Валери Мило многое хочет поведать миру, а потому не желает терять ни секунды.
Большинство экспертов скажет вам, что один из ключевых моментов того, чтобы стать успешным и достигнуть своей цели, это найти ответ на вопрос «зачем?». Многие компании и руководители бизнесов уделяют ему особое внимание при планировании задач своей организации, и следуют ему подобно фокусу лазерного прицела. Если вам интересно, как в таком ключе может выглядеть карьера арфиста, мы представляем вам экспонат А: Валери Мило. Как и у многих других музыкантов-фрилансеров, у Валерии не одно обличие. Разумеется, в первую очередь она исполнитель – в основном, соло или в камерном ансамбле, так как в настоящее время слишком занята для того, чтобы успевать играть еще и в оркестре. Также она: предприниматель, продюсер, педагог (в консерватории Монреаля) и артист звукозаписи. В круговороте такого разнообразия немудрено было бы запутаться в том, что ставить на первое место: продюсирование шоу, преподавание или таскание арфы по городам и весям холодной Канады в попытке угнаться за изнуряющим концертным расписанием. Но Мило посвятила немало времени обдумыванию своей жизненной цели и заботится о том, чтобы не упускать ее из виду с тем же рвением, с каким она изначально пришла к арфе. Мы созвонились с Валери в Zoom одним снежным январским утром, как раз перед тем как она отправлялась в двухнедельный зимний тур в Квебеке.
Harp Column (HC): Впервые твоя музыка появилась на наших радарах в обзорах, которые журнал публиковал на твои диски и видео. В них ты охватила широкий спектр произведений – от стандартов классического жанра до транскрипций больших сочинений для оркестра. Как ты выбираешь, что записать?
Валери Мило (ВМ): По правде сказать, зависит от того, где я и кто я в данный момент своей жизни. Думаю, первая запись всегда самая напряженная по репертуару, потому что она как бы представляет тебя как музыканта. [Когда я записывала первый диск], я заканчивала магистратуру и исполнила по заказу произведение Каролин Лизотт, которое называется La Madone – его сейчас часто играют, и меня этот факт очень радует. Я записываю альбомы уже почти 15 лет; за это время рынок в данной отрасли сильно изменился, да и цель самой записи тоже. Мы все знаем, что сегодня люди не часто покупают CD-носители. По большей части записи распространяются через онлайн платформы. Если взглянуть на ситуацию в целом, был такой короткий период времени, когда люди покупали много дисков, а музыканты могли на этом заработать, потому как в то время не было доступа в Интернет. Думаю, это время уже прошло, и сейчас следует рассматривать записи, как если бы они были просто визиткой твоего бизнеса. Я, например, вижу их как побочный продукт моих концертов. Частая причина, по которой я вообще записываю альбом, - это то, что потом эта же музыка прозвучит в туре, вживую на сцене, а диск – такой сувенир, который люди могут забрать домой после концерта. Вот как я сейчас отношусь к записям – примерно так же поступают и в поп, и в рок бизнесе. И мне кажется, что это наиболее логичный подход. Конечно, у меня есть мечта записываться только потому, что хочется что-то исследовать, но реальность такова, что заработать на жизнь я могу, только выступая на сцене. Так что пока запись в студии – это придаток концертной деятельности.
НС: Ты говоришь, что зарабатываешь на жизнь концертами, а сегодня днем как раз отправляешься в тур. Расскажи, как выглядит твоя повседневная жизнь, когда ты на гастролях.
ВМ: Очень интенсивно, что несколько удивляет, потому что во время пандемии было ощущение, что попал в пустыню. Здесь, в Квебеке, все вернулось на круги своя, а сейчас так даже и слишком. В следующие пять недель мне предстоит отыграть 25 концертов. Это много, может, даже чересчур, но я рада, мне нравится так много играть. Я часто гастролирую в Квебеке, но так как это совсем недалеко от Монреаля, я могу спокойно ездить туда-сюда. Тур, в который я уезжаю, продлится около двух недель, мы поедем в северную часть Квебека. Я бы сказала, что этот год все же не такой, каким раньше был мой гастрольный график до пандемии. Но думаю, что жизнь музыканта во многом связана с непредсказуемостью, так что нам нужно привыкнуть к ней и постараться адаптироваться. Я преподаю, но все же основа моего заработка – концерты и их продюсирование, так как я еще и этим занимаюсь сама.
НС: Я заметила, что в своих пресс-релизах ты называешь себя «музыкантом и предпринимателем». Расскажи о своем бизнесе и о двух компаниях, которыми владеешь.
ВМ: Да – они большая часть моей жизни. В 2016 я открыла продюсирующую компанию, которую назвала Anémone 47, там занимаются продвижением и организацией гастролей, а сейчас она выросла в благотворительную организацию, цель которой – нести музыку людям. Я продюсирую шоу, а потом еду с ним в тур. У меня есть работники и люди, которыми я должна управлять. Все это отнимает много времени, куча бумажной работы и постоянная проверка, чтобы всем все нравилось, а если есть проблемы, то устранять их. Именно поэтому я считаю себя предпринимателем: бизнес сторона моей карьеры мало связана с игрой на арфе. Тут задача в организации всего так, чтобы я могла играть на арфе в этих шоу. Но в начале карьеры я вообще ни о чем таком не думала; просто со временем это показалось мне наиболее логичным итогом. Думаю, потому, что по жизни мне нравится держать все под контролем. К тому же, как мы все знаем, для арфистов не существует проторенной дорожки. Многое приходится придумывать самому и для себя. Так как я хотела много выступать на сцене, то решила создать свой бизнес и готовить свои концерты так, как мне хочется. Чтобы открыть дело, пришлось немало потрудиться, но сейчас все отлично работает. У нас много гастролей, а также небольшая серия встреч в консерватории Монреаля, на которые я приглашаю других арфистов. Еще я начинаю продюсировать шоу, в которых сама уже не играю. Я очень довольна тем, как идут дела и той миссией, которая есть у моей компании.
НС: Мне кажется, что мысль по поводу необходимости создания своего собственного пути потому что нет того, которым можно было бы следовать, или того, которому хочется следовать, отзовется многим арфистам.
ВМ: Да, думаю, что другие арфисты мыслят так же. Мы все время слышим, что арфа должна выглядеть и играть что-то определенное, в одном лишь направлении. Я ощущала это с самого начала, еще когда была студенткой. Но я очень, очень упрямая, а потому стараюсь делать так, как сама считаю нужным.
НС: Как думаешь, ты, в своей музыке и в шоу, которые продвигаешь, намеренно создаешь контраст со стереотипным образом арфиста? Это делается специально? Или все же потому, что ты – просто ты?
ВМ: Думаю, это просто про то, чтобы быть собой, потому что я принимаю любой тип арфиста, и считаю, что для каждого отдельного аспекта игры на инструменте есть свое место в мире. Я начинала свою карьеру, выступая в бальных платьях и вот это все, но мне было некомфортно. Однажды мы сидели с агентом, обсуждая мой образ, пытаясь проработать его – то, как я вижу себя на сцене, как я себя определяю. Мне кажется, это очень полезное упражнение, если большую часть жизни проводишь на сцене, делясь тем, что хочешь сказать, донести это до людей. Нужно быть четко уверенным в своем самоопределении. И [то, что на тебе надето в этот момент] это лишь один из аспектов, который может казаться поверхностным, но на деле его проработка дает огромную разницу. И сейчас я выступаю исключительно в брюках, а не в платьях, просто потому, что так чувствую себя собой. Но если арфистка играет в платье – пожалуйста, мне такое тоже нравится. Однако это не я. Еще мне кажется, что часто у людей существует такое предвзятое представление об арфе, а на самом деле, этот инструмент куда многограннее, чем им видится. Да, арфа может звучать воздушно и нежно, такие моменты мне нравятся. Но также у нее есть и очень интенсивная, сильная сторона – и я хочу играть так, чтобы проявлялись обе. Вообще, именно из-за этого контраста я и влюбилась в нее. В тот факт, что вроде арфа кажется такой легкой, а на деле куда мощнее. У струн очень большое натяжение, так что приходится играть практически всем телом. И мне нравится, скажем так, открывать двери тем людям, которые может и не были изначально заинтересованы в том, чтобы пойти на арфовый концерт потому, что представляют ее себе такой воздушной, а потом все же пришли, и обнаружили, что в ней скрыто намного больше.
НС: В своем недавнем посте на Facebook ты много говоришь о статье из прессы Квебека о малодоступности классической музыки. Это можно очень долго обсуждать, но начнем с того, чтобы ты рассказала нашим читателям: каков твой ответ тем людям, которые говорят, что классическая музыка – а может, и вообще любая, не являющаяся поп музыкой – недоступна широкой публике.
ВМ: Да, я говорила о миссии. Это очень важный пункт моей жизни, и цель не эгоцентричная, а наоборот – об арфе в целом и о том, чтобы сделать ее более доступной. Вот это принципиально для меня. Но также применимо и к миру классической музыки в целом, потому что, как мне кажется, ситуация такая же. Я чувствую себя в каком-то смысле привилегированной из-за того, что имела доступ к арфе, к концертам классической музыки, благодаря которым и стала интересоваться всем этим. Родители водили нас на выступления городского оркестра. Мы покупали абонемент, и хотя мне не всегда хотелось идти [смеется], я посещала каждый концерт и часто видела арфу. Играла на ней, кстати, Каролин Лизотт, которая много позже будет моим педагогом, и которую я сейчас называю своей арфовой мамой. Так вот, у меня был доступ ко всему этому, потому что эту культуру поощряли родители. Дело не в деньгах, хотя, конечно, этот момент тоже имеет место быть; дело в том, чтобы быть богатым духовно. Я происхожу из семьи, в которой все работают в сфере здравоохранения. Мой отец был костным хирургом, мама – дыхательным терапевтом в хирургической, а сестра и брат работают в более социальной отрасли – равноправная и социальная медицина. Так что идея того, чтобы дать шанс каждому, очень важна в моей семье. Я прекрасно знаю, что если ты родился в состоятельной и здоровой семье, то получишь доступ ко многим вещам. Но ведь это же воля случая, какая семья тебе достанется. Если она бедная, или у тебя вообще нет родителей, или есть сложные семейные обстоятельства, то и возможностей куда меньше. Здесь, в Канаде, есть отличные социальные программы по обеспечению доступной культурной среды для людей, мы очень в это вовлечены. Но все равно существует большой, очень большой разрыв в плане приобщения разных слоев населения к искусству. Эти программы действуют, но о них почти не говорят, так как они малоприбыльны.
НС: То есть, эти программы по обеспечению доступной культурной среды по факту нужны лишь для того, чтобы приносить доход?
ВМ: Да. В Америке, например, есть шоу «Американские таланты», и у нас существует такое же, вот им уделяется большое внимание. Такие шоу продвигают суперзвезд, которые затем разъезжают по разным мероприятиям, и получается, что весь фокус направлен на очень маленькое количество людей. Тем временем, великолепное искусство и культура, которая, по меньшей мере, так же важна, если не более, задвигается куда подальше, потому что не несет прибыли. Иметь симфонический оркестр невыгодно совершенно. Когда 80 музыкантов на сцене исполняют Малера – это неприбыльно, просто по сути своей. Но это же не значит, у людей не должно быть доступа к симфонической музыке. И эта статья, которую я критиковала в посте, – это результат всех тех ошибок, которые мы допускаем в последние годы, закрывая музыкальные программы в школах и ограничивая доступ к искусству. Мне кажется, делать нужно противоположное: говорить об искусстве на телевидении и сделать культурную среду доступной для всех, а не возводить стену между людьми и высоким искусством.
НС: Какие, на твой взгляд, самые большие заблуждения насчет классической музыки и вообще классических форм искусства?
ВМ: Их много, но самый большой, как мне кажется, миф о классической музыке в том, что ее нужно демократизировать. Такая постановка вопроса означает, что эта форма искусства доступна лишь элите, а это совершенно не так, потому что классическая музыка по определению доступна. Ее создают люди, исполняют люди и слушают люди. Для меня это музыка в самой понятной форме. Некоторые музыканты считают, что ее надо объяснять, потому что если знаешь, о чем речь, то будешь иметь лучшее представление о ней. Но это зависит от принципа восприятия каждого человека. К примеру, можно выпить отличного вина и это будет великолепный опыт. А можно выпить то же самое вино, а потом, зная терминологию, объяснить свои ощущения и провести познавательную беседу о нем. Но первое впечатление одинаково в обоих случаях. Это один и тот же приятный вкус во рту. Так вот, я считаю, что с музыкой должно быть то же самое. Не надо ее объяснять, не надо демократизировать – надо просто делать ее доступной для всех.
НС: Хорошая аналогия.
ВМ: Не должно быть надобности в каком-то образовании, чтобы просто наслаждаться музыкальным произведением. У нас, артистов, есть о чем тут задуматься, но, думаю, медийные организации тоже должны поразмыслить над этим вопросом, в том плане, что им следовало бы разделять идею доступной музыкальной среды.
НС: У меня как раз есть два вопроса, связанных с этим. Как ты считаешь, какие личные обязанности есть у нас, у музыкантов, перед нашей формой искусства? И какими они должны быть у образовательных заведений и у медиа?
ВМ: Думаю, если смотреть с точки зрения отдельно взятого музыканта, то нужно просто быть собой и быть настолько доступным, насколько это возможно. Миру нужны артисты, которые четко ощущают связь с тем, чем хотят поделиться со слушателями, потому как исполнение музыки как раз об этом. У нас много конкурсов, того, пятого, десятого; а иногда еще и проблемы с работой, и все это заставляет нас мыслить соревновательным образом. Но на самом деле, - и я стараюсь всегда говорить об этом своим студентам, - как сказала однажды мой педагог Рита Констанци, ты учишь тому, что надо знать. Так что, думаю, нам просто нужно оставаться собой в любой ситуации, и идти на контакт с людьми, потому что я, например, общаюсь со многими артистами, и все они разные. У каждого есть что сказать. И я по-настоящему влюбляюсь в тех из них, кто всегда остается собой. Думаю, это и есть единственная миссия любого музыканта. А медийным и прочим организациям – нужно уметь доверять аудитории, людям не так много надо. Я как-то читала с другом программу оркестрового концерта, и этот самый оркестр хотел, чтобы описания номеров были очень поучительными и образовательными, а мой друг указал на то, что эффект от таких описаний вышел обратный. Оркестр хотел, чтобы с помощью этих описаний люди лучше поняли программу, а на деле людям кажется, что они не на концерт пришли, а на урок, что совсем не то, что им хотелось бы чувствовать, находясь в зале. Хочется просто расслабиться и получать удовольствие, ощущать эмоции – какими бы они ни были. Так что мне кажется, музыкальным учреждениям следует больше доверять публике и работать над более широким доступом к тем мероприятиям и выступлениям, которые они организуют.
НС: Ты говорила о том, что в детстве часто посещала концерты. А был ли какой-то конкретный момент или опыт, благодаря которому ты загорелась идеей построить карьеру музыканта?
ВМ: Я много об этом думала, потому что мне всегда было ясно, что я стану музыкантом. Помню, когда у нас в школе были уроки карьерного выбора, я постоянно отстаивала свою идею, хотя все говорили, что это так сложно, и зарабатывать деньги музыкой тяжело, и так далее и так далее. Но меня уже нельзя было сбить с толку. Я помню, как Каролин Лизотт исполнялся свой Techno Concerto с нашим городским оркестром. У нас были места на балконе, в первом ряду, и я даже толком не сидела – стояла, слушая ее. Я была полностью поглощена, такой момент можно было бы назвать прозрением: я смотрела на нее как на божество, она была невероятна. Конечно, я так слушаю вообще всю ее музыку, но видеть ее с тем же инструментом, на котором играла я сама, то, как она выглядела, как играла то, что хотела и как хотела, не задумываясь и не опираясь ни на какие правила – это было так здорово. Ее откровенность в плане существования как арфист и как артист невероятно тронула меня. О такой откровенности я всегда думаю, когда хожу на концерты других музыкантов – мне это очень отзывается. В Квебеке есть пианист, правда, он сейчас живет в Бостоне – Марк-Андрэ Амелин – и я его преданная поклонница. Мне так нравится его простота, как будто он твой сводный брат или что-то такое. Он садится к роялю и начинает играть с таким чистым, правдивым стремлением передать свой опыт общения с инструментом публике. Слушать его подобно глотку того самого превосходно вина. Я считаю себя в равной степени и исполнителем, и слушателем, мне важно и то, и другое. Исполнительство обогащает мое восприятие музыки в качестве слушателя. А слушание помогает лучше играть.
НС: Ты упомянула, что Каролин Лизотт – что-то вроде твоей арфовой мамы. Также ты училась у Риты Констанци в Нью-Йорке. Расскажи, как два этих педагога формировали твой подход к исполнительству.
ВМ: За все годы учебы у меня было четыре педагога, каждый из которых по-своему повлиял на мое становление и развитие. Начинала я у Мари-Жозе Лаприз, здесь, в Монреале, она была моей первой учительницей. Она открыла мне мир арфы. Ее выступление было первым, на которое я сходила в принципе. Она же ввела меня в арфовое общество. У нас был большой класс, и периодически она устраивала отчетные концерты; мы ужасно боялись играть друг перед другом, но потом обязательно делились впечатлениями, обсуждали. Я тоже стараюсь так делать – быть на связи с публикой, общаться с теми, кто пришел на концерт, сходить потом всей командой поужинать. Думаю, такой образ мышления очень важен, и именно Лаприз привила мне его. Еще я училась у Манон ЛеКомт. Каролин [Лизотт] была моим педагогом дольше всех, и она оказала на меня наиболее глубокое влияние в самых важных аспектах исполнительства и техники. Она сформировала мой подход и понимание музыки, как ее разучивать, как исполнять. А еще она была просто хорошим учителем. Все педагоги вдохновляют меня, когда я сама преподаю, потому что они столько нам отдают, и так заботятся о своих учениках. Мне это очень помогло, так как преподавание арфы, конечно, связано в первую очередь с тем, как ты учишь непосредственно игре, но тут есть и личностный аспект, и он невероятно полезен. Я преподаю в консерватории, формирую будущих профессионалов, и ощущаю, какое большое психологическое влияние оказываю на студентов, а мои педагоги прекрасно про это знали. Если у меня был стресс, я могла позвонить им в любой момент; вместе мы прошли через много важных событий моей жизни. Они не считали время по часам, были очень щедрыми. Рита [Констанци] была моим последним учителем, и мне кажется, что это было идеальное попадание, потому что в тот период я как раз начала выступать все больше и больше, что сильно напрягало. К тому же, я была очень молода, немногим больше двадцати, и нуждалась в человеке, который сказал бы: «Просто будь собой; людям может это нравиться или нет, но они все равно запомнят тебя, если ты будешь такой, какая есть, и сыграешь со страстью». И то время, когда я периодически ездила на занятия в Нью-Йорк, было невероятно ценным. Да, дело было в игре на арфе, но и в том, как быть музыкантом в принципе, тоже. Меня это вдохновляет каждый день, даже сейчас.
НС: Творческая работа требует много энергии и много времени. Как ты все успеваешь?
ВМ: Я задаю себе этот вопрос постоянно. Думаю, я гиперактивна, хотя и считаю себя спокойным человеком по характеру. В моей семье все всегда были чем-то заняты. Я не из тех, кому нравится статика. Мне нравится быть в дороге. Нравится встречать новых людей, хотя и не отказалась бы побыть в своем собственном тихом семейном пузыре. Я огромный энтузиаст, что иногда вызывает проблемы, потому что хочется успеть везде и сразу. В какой-то момент мне пришлось сказать себе: «Так, в сутках всего 24 часа, несколько из них явно надо потратить на сон». Думаю, этот энтузиазм – он про ту миссию, о которой я столько уже рассказала. Когда я чувствую, что могу делиться музыкой с людьми, создаю возможности для новых знакомств, меня это так радует, появляется еще больше мотивации усердно работать и поддерживать свое дело. Меня очень привлекает предпринимательский мир, как люди в бизнесе успевают делать так много всего, при этом, не мысля в узких рамках правил, доверяют интуиции. Я стараюсь работать по этому же принципу и команду подбираю такую же. Было несколько случаев, когда приходилось сотрудничать с теми, кто вообще совсем не на одной волне со мной, и это нормально. Мне кажется, проблема – если ее вообще так можно назвать – может быть в том, что я ко всему отношусь не по-деловому, а со страстью, со всей душой, правда, и получается, что я могу несколько переусердствовать, потому что очень люблю то, что делаю. Но, будучи продюсером, принимая на работу людей, я узнала многое о себе и о своих взаимоотношениях с другими. Я очень заботлива. Во мне силен материнский инстинкт, но я стараюсь слушать, быть на уровне других, а не требовать, чтобы они были столь же энергичны, как я. Мне кажется, этот процесс самопознания никогда не кончится, но сейчас все идет отлично. Я смотрю на это как на увлекательное приключение.
НС: У тебя на главной странице сайта размещена цитата Джона Кейджа: «Не могу понять, почему люди так боятся новых идей. Я вот боюсь старых». Как на твой взгляд, такой образ мыслей формирует твои творческие запросы?
ВМ: Это девиз моей жизни, он для меня очень важен, потому что, считаю, если мы все время в прошлом, то сами себя ограничиваем. Я интересуюсь историей и всем, что привело нас к сегодняшнему дню. Но чувствую, что когда нахожусь в процессе творчества, то думаю о настоящем и будущем, мне нужно выходить за рамки. Мы ранее говорили о музыкальном бизнесе, о том, что сложно заработать деньги на записи дисков, и тут есть два варианта. Либо ты сопротивляешься и продолжаешь думать, что случится чудо, и люди начнут опять покупать CD-диски. Либо принимаешь тот факт, что все изменилось. Сейчас, конечно, многие вещи меняются, нам нужно учиться адаптироваться, менять подход и к жизни, и к музыкальному бизнесу. Цитата как раз об этом, и о том, как оставаться на связи с людьми сегодняшнего дня. Я смотрю на себя – ведь я еще не старая, мне всего 37, но иногда я чувствую себя такой. Иногда – старой, иногда – молодой. Мне очень интересно наблюдать за тем, как мои ученики и мои дети познают эту жизнь, впитывают культуру, находят свое место в мире. Думаю, по мере нашего старения, нам необходимо быть рядом с теми, кто создает будущее, потому что нет смысла в том, чтобы пытаться вернуться в прошлое и что-то там поменять. Это очень по-канадски или по-американски – считать, что все возможно, и ты сам должен пробовать новое. Именно так все самое замечательное и происходит в музыке, благодаря людям, которые делали что-то новое и задавали новые тренды.
Пятиминутка с жительницей Квебека
Кофе или чай? – Кофе.
Любимое приложение? – TikTok.
Скрытый талант? – Я умею плести фантастические косы дочке.
Лучшая часть жизни в Квебеке? – Люди.
Любимое произведение для арфы? – Наверное, сюита Бриттена.
Любимое место, где была по работе или для удовольствия? – Париж.
Любимая арфовая обувь? – Шпильки.
Сова или жаворонок? – Я – непредсказуемый микс обоих.
Самый сложный технический прием на арфе? – Пожалуй, трели.
Последний прослушанный альбом? – «Белая ночь», это альбом фортепианного дуэта из Квебека, который называется «Дуэт Фортин-Пуаре».
Чем бы ты занималась, если бы не стала арфисткой? – Наверно, послушалась бы родителей и стала доктором.
Вещь, которая всегда с тобой на гастролях? – Забавно, но это увлажнитель. И не только для арфы, для меня самой тоже, потому что воздух в Квебеке может быть очень сухим.
Твой арфомобиль? – Тойота Сиена.
Самый счастливый момент жизни? – Когда родилась моя дочь.
Самый недооцененный аспект профессии арфиста? – Сложно сказать. Я всегда думаю о чувственности инструмента: когда играешь, ощущаешь сильные вибрации. Для меня это почти зависимость. Думаю, люди, которые не играют на арфе, не осознают этого. А вот если ты арфист, то сразу все понимаешь.
Автор - Элисон Риз
Журнал Harp Column, март-апрель 2023