принимаемые нами решения. Это не значит, что мы не можем их нарушить, но сделав это, мы бросим вызов ожиданиям.
Аматонормативность как таковая появилась не в 2011 году; этот феномен гораздо старше своего названия. Но название — мощная вещь. Как только мы можем дать феномену название, мы оказываемся способны к нему подступиться. Пришло время взяться за дело. Аматонормативность — не просто что-то древнее. Это традиция, что гораздо серьезнее. Традиции проникают глубоко, в самую суть нашего «я», сложным образом формируя нашу идентичность*.
Культурные практики, с которыми мы себя отождествляем, формируют наше представление о том, кто мы, откуда мы, какие люди — «наши» и (разумеется) как «наши» люди себя ведут. Будучи ребенком, я узнала, как мои люди практикуют любовь, и нравится мне это или нет, но это стало частью моего самосознания.
Есть еще одна — четвертая — выученная мудрость, которую я хочу добавить к трем предыдущим. Несмотря на то, что аматонормативность — сложный и многогранный феномен, тот ее элемент, на котором я хочу сфокусироваться, прост:
Романтическая любовь — самый важный вид любви.
Пока что я хочу, чтобы мы просто обратили внимание на это утверждение и задумались о том, как сильно оно могло бы нас поразить, не будь оно столь укоренившимся в нашей культуре.
Перевод с английского – Карина Папп
Предзаказ на книгу можно оформить здесь: