Самуил Давидович после похорон жены ещё полгода хорохорился, пытался жить как раньше, но ближе к новому году загрустил. Дети давно разъехались по разным городам и даже странам. Докучать им не хотелось. А с соседями в новом доме подружиться не успел.
После сноса их старого квартала всех расселили в большом районе новостроек города. Ежедневные прогулки в одиночестве по парку и походы в продовольственный магазин были его единственным развлечением, а телевизор он принципиально не смотрел. Общения старому разговорчивому еврею не хватало.
Затосковал.
Вот и сердце начало прихватывать.
«Так помру, никто и не заметит. Соседи пока запах не появится даже не побеспокоятся» — не осуждал, просто не понимал.
Раньше они жили по другому. Сами опекали оставшихся одних стариков. Весь двор как одна семья. Решил, сколько осталось прожить неизвестно, а хочется среди людей.
28 декабря он переселился в дом престарелых.
Поговорить здесь было с кем, однако общая тоска царила в воздухе. Он сначала не понимал, что же ему так давит на плечи, а потом осознал, что большинство контингента в отличие от него здесь недобровольно.
Вот и Новый год. Утро тридцать первого декабря выдалось морозным. Солнышко светило ярко, отражаясь в заснеженных аллеях пансионата. Но уже к обеду пошёл пушистый снег и потеплело так, что можно было не торопясь прогуляться.
Он вышел из своей кельи в коридор, надеясь найти желающего подышать с ним свежим воздухом, и увидел даму в коляске, с восторгом глядящую в окно. Было очевидно, что пожилой барышне очень хотелось погулять, но самостоятельно она этого сделать не могла, требовалась помощь. А предновогодняя суета не позволяла ей отвлекать обслуживающий персонал от работы.
Старик тихонько кашлянул, привлекая к себе внимание.
— Простите, разрешите представиться, Самуил Давидович. Я вижу, вы хотите прогуляться?
— Алевтина Евстафьевна, — с мягкой улыбкой прошелестела та в ответ.
Старушка обладала ясным взглядом завораживающе голубых глаз с васильковым отливом. В молодости видимо была неотразима. Следы былой красоты сохранились на бледном интеллигентном личике.
— Я мог бы сопровождать вас с вашего позволения.
— Буду очень вам благодарна. Моя комната напротив входной двери. Десяти минут, чтобы собраться мне хватит, — и она, уверенно сманеврировав коляской, поехала в сторону выхода.
Ровно через десять минут он уже катил одетую тепло и укрытую пледом старую женщину, которая оказалась прекрасным экскурсоводом, показывая местные достопримечательности и рассказывая интересные подробности. Ему даже показалось, что знания эти личные, некнижные.
Остановились в саду возле старой яблони. Алевтина Евстафьевна неторопливо подъехала к дереву и, освободив ладошки от рукавиц, обняла его, будто родного. Спустя минуту она открыла глаза, спрятала подрагивающие пальцы в рукавицы, и, улыбнувшись, произнесла:
— А ведь за всю жизнь у меня только пять памятных новых годов. Первый я помню как вчера. Я ещё маленькая совсем. Времена были смутные, революция, всеобщая мобилизация. Отца отпустили ненадолго домой. Нянечка меня спать укладывала, когда он тихо заглянул в детскую. Какой уж сон соскучившемуся ребёнку. Нежные руки отца, счастливые глаза матери, обняла его за сильную шею, отросшая щетина царапает щеки… — старушка помолчала немного, проглотив накатившие эмоции, и продолжила.
— Я так и уснула у него на руках. Помню только, как он пухлыми губами щекотал мне щёку, убаюкивая. — взгляд рассказчицы опять задержался на яблоне.
— Больше я отца не видела. Через несколько месяцев его убили, похоронили в нашем парке, а на могиле посадили молодой саженец плодового дерева. Мама тогда совсем перестала улыбаться. Через полгода родился братишка. Вскоре мы эмигрировали во Францию.
— Второй памятный Новый год: мне девять лет. Я нянчусь с братом, потому что мама все время работает. Мы живём в маленькой халупе. И вот праздник, а на столе кроме чая ничего нет. Братишка уснул, умаялся за день. Он слабенький был. А мы с мамой, обнявшись, сидим за пустым столом и думаем о завтрашнем дне. Видимо ответственность, лёгшая на плечи молодой женщины, оказалась неподъёмной ношей для матери. — бывшая дворянка опять запнулась, играя желваками, вроде как пережевывая свои воспомининания.
— Вскоре появился мужчина, которого она заставила нас называть папой. Худо бедно прожили несколько лет. Я не видела больше счастливых глаз у мамы. Видимо это бывает только раз в жизни. Вы понимаете? — и она внимательно посмотрела на собеседника.
Самуил Давидович, не сразу понявший заслушавшись, что к нему обращаются, кивнул.
— Третий новогодний праздник… — пауза затянулась. Ей было явно нелегко говорить о прошедших событиях.
- Мне шестнадцать. Я повзрослела, расцвела. Испытала первую любовь, взаимную. Мы были молоды, влюблены, отчаянны. — бравурно всплеснула она кистью и шальная искра блеснула в синеве зажегшихся глаз.
— Ах, молодость! Мы думали это навсегда.
— Я замечала за отчимом липкий взгляд. И как-то в отсутствие домашних он зажал меня в углу и повалил на кровать. Я была сильной и это спасло меня. С тех пор я не оставалась дома одна в его присутствии. Кончилось тем, что он продал мою первую ночь какому-то магнату с улицы Рекамье. И я это поняла только когда после прекрасного застолья и танцев до упада, он буквально насильно посадил меня в его автомобиль. Вроде как по отечески позаботился, чтобы меня с комфортом доставили домой. Я была немного пьяна. У меня был первый опыт принятия алкоголя. За эту ночь он горит в аду уже сорок с лишним лет.
Самуил Давидович удивился как меняется голос у женщины. Сейчас он был свистяще жестким. Он с интересом продолжал слушать исповедь.
— Четвёртый Новый год! — женщина качнула головой как будто стряхивая тяжесть прожитого.
— Я ушла из дома. Нашла себе богатого любовника и стала жить на его содержании. Умом я обделена не была, поэтому понимала, что долго это продолжаться не может. Я училась всему, что приносит доход. И работала, не ставя в известность своего покровителя. Я писала статьи, шила и даже создавала новые модели одежды, шляпок, училась стричь. Рисовать и вышивать я умела с детства. Кем я по жизни только не работала? Даже натурщицей подрабатывала. А ещё я недолгое время работала в магазине моделью.
После той новогодней трагедии прошло уже около десяти лет. За это время я создала свой мануфактурный бизнес. Моя сеть передвижных ателье разрослась и давала неплохой дивиденд.
И вот под Новый год я задумала ещё одну точку открыть в провинции. Дело обещало быть прибыльным. Поехали с русским эмигрантом, который хотел вложиться в мой бизнес. Удивительное дело, но снега намело так, что мы застряли. Машина заглохла и нам грозила смерть от холода. Я замёрзла так, что зубы отбивали ритмичную чечетку. Тогда мой горе-водитель просто обнял меня, пытаясь обогреть. Вибрация моего дрожащего от холода организма, а также близость тел сработали катализатором той искры, которая возникает между разнополыми людьми, заставляя скидывать одежду, отдаваясь всепобеждающей страсти. Всю новогоднюю ночь мы занимались любовью. Температура в салоне машины от нашей энергии нагрелась так, что окна запотели. Уж очень жить хотелось, — как бы оправдываясь, смущённо объяснила женщина.
— Ровно через девять месяцев я родила двойню. С ним мы прожили долгую и счастливую жизнь, — в очередной раз наступила пауза. Старушка погрузилась в созерцание чего-то видимого только ей.
Старый еврей, начиная подмерзать, все таки не май месяц, не дождавшись продолжения, поторопил немного рассказчицу.
— Вы говорили о пяти праздниках.
Старушка нехотя перевела взгляд с яблони на своего благодарного слушателя.
— Пятый и самый последний Новый год!
После смерти моего мужа прошло четыре года. Я устала. Завершила все дела, передала бразды правления детям. Решила, что пришло время исполнить мою давнюю мечту: вернуться в родной дом, почтить память отца, и жить в России. Несмотря на то, что ещё детстве уехала за границу, я очень остро ощущала то, что принято называть ностальгией. А ведь это просто зов предков, тоска по родине.
Выяснила, что в нашем поместье теперь дом доживания немощных и одиноких стариков, и, не мудрствуя лукаво, переехала в отчий дом встретить свой последний Новый год. — она завершила свой рассказ.
— Вы совсем замёрзли, заговорила я вас. Пойдёмте в дом, скоро обед подадут.
Самуил Давидович пока катил коляску размышлял о превратностях судьбы дворян.
В районе одиннадцати ночи он заглянул к бывшей владелице его нового пристанища. Было видно, что она старательно готовилась к событию: Алевтина Евстафьевна была одета в праздничное платье с пышным кружевным жабо и такими же манжетами, волосы уложены и даже слегка макияж наложен, пальцы украшены перстнями, в воздухе витал неуловимый запах дорогих духов.
— Я ждала вас, — произнесла она протягивая ему правую кисть, которую немолодой кавалер поцеловал, склонившись.
— Пора. Позвольте мне сделать вам новогодний подарок, — сказала она, разворачивая небольшой свёрток и доставая галстук-бабочку, — Мне будет приятно, если вы в этом встретите новое тысячелетие.
Уже через минуту они чинно прибыли на церемонию встречи праздника.
— Мы с вами как барыня в карете, сопровождаемая дворецким, — со смешком пошутил «дворецкий».
Алевтина Евстафьевна разрумянилась. Казалось, что они члены тайной группы, знают то, что другим неведомо.
За праздничным столом собрались все способные передвигаться самостоятельно. Царило оживлённое веселье, даже мрачный грузный старик, всегда державшийся от всех на расстоянии, сегодня улыбался и даже ухаживал за рядом сидящей словоохотливой бабулей.
«Алевтина, Алечка, Алюшка!» - звучало в ушах сударыни в кружевах, а перед глазами проносилось ее игра в прятки. Вот за этой колонной есть маленькая ниша, где можно незаметно спрятаться и затаиться, пока нянечка с ног сбивается, разыскивая её.
Конечно от былого убранства дома ничего не осталось. Портьеры, скатерти, шкатулки, мебель. Все другое. Но стены, окна, двери, местами даже обои прежние. Подъехала к окну, погладила, прощаясь подоконник.
Она прожила хорошую жизнь и готова уйти без сожаления. Остановила взгляд где-то в воздухе, смутно как старому знакомому улыбаясь.
«Скоро, уже скоро, не торопи».
Раздался хлопок шампанского, всем разлили по фужерам. Ее приятный собеседник заботливо вернул коляску к столу, подав бокал с шипучим напитком. На улице запустили салют. Все ринулись к окну, дружно выпили, поздравляя друг друга. Среди шума послышался звон разбившегося бокала.
Самуил Давидович, ещё не обернувшись, уже знал, что это значит. Из ослабевших рук старой сударыни выпал бокал с недопитым вином. Слабая улыбка застыла на губах красивой женщины...
На следующий день фигуру одиноко гуляющего еврея можно было наблюдать возле яблони в парке. Ему казалось, что он что-то не услышал в её рассказе. Она сказала, что отца похоронили в парке и посадили дерево плодовое.
Старый Самуил задумчиво погладил яблоню. В этот момент ему на шапку упал снежный ком и рассыпался, отражая свет в каждой снежинке.
автор Галия Якупова
Написано в рамках марафона ТекстоМании
Взято со стены одноименного сообщества в ВК
Подпишись, чтобы не пропустить новые публикации от наших авторов