«Пища для размышлений коронованным фокусникам. Пусть кровь врагов удобрит наши нивы». Рисунок времён Великой Французской революции о казни Людовика XVI. Вторая фраза — строчка из «Марсельезы».
В ночь с 25 на 26 апреля 1792 года Руже де Лилль придумал текст и музыку знаменитой «Марсельезы». И в тот же день, 25 апреля 1792 года, когда вдохновение посетило Руже де Лилля, на Гревской площади в Париже впервые была применена гильотина в качестве орудия казни. Обезглавили обычного уголовного преступника — вора Николя Пеллетье. Собравшаяся толпа зевак была разочарована и обескуражена механической быстротой совершившейся казни и скандировала: «Верните нам виселицу!». Есть легенда, что король Людовик XVI (ещё царствовавший в тот момент) принимал участие в рассмотрении проекта гильотины и даже собственноручно поправил что-то в чертеже её ножа, буркнув при этом: «Ведь не у всех же одинаковые шеи». 21 января 1793 года он сам сложил голову на этом устройстве...
Казнь Людовика XVI. Автор картины — Georg Heinrich Sieveking
Наверное, есть нечто глубоко символическое в том, что «день рождения Марсельезы» и «день рождения гильотины» во Французской революции — это один и тот же день, 25 апреля 1792 года. Суть любой настоящей революции — в упразднении прежней общественной элиты и порядков, которые поддерживали её господство. А можно ли это сделать без применения хирургии, одним «консервативным лечением»? Едва ли. Так что высокий порыв воодушевления и «революционная хирургия» тесно связаны между собой.
Правда, во все времена революционеры стремились к отмене смертной казни. Робеспьер в Учредительном собрании Франции предлагал отменить её, но остался в меньшинстве. А многие из голосовавших «против» его предложения, «за» казнь, впоследствии расстались со своими головами на эшафоте... Парижские коммунары 1871 года начали с торжественного сожжения гильотины на площади как «орудия монархического господства и порабощения».
Торжественное сожжение гильотины у подножия статуи Вольтера. Париж, 1871 год. Один из коммунаров демонстративно бросает в огонь гильотинный нож
Большевики в момент своего прихода к власти тоже начали с полной отмены смертной казни, введённой Керенским на фронте. Которое продержалось около ста дней (дольше такая мера во время революций редко держится)...
Потом ещё пытались отменять казнь в 1920 году (помешала новая война с Польшей) и после Победы 1945 года.
Увы, гуманная отмена казни не согласовалась с суровой эпохой войн и революций, в которую приходилось действовать революционерам. А также с беспощадными действиями их противников, которым никак не могли противостоять великодушие и милосердие. И всё-таки, как ни покажется странным, введение в действие гильотины в 1792 году было проявлением гуманности, поскольку до этого обезглавливание оставалось привилегией аристократов, а простолюдинам приходилось терпеть ещё более болезненные способы лишения жизни: воров вешали, цареубийц четвертовали, разбойников колесовали, а фальшивомонетчиков варили в котле живьём. Так что этот день, обозначивший отказ революции от квалифицированных (то есть более жестоких) казней всё же следует считать днём победы гуманности.
Революция уже тогда, в 1792 году, смогла отбросить в прошлое квалифицированные казни и пытки, смогла обойтись без них и далее (эксцессы оставим в стороне). В России революция отказалась, например, от ножных кандалов, от повешения, оставив для приговорённых только расстрел, а максимальный срок заключения уменьшив до 10 лет. Придёт время, и как отсталое варварство будет восприниматься не только казнь, но даже и нынешнее лишение свободы. «Мы, в идеале, против всякого насилия над людьми». (В.И. Ленин). Однако в это будущее невозможно перепрыгнуть одним махом, тем более это было невозможно в 1792 году.
Л. Троцкий писал о применении казней в ходе революций: «Наши гуманитарные друзья, из породы ни горячих ни холодных, не раз разъясняли нам, что они ещё могут понять неизбежность репрессий вообще; но расстреливать пойманного врага — значит переступать границы необходимой самообороны. Они требовали от нас «великодушия». Клара Цеткин и другие европейские коммунисты, которые тогда ещё отваживались — против Ленина и меня — говорить то, что думают, настаивали на том, чтоб мы пощадили жизнь обвиняемых... Но вопрос о личной репрессии в революционную эпоху принимает совсем особый характер, от которого бессильно отскакивают гуманитарные общие места. Борьба идёт непосредственно за власть, борьба на жизнь и на смерть — в этом и состоит революция, — какое же значение может иметь в этих условиях тюремное заключение для людей, которые надеются в ближайшие недели овладеть властью и посадить в тюрьму или уничтожить тех, которые стоят у руля? С точки зрения так называемой абсолютной ценности человеческой личности революция подлежит «осуждению», как и война, как, впрочем, и вся история человечества в целом. Однако же самое понятие личности выработалось лишь в результате революций, причем процесс этот ещё очень далёк от завершения... Хорош или плох этот путь с точки зрения нормативной философии, я не знаю и, признаться, не интересуюсь этим. Зато я твёрдо знаю, что это единственный путь, который знало до сих пор человечество».
...А французская гильотина оставила потомкам в наследство целую коллекцию знаменитых последних слов и реплик, произнесённых на ней перед исполнением приговора. Вот некоторые фразы из этого числа:
Король Людовик XVI (1793 г.): «Я умираю невиновным. Прощаю вас и желаю, чтобы моя кровь послужила на благо французов».
Королева Мария-Антуанетта (1793 г.), перед эшафотом наступив палачу на ногу: «Прошу прощения, месье».
Бывший мэр Парижа Байи (1793 г.) палачу, который упрекнул его за то, что он дрожит: «Дрожу, но от холода».
Жирондистка Шарлотта Корде (1793 г.) палачу: «Что! Уже?»
Бывшая фаворитка короля графиня Дюбарри (1793 г.): «Ещё минутку, господин палач».
Жирондистка мадам Ролан (1793 г.): «Ах, свобода! Каких только преступлений не совершают, прикрываясь твоим именем!»
Якобинец Дантон (1794 г.) палачу, который пытался помешать ему обнять соратника Эро де Сешеля: «Болван, ты не помешаешь нашим головам целоваться в корзине». И ещё: «Покажи мою голову народу, она того стоит».
Якобинец Камиль Демулен (1794 г.): «Чудовища, которые меня убивают, ненадолго переживут меня!»
Революционный прокурор Фукье-Тенвиль (1795 г.) толпе: «Я хотя бы умираю сытым!».
