Дочь. Часть 5
И жизнь потекла своим послевоенным чередом. Коля очень нервничал от того, что не мог быть совершенно ничем полезен для большой семьи, в которой работали двое детей. Да, Ире и Валере было по двадцать лет, но блокадные годы сделали свое дело: оба были щуплые, бледные, слабые. Коля очень сокрушался об этом, и старался хоть чем-то помочь. Просил у бабули и у Иры работу по силам.
Но даст ему Ира картошку чистить, а он порежется обязательно. Попросит белье на улице пополоскать в колонке, Коля прополоскает, но что-то мимо ведра сложит, Ира тут же бежит замывать грязь. Николай не видел, но все другие его чувства обострились. Он все понимал. Что Ире с Валерой трудно волочить на себе все огромное семейство. Война кончилась, продуктов стало больше, но все равно было голодно, а Коля ничем не мог помочь.
— Вот, здоровый мужик я, — говорил он Шурке чуть не плача, — а толку от меня нет никакого.
— Ага никакого! Вот же скажешь ты, дядь Коль! Ты посмотри, какая Ира довольная! А бабушка? Вчера надела шляпку и пошла на набережную петь. Там старушки собираются и поют военные песни, я ее проводил. Она по дороге мне сказала, что если бы Коля не пришел, ты значит, то она бы уже умерла. Так что толк от тебя большой, — Шурка говорил и говорил, забыв о том, что Николай не слышал ни одного его слова.
Как-то вечером Шура подошел к Ире:
— Ир, а Ир! Чего попросить тебя хочу! Я вот за хлебом ходил вчера, а там тетеньки в очереди разговаривали. Одна другой и говорит, что в какой-то адресовый стол заявку подала.
— Адресный, — машинально поправила Ира.
— Ну да, я так и сказал, — продолжил Шурка, — ну так вот, давай и мы в адресовый стол напишем.
— Адресный, — снова поправила Ира, догадываясь, о чем попросит малой, — как же я сама не догадалась! Прости меня, милый мой Шурка! Привел ты мне моего папку, я и успокоилась. А ты же по маме своей скучаешь!
— Очень скучаю! — прошептал мальчик и заплакал.
И на следующий же день Шура и Ира оформили все документы на розыск его мамы.
Иру часто пронзала мысль о том, должна она или нет сказать отцу, что он ей неродной. С одной стороны, это была воля матери. А с другой, ну как орать глухому человеку такие деликатные вещи? Тут и шепотом-то как такое сказать? Посовещавшись с бабушкой и заручившись ее поддержкой, Ира решила вообще никогда не рассказывать Николаю всей правды. Ну кому от этого хуже?
Однажды Ириша с Валерой задержались на заводе, домой шли уже за полночь. Уставшие и голодные они еле волочили ноги. Обычно домашние уже спали в это время. Взглянув на окна, Валерка прошептал:
— У нас неладно, свет горит.
— Бабушка, — вскрикнула Ира и рванула по лестнице, забыв про гудящие ноги, Валера помчался за ней.
Еще с порога Валерка, услышав мужской голос, и все поняв, заорал:
— Батя мой вернулся.
Да, это был Василий! Он сидел за столом в окружении всех домочадцев. Петька восседал у него на одном колене, а Леночка на другом. Шурка прильнул к Василию справа, и Вася обнимал его так, словно и он был его сын. Бабушка, обнимая Васю, плакала и улыбалась одновременно. Коля тоже сидел рядом, слезы катились по его щекам.
Василий орал, что есть мочи, рассказывая что-то о своих приключениях, чтобы и Коля тоже слышал.
— Батя! — еще раз заорал Валерка, — живой! Невредимый!
Вася поднялся и кинулся к сыну. Тяжело качнулись и зазвенели многочисленные медали и ордена на груди бойца. Отец и сын горячо обнялись, а потом и все кинулись к ним обниматься. Снова образовалась куча-мала: все обнимались и целовались, плакали от счастья.
— Ирка, сейчас говори! — вдруг потребовал Петя громко.
Ира шикнула на него:
— Тихо! Ты че! — она посмотрела на отца, но он не проявил никакого интереса. Значит не услышал, а иначе бы обязательно спросил.
— Давайте ужинать и чай пить. Мы с Валерой с работы, голодные. Все остальное завтра, — предложила Ира.
— Чего это я! — спохватился Василий и начал доставать из своего мешка невиданные продукты: шоколад, консервированные сосиски, ровные кубики сахара, последней на стол была поставлена бутылка рома.
Ира испуганно посмотрела на Василия.
— Ну что ты, дочка, я этим давно не балуюсь. Да и когда мне было! Сто грамм фронтовых, и все на этом! — Вася загрустил на мгновение, а Ира вздрогнула при слове «дочка».
«Неужели он знает? — мелькнула мысль. — Но откуда?»
— А ты, Иришка, здорово на мать похожа! Эх и любил я ее, — прошептал он, озираясь на Колю.
Но Коля ничего не слышал. Пацаны вскинули головы на отца, он потрепал их за волосы:
— Мамку вашу тоже сильно любил. Так бывает! А что, Ирка, может пойдешь ты за меня? Мать твою не уговорил, так может тебя уговорю? — и Вася весело подмигнул Иришке.
Ира вздрогнула и напряглась, ребята тоже тревожно посмотрели на нее и на отца.
«Нет, не знает, завтра скажу!»
Василий, заметив всеобщее напряжение, весело брякнул, обращаясь к ребятам:
— Да шучу я, ребя, шучу! Не будет у вас мачехи, обещаю. А ты, Ира, не бойся, — обратился он к девушке, — тебе тут, видать, про меня порассказали. Правильно порассказали, такой я был, но всю дурь из башки война выбила, — Вася немного помолчал, рассмеялся и добавил, — ну или почти выбила!
И сказал он это так просто и так хорошо, что все тоже рассмеялись и поняли, в дом пришел защитник, в семью пришла опора. На следующее же утро Ира, как и обещала братьям, подошла к Василию:
— Дядя Вася, я хотела вам сказать, — Ира помедлила, — мама перед смертью сказала мне… — говорить становилось все труднее, — в общем, я сестра вашим детям! — выговорить «я ваша дочь» или «вы мой отец» Ира не смогла.
Василий посмотрел долгим взглядом на Иру, глаза его стали мутными, он отвернулся, потом медленно осел, встал перед Ирой на колени и проговорил:
— Прости меня, за мать прости. Всю жизнь я хотел попросить у нее прощения за тот вечер, но так и не смог. Любил я ее. По-детски, затем по-юношески, но не умел я тогда любовь проявлять, не умел. Прости меня, Ира!
Ира опустилась рядом:
— Дядя Вася, я прошу вас, давайте не будем папе говорить пока. Согласны?
— Да-да, Ирочка, конечно. Я так тебе и Марфе Степановне благодарен, что пацанов моих сберегли, не бросили! Я готов всю жизнь за грех свой расплачиваться. Только долг мой перед Шурой неоплатный.
— Дядя Вася, это звучит страшно сейчас для вас и для мамы покойной, но вы поймите меня. Я благодарна вам! Вы же мне жизнь дали! Значит мне суждено было так родиться.
Василий не сдерживал более слез, они хлынули потоком. Он порывисто обнял Иру.
— Прости, прости меня, доченька, — шептал он, — как я ненавидел себя! Это вдруг на фронте пришло, когда вокруг смерть, грязь, болезни, я вдруг почувствовал ненависть к самому себе, и письмо я Шуре написал тогда. Вот оно…не отправил…смалодушничал.
Вася залез в карман гимнастерки и достал сложенный, местами порванный, листок бумаги.
— На, возьми, почитай.
Ира помотала головой:
— Нет, не возьму. Это ваше личное.
Вася сложил листок в карман, не настаивая.
— Можно я пока вас по-прежнему дядей Васей звать буду? — Ира опустила голову, — а папу папой!
Василий еще раз обнял дочь:
— Господи, стоило быть хулиганом и гадом, чтобы обрести такое счастье! Конечно, Иришка, отец он тебе! Настоящий отец! Выкормил, вырастил, воспитал. И как хорошо воспитал, по гроб жизни я ему обязан!
В тот же день Василий побежал на свой завод, на котором работал до войны, и где работали Ира с Валерой. А через несколько дней, придя вечером с работы, он, уставший и голодный, но веселый, забежал к Коле в комнату и заорал ему прямо в ухо:
— Завтра со мной на завод пойдешь, в штамповочный цех. Понял меня?
Коля заплакал:
— Понял, Васька. Понял!
— Там слышащему человеку не работа, а наказание! А тебе хорошо будет, — орал Вася, — слышишь ты меня?
— Слышу! Слышу! — Коля радовался как ребенок, — только я ж не вижу еще к тому же ни хрена! Это ничего?
— Есть там работа для тебя, есть! — Вася похлопал друга по плечу, — все дни я с директором договаривался, фронтовик он тоже, без руки. Завтра пойдем! Все будет хорошо, Колька! Вот увидишь!
Татьяна Алимова