Защищайте каждую песчинку этой земли. У кого сердце не дрожало от гордости, когда он слышал великое слово «Севастополь». Черное море за вашей спиной. На нем родилась наша слава. Над ним шумел наш андреевский флаг. По ero волнам мы уходили в далекие страны, и гром наших ядер сотрясал вражеские берега и сердца тех, кто покушался на честь и на счастье отечества.
"День в день 80 лет назад". Переворачивая листы истории невольно ловишь себя на мысли, что история развивается по спирали. И те, затаённые обиды, запертые в пыльных шкафах на западе, передаются с генами потомкам. Теперь они ищут реванша сегодня...
Легко судить о том, что было с позиции прошедшего времени, всё кажется ясным, легко и отчётливо разбираются просчёты, но как видит это время корреспондент здесь и сейчас - сегодня представляется удивительным. Он вкладывает живые камни строк в стену "плача", любви и ненависти - и это становится чрезвычайно актуально.
Статья, опубликованная в газете КРАСНАЯ ЗВЕЗДА 21 апреля 1943 г., среда:
«Держимся, товарищ Нахимов»
Каземат берегового форта на Северной стороне в Севастополе. В стене каземата — большая брешь, пробитая снарядом. Около бреши — орудие. Через брешь, по ту сторону бухты, виден дымящийся город — нагромождение развалин, портиков, горы битой черепицы. Город освещен угрюмым закатом.
Около орудия — три краснофлотца. Богуш — высокий и хмурый в стальном шлеме и тельнике, Ставриди — вертлявый, черный и Гаврилов — светловолосый юноша с худым спокойным лицом. Доносится сухой и частый треск автоматов. Богуш наводит орудие.
— Темнят, черти, — говорит он. — Ну, и темнят! Наседают от Братского кладбища, а шумят от Бельбека. Только мы тоже не из гнилого паруса сшиты. Понимаем, что к чему. Огонь!
Орудие стреляет. Гаврилов и Ставриди подносят новый снаряд. Второй выстрел. Автоматная стрельба затихает.
— В самый храп! — говорит Ставриди. В каземат вползает четвертый краснофлотец Голиков — маленький, весь белый от известковой пыли.
— Чуть вы мне голову не отхлопали, черти! — говорит он. — Чудно как-то стреляете!
— Эх, ты! — укоризненно замечает Богуш. — А еще наблюдатель. Видишь, что бьем прямой наводкой, так и вертись около нас аккуратно. Что у тебя, Петя?
— Да что, Вася, — отвечает, вздыхая, Голиков. — Все то же. Одни мы остались на Северной стороне. Снарядов надолго хватит?
— До ночи продержимся.
— Ночью катер проскочит с Корабельной, может выручит, — неуверенно замечает Гаврилов.
— А ты помолчи, друг дорогой, — обрывает его Богуш. — Ты про катер забудь навеки.
— Не проскочит катер, — вздыхает Ставриди. — Вся камбала в бухте подохла от бомб, а ты говоришь катер!
— Нет приказания отходить и связи нету, значит будем драться до смерти, — говорит Богуш. — И точка!
Внезапный ожесточенный треск пулеметов. Краснофлотцы бросаются к орудию.
— По- воде бьют! — кричит Голиков. — Плывет кто-то!
— Ныряет! — кричит Ставриди. — Знаменито машет кролем! Видно, наш, с минной бригады.
— Брассом работает, — замечает Гаврилов.
— Кролем, я тебе говорю. Не морочь мне голову!
— Похоже, что к нам плывет, — озабоченно бормочет Богуш. — Откуда только бьют пулеметчики. А ну, Голиков, определи.
Голиков всматривается.
— Вон из-за той хибарочки с синими ставнями.
— К орудию! — командует Богуш.
Краснофлотцы становятся к орудию. Подают снаряды. Богуш наводит. «Огонь!».
Выстрел. Взрыв поблизости. Пулеметы замолкают.
— В самый лоб! — говорит Ставриди. — Теперь, по крайней мере, человек доплывет спокойно.
Смущенные краснофлотцы смотрят на худенькую девушку. Она сидит на ящике с патронами и выжимает мокрые волосы. Наскоро надетое летнее платье прилипает к ее телу.
— Гребешок дай! — грозным шопотом говорит Богуш Гаврилову и толкает его в спину. Гаврилов судорожно ищет в кармане гребешок, но не может найти.
— Пентюх ты, а не сигналист с «Красного Кавказа», — сердито бормочет Ставриди.
Гаврилов, наконец, находит сломанный гребешок, вытирает его о брюки и подает девушке. Она начинает расчесывать густые длинные волосы.
— Как же это вы переплыли? — спрашивает Голиков. Он лежит около бреши у пулемета и не оглядывается на девушку.
— Вот так и переплыла, — отвечает девушка и улыбается. — Вода трещала от пуль. Очень было неприятно. Я в прошлом году взяла первое место на состязаниях в Балаклаве.
— Так это вы Маруся Черненко? — спрашивает Ставриди.
— Да, я.
— А ты что ж, не узнал, рыбий глаз, — тихо говорит Гаврилов.
— Вот это да! — Ставриди сдвигает бескозырку на лоб. — Вот это так!
— Вызвали охотников доплыть к вам и передать приказ, — говорит девушка. — А кому же плыть, как не мне. Я и поплыла.
Девушка берет маленький резиновый мешок, достает из него пакет и газету и протягивает Богушу.
— Спасибо, — говорит Богуш, вскрывает пакет, достает из него приказ и читает. — Приказ ясный, товарищи, — он показывает краснофлотцам размокшую бумажку. — Додержаться до последнего часа, взорвать форт и уходить.
— Как уходить? Через бухту? — спрашивает Гаврилов.
— Да, через бухту. Вплавь. Мы не архангелы, мы пока что по воздуху не летаем.
— А вы когда назад поплывете? — спрашивает Ставриди Марусю.
— С вами и поплыву.
— Вот это — да!
— Взорвать форт и уходить! — повторяет Богуш.
Краснофлотцы молчат. Богуш осторожно развертывает мокрую газету «На подступах к Севастополю» и кладет ее на ствол орудия. От газеты идет густой пар.
— Ну, что? — спрашивает Богуш и приглаживает газету рукой. — Что молчите, альбатросы, скитальцы морей? Думаете, мне самому весело покидать пашу Северную сторону. Но я так думаю, — только те морячки, которые будут мертвые, не вернутся в свой Севастополь. А которые живые, — вернутся. Об этом и здесь вот написано, в этой газете.
— Смотри, газету сожжешь, — замечает Голиков.
— Орудие у нас извините, раскалилось, — говорит Богуш Марусе. — На совесть работает. Сейчас, надо думать, по случаю вашего прихода немцы молчат, пришипились. Эх, какие слова человек написал про Севастополь!
— Какой человек?
-— Эренбург. Писатель.
— Сами знаем, что писатель, — говорит Голиков.
— Читай, пока фрицы не вскинулись.
«Герои Севастополя пройдут по освобожденной России», — читает Богуш. — «Для них расцветут все цветы, для них будут все восхищенные взгляды, все сердечные объятия». Слыхали? «Именем Севастополя будут названы широкие улицы наших городов. А фрицы и вшивые румыны, которые осмелились посягнуть на честь Севастополя, узнают меру русского гнева. Сто лет они будут суеверно дрожать, услышав имя «Севастополь».
— Сто лет, — повторяет Ставриди. — Какие сто, — тысячу лет!
Далекий вой сирены. Рев самолетов. В сгустившихся сумерках сотнями медленных дуг пролетают трассирующие пули. Беспрерывные вспышки, на земле и на небе. Краснофлотцы бьют по самолетам из зенитного пулемета и винтовок. Маруся тоже берет винтовку, ложится у бреши и стреляет.
Вой бомбы. Гаврилов, лежащий у пулемета, не переставая стрелять, пригибает одной рукой голову Маруси к земле. Взрыв. Осколки бьют в камни форта, подымая пыль.
Самолеты проходят. Стрельба затихает. Над городом разгорается зарево. Краснофлотцы вытирают вспотевшие лбы. Голиков показывает Марусе свою винтовку. Деревянное ложе около ствола обуглено.
— Горит винтовка, — говорит он. — Обуглилась. Я из нее немцев бью по особому счету.
— Какой же это счет?
— Счет простой. Мой папаша, правду сказать, робкий такой старикан, городским садовником был в Севастополе. Я мальчишкой ему помогал. И потому я каждый тополь в городе знаю. И так я теперь положил — за каждое разбитое дерево — по одному немцу.
— Сколько же немцев?
— Пока сто сорок. Счет свой я проверю после войны. У меня есть своя мечта. Пройду я по всем улицам, по переулкам, загляну во все дворы, посчитаю, сколько они, гады, поубивали деревьев. Наш крымский тополь высокий, в его ветках воздух дрожит от теплоты и морской ветер листьями играет. Сочту и узнаю — недобор у меня или нет.
Свист. Взрыв снаряда. Жестокий пулеметный огонь.
— К бою! — командует Богуш. — Опять будут нас штурмовать!
Форт начинает яростно отвечать на огонь из одного орудия и пулеметов. Грохот, дым, пыль.
Слышны крики немцев. Огромное зарево и вспышки взрывов освещают суровые, сосредоточенные лица краснофлотцев. Слышны их короткие возгласы: «Справа заходят!», «Живо, работай», «Прямая наводка свое берет», «Ниже бей, ниже!».
Внезапно веский и гулкий гром перекрывает все звуки. Форт вздрагивает до основания. Крики немцев смолкают. Снова веский торжественный гром. Краснофлотцы перестают стрелять, потом один за другим начинают снимать бескозырки и прислушиваются.
— Что это? — спрашивает Маруся.
Краснофлотцы не отвечают. Они слушают и улыбаются.
— Что это? — снова спрашивает Маруся.
— Флот! — отвечает Богуш. — Наши корабли бьют с моря.
— Бортовой залп, — говорит Ставриди.
— Эх, корабли, — вздыхает Голиков.
— Дороже они сердцу отцовского дома.
— Теперь можно и закурить, — замечает Богуш.
Краснофлотцы, лежа, закуривают.
— И что это за город такой чудесный, — вздыхает Голиков. — И дым, и пожары, и взрывы, а все равно акацией пахнет.
— Весна! — тихо говорит Маруся.
— Наша весна как зацветет над морем, — говорит Гаврилов, — так на сотню миль дышит акацией.
Ночь. Тишина. Далеко взлетают медленные и яркие ракеты.
— Тихо, — говорит Богуш. — К рассвету немцы навалятся, не иначе. Чья очередь спать?
— Гаврилова, — отвечает Ставриди.
— Вот ты бы, Петя, и поспал каких-нибудь сто двадцать минут. Все-таки двое суток не спал. А то скиснешь.
— Да нет, мне не хочется, — смущенно возражает Гаврилов. — Я так посижу.
— Ложитесь, — говорит Маруся. — Обязательно!
— Да нет, не стоит.
Маруся крепко и ласково берет Гаврилова за плечи и заставляет лечь. Кладет его голову себе на колени.
— Ну, как, хорошо? — спрашивает она.
Гаврилов не отвечает.
— Готов! — говорит Ставриди. — Спит! На войне долго засыпать не полагается.
— Нет хуже, чем спать на войне, — говорит вполголоса Богуш. — Обязательно увидишь зеленую какую-то калитку и сад за ней. И стоишь ты у той калитки, как дурак, и боишься ее открыть, а за ней в саду — милый голос слышишь, женский голос. И сердце колотится, как птица, и хочется крикнуть: «Вот я, живой. Я здесь. Я через ад прошел, чтобы спасти твое счастье!» А на поверку выходит, что мина около тебя рванула. Эх, да что говорить!
— Нет труднее этих снов! — соглашается Голиков. — А военные сны нам не снятся.
Маруся снимает с Гаврилова бескозырку и осторожно гладит его волосы.
Краснофлотцы сидят в каком-то оцепенении. Гаврилов подымается. Медленный яркий свет заполняет весь каземат. Где-то томительно звенят трубы горнистов. Бьют барабаны. Потом слышны голоса и шаги.
— Где же они, мои матросы? — спрашивает чей-то хрипловатый голос.
Гаврилов оглядывается. Маруся и краснофлотцы сидят неподвижно. Вдруг Гаврилов вскакивает и вытягивается. Через брешь в каземат входит низенький худой адмирал с седыми висками. На адмирала — расстегнутый черный сюртук с эполетами. На голове его — мятая морская фуражка. За адмиралом входят несколько морских офицеров времен севастопольской обороны 1854 года.
Встать, смирно! — кричит Гаврилов.
Краснофлотцы вскакивают и вытягиваются. Маруся встает. Адмирал весело обводит всех серыми глазами.
— Держитесь, севастопольцы? — спрашивает он негромко.
— Держимся, товарищ Нахимов!—дружно отвечают краснофлотцы.
— Спасибо! — говорит адмирал.
— Служим Советскому Союзу! — отвечают все краснофлотцы.
— Каковы! — говорит адмирал и оборачивается к офицерам. — Вы посмотрите на них — каковы!
— Чудо-матросы, Павел Степанович, — отвечает один из офицеров.
— А теперь послушайте, братцы, — говорит адмирал, — что вам скажет старый ваш адмирал. Каждый севастопольский камень был полит русской кровью, и потому так цвела эта земля и так любил ее весь наш народ.
Адмирал наклоняется, берет с пола горсть земли и протягивает ее краснофлотцам на ладони.
— Защищайте каждую песчинку этой земли. У кого сердце не дрожало от гордости, когда он слышал великое слово «Севастополь». Черное море за вашей спиной. На нем родилась наша слава. Над ним шумел наш андреевский флаг. По ero волнам мы уходили в далекие страны, и гром наших ядер сотрясал вражеские берега и сердца тех, кто покушался на честь и на счастье отечества. Кто из вас старший?
— Я, — отвечает Гаврилов.
— Подойди!
Гаврилов подходит к адмиралу. Адмирал снимает с себя маленький серебряный крест на полосатой ленточке и прикалывает его к бушлату Гаврилова. Потом обнимает и целует Гаврилова и всех краснофлотцев. Замечает Марусю.
— Это кто? — спрашивает он Гаврилова.
— Моя невеста, товарищ Нахимов.
— Русские девушки, — говорит Нахимов и целует в лоб Марусю, — героини. Наша душа! Наше счастье!
Далеко играют горнисты. Адмирал отступает. Звон трубы превращается в приближающийся свист снаряда.
Гаврилов подымает голову — он лежит на коленях у Маруси.
— К бою! — кричит Богуш.
Все вскакивают и бросаются на свои места.
— К бою! Огонь!
Разгорается тяжелый бой. Лучи прожекторов носятся по небу. Непрерывные взрывы. В дыму и грохоте боя Гаврилов, смеясь, кричит:
— Держимся, товарищ Нахимов!
— Чего? — кричит ему Богуш. — Ничего, — отвечает Гаврилов.
— Сон мне один приснился.
Каземат полуразрушен. Орудие подбито и молчит. Краснофлотцы отстреливаются из винтовок, бросают гранаты. Всё в дыму и в пыли. На полу лежит тяжело раненный в голову Гаврилов. Маруся торопливо перевязывает его.
— Густо идут! — кричит Голиков и перестает стрелять. — Последний патрон я выпустил, Вася!
Слышны вопли немцев, идущих в атаку.
— Ставриди! — кричит Богуш. — Давай к пулемету остатнюю ленту. Заветную.
Ставриди подает ленту. Богуш бьет из пулемета и во время коротких остановок отрывисто кричит:
— Немедленно... трое на берег... Плывите... Я останусь с Гавриловым...
— Ты плыви, а я останусь! — кричит Голиков.
— Куда тебе, я останусь, — кричит Ставриди.
— Выполняй приказ! — кричит Богуш.— Я последними патронами держу проход к берегу... Живо, по-флотски!
— Ну, прощайте!—Гаврилов притягивает к себе Марусю и смотрит в ее глаза. — Я вас давно знал, на все состязания ходил, чтобы в ваши глаза посмотреть. Полюбил я вас издалека, как невесту. Да вот как пришлось мне с вами встретиться и расстаться! Прощайте!
Маруся наклоняется и целует Гаврилова в лоб. Голиков осторожно трогает Марусю за плечо. Он и Ставриди уже сняли бушлаты и тельники и обнажены до пояса.
Краснофлотцы прощаются с Гавриловым. Он показывает им глазами на Марусю.
— Будь спокоен, Петя, — говорит Голиков и отворачивается.
— Скорей! — кричит Богуш. — Густо идут!
Двое краснофлотцев и Маруся ползут к бреши. Гаврилов с трудом приподымается и смотрит им вслед.
— Прощай, Петя! — кричит на ходу Ставриди. — Что передать Севастополю?
— Привет кораблям! — отвечает Гаврилов. — А нас похороните под старым нахимовским флагом. Сон мне такой приснился...
Маруся в последнюю минуту оглядывается и смотрит на Гаврилова глазами, полными слез. Гаврилов улыбается ей.
В каземате остаются только Богуш и Гаврилов. Богуш пристально всматривается в синеющую от рассвета, покрытую дымом землю и ожесточенно отбивается из пулемета. Пулемет замолкает.
— Что, Вася? — спрашивает Гаврилов.
— Амба! — отвечает Богуш. — Последний патрон. Пять гранат всего осталось— для взрыва.
— Вася, — говорит Гаврилов, — плыви и ты, голубчик. У меня силы хватит рвануть этот форт. А, Вася?
—Помолчи, друг дорогой, — отвечает Богуш и торопливо связывает проволокой гранаты.
— Все равно мне смерть, Вася, — шепчет Гаврилов. — Весь пол я кровью залил. Плыви, Вася!
— Я старший, — говорит Богуш. — Командир всегда с корабля уходит последним.
— Так ты же последний, — отвечает Гаврилов. —Я не в счет. Я все равно, что мертвый, Вася. Спасти меня невозможно. Пальцем нельзя тронуть. Плыви!
— Не взорвешь ты форт, ослаб ты очень!
Гаврилов подымается и кричит яростным голосом:
— Слушай, что тебе говорят, упрямая херсонская башка! Плыви немедленно! Давай сюда гранаты! Долго я с тобой буду гайки завинчивать!
Богуш пристально взглядывает на Гаврилова.
— Вон ты какой! — говорит он с изумлением. — Видать, не из гнилого паруса сшитый.
— Немцы подходят! Давай гранаты. Снаряды в том углу?
— Да. И тол. А если у тебя силы не хватит?
— Давай гранаты!
Богуш решается. Он отдает Гаврилову связку гранат, целует его и ползет к выходу. Поворачивается, глухо говорит:
— Настоящий ты сын черноморский. Ну, счастливо!
Уползает. Слышны гортанные крики немцев.
Над бухтой занимается рассвет.
В каземат врываются немцы. Гаврилов сидит, закрыв глаза, прислонившись к стене.
Немцы останавливаются, держат, наготове автоматы. Гаврилов не двигается и как-будто не дышит.
— Черный дьявол! — говорит по-немецки солдат.
— Он мертвый.
Один из солдат стреляет в Гаврилова. Пуля ударяет в стену рядом с головой краснофлотца. Гаврилов не двигается.
В каземат входят два немецких офицера. Солдаты расступаются. Офицеры молча смотрят на Гаврилова.
— О-о-! — говорит седой офицер. — Один русский матрос! — офицер обводит каземат глазами. — Где другие?
Солдаты молчат. Неожиданно Гаврилов открывает глаза и, застонав, медленно встает. Немцы вздрагивают, подымают автоматы. Седой офицер сжимает револьвер.
— Матрос? — спрашивает он на ломанном русском языке.
— Сам видишь, матрос, — отвечает Гаврилов.
— Где другие матросы?
— Не было других, — отвечает Гаврилов и смеется. — Не было. Я один вас держал трое суток.
Гаврилов хватается рукой за стену каземата и медленно опускается на пол.
— Какой части? — спрашивает офицер.
— Части адмирала Нахимова, — отвечает Гаврилов. — А ну, фрицы, посторонись! Гаврилов стремительным движением хватает с пола, из-под своего бушлата, связку гранат и швыряет ее в угол каземата, где лежат снаряды. Блеск. Взрыв.
Дым рассеивается. Валяются убитые немцы. На груде камней лежит бескозырка с надписью «Красный Кавказ». Огромное солнце в дыму и тумане подымается над бухтой.
Жаворонок садится на бескозырку, начинает тихо посвистывать.
Ветер треплет ленты бескозырки. Жаворонок улетает. (Константин ПАУСТОВСКИЙ).
Ну и где, Ольга Любимова, Министр русской культуры - авторы, способные донести пером и интеллектом суть происходящего сейчас? Почему от Министерства культуры вот уже больше года что-то невнятное?
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Президентскими грантами, мы продолжаем публикации проекта "День в день 80 лет назад". Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "Красная звезда" за 1943 год. Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.