«Мне 93, такая большая жизнь позади, а вспоминается только детство, станица наша казачья, да вот война… Вой собак слышу ночами. Тот самый вой, какой поднимался, когда фашисты летели. Низко-низко над нами, да самолетов по двадцать! И сирены воют, и собаки!.. Анфиса, тетушка моя, вышла за водой, а тут – шесть мин… Руку ей покалечило, лежит, температура 42. И пошла я, девчонка, по фронту – врача искать. Пенициллин же только в армии был… Плачу, хожу по окопам, думаю: убьют так убьют! Врач тетю спас, но осколки в позвоночнике она потом до конца жизни чувствовала. А матушку свою я не помню. Мне 2 годика было, когда умерла она с братиком моим вместе. От голода, от чего же! Какие репрессии против казаков в тридцатые годы были – слышали?..»
Текст: Наталья Разувакина, фото: Александр Бурый
При ней нельзя сутулиться. Нет, ничего не скажет. И глаза смотрят по-доброму. Но сама такая прямая, посадка головы – балетная, и держится столь строго и спокойно, что начинаешь лопатки сводить непроизвольно – надо соответствовать! По крайней мере – не оскорблять ее достоинство видом расхлябанным и некрасивым.
«Я люблю все красивое! Красивых людей люблю, красивую одежду, красивые истории, красивые цветы… Да, первая картина моя была – как раз цветы. Красок же у сыночка много было, вот я и нарисовала. Просто так. Как на пенсию вышла, так и выбрала время. В восьмидесятых еще. Показывать ему, художнику, стеснялась. Я ж не знала, что я могу рисовать. А он увидел все равно. Он меня хвалит. А я стесняюсь… А он – мама, говорит, рисуй!»
Александра Николаевна Попова – казачка, фельдшер, красавица (язык не повернется назвать ее старушкой!) и хозяйка волшебного жилища. Снаружи – это многоквартирный дом в Переславле-Залесском, в Лесном переулке, а переступаешь порог ее квартиры – оказываешься в самом настоящем волшебном лесу, в сказке. Без преувеличений! Со стен смотрят нарядные царицы и принцы, и жар-птицы гордятся великолепными оперениями, и ангелов так много… А вот мама с дочкой с корзиночками через лужок идут, цветы вокруг – и две елочки. Зайки какие милые – ушки в стороны! А вот казак на коне… И внезапно – Кармен в профиль, я узнала ее по картонной коробочке с пудрой – в детстве такую у соседки видела на трюмо. Почему Кармен? А потому что красивая!
Картины всюду – на стенах, на полках и полочках, на спинке дивана… И комнатные двери цветами расписаны, и даже холодильник.
Ощущение, что представления о красоте у Александры Николаевны откровенно детские. Так первоклассницы рисуют принцесс на переменках (или уже не рисуют?). Большие глаза в мохнатых ресницах, губки бантиком, кудри – щедро, от души, а пропорции – как уж получится, неважно. Но цвет, цвет! Небесно-голубое, и бирюзовое, и лазурь. И непременно розовое. И белое – то фоном, то вкраплениями, чтобы – свежо и нежно… Иногда золото – и тогда получается еще нежнее, солнечное утро – и еще сказочней. Никакой связи с реальностью. Но столько жизни. И детства. И красного цвета – ну какой ребенок проигнорирует красный, яркий да ясный?
СТРАШНАЯ МОДНИЦА
Александра Николаевна подводит меня к одной картине. «Смотрите, какие ведра у нее! Это Аксинья. Видишь, ведра? Это я придумала! А там, далеко – станица наша!»
Так девочки сбегают в свою выдуманную страну. Идеальную. Сбегают от суровых воспитателей, от уроков, от необходимости взрослеть. Наверное, так рисовала маленькая Шурочка в детстве. Красок, правда, не было, но были карандаши – цветные! Еще были травки-букашки, которые так любила… И куда было деться от страшного взрослого мира?
«На моих глазах семью одну репрессировали. Кулак, говорили. Земля потому что у него. Так ведь у этого казака жена была, две бабки больные и восемь человек детей! Как без земли-то? А его на Крайний Север… И сколько таких семей! А там они – кто с Дону-то доехал, в пути не умер, – там они в бараках да без еды. На смерть отправляли!
…Все я умела. Все уже в 6 лет делала. И воду таскала, и за птицей ходила. И скотину пасла… На коня? Да что вы, советская же власть, какие кони. Трактора! Без коней казаков оставили. Это ж… до слез. Один мой родственник коня спрятал. Красным сказал – белые увели. А конь взял да и пришел. Стоит – вот он! Так казака того нагайками забили!.. Легкие отбили – ну и все, конец».
…Ах, какой всадник на картине, на стене, и какие ведра узорчатые с водицей ключевой подносит ему казачка Аксинья! Придуманные ведра…
Почему же не пошла в художники, не научилась рисовать «по-взрослому»? Вопрос этот так и вертелся у меня на языке, а когда все же задала его – Александра Николаевна словно и не расслышала, не поняла. Ну какие еще художники? Серьезным делом надо во взрослой жизни заниматься. И потому – медучилище в городе Шахты, как иначе. Медицина – людям помогать. А себя на плаву держала… да той же красотой! «Модничала я страшно. А нищета была! Голод был до 47-го года, пока карточки не отменили. По карточкам-то давали хлеба 200 граммов на день – и больше есть было нечего. У меня от голода пятна черные были на лице. А в пятидесятые уже полегче… Вот это фото – видите? Тут настоящее казачье кружево на платье. Весь Ростов, бывало, обойду, чтобы найти что нужно… У тети моей старая казачья одежда была, я под себя подгоняла. А если платье куплю в магазине, так сразу его переделаю! Ко мне и женщин много обращалось. Я вижу, что фигура некрасивая, неправильная, так я ей нарисую, как надо платье перешить, научу, что носить!..»
НАД НЕБОМ ГОЛУБЫМ
И как же славно было «модничать» и думать о старинных кружевах, красоваться – красотой и юностью перешибая воспоминания о бомбежках, о долгих голодных сутках, когда прятались с теткой в станичном колодце и не знали, будут ли живы завтра – Ростов под немцем… И этот песий вой, что слышится ей даже сегодня...
И – работа на износ в больнице, временами и на скорой. И – за мужем в Казахстан, в закрытый городок, где шли военные ракетные испытания в опасные хрущевские времена. А потом в Волгоград, где все то же: работа, муж и сын. Едва концы с концами сводили… «Все было на мне, я же женщина». Гимнастика всю жизнь – и ежедневно. Осанка. Духи. И до сих пор сама готовит, сама все делает по дому, даже пылесосит. А чистота в доме такая, что кажется, будто воздух благоухает и звенит. Или это ее любимая «Красная Москва»? Знаю – пользуется. А может – крылья ангелов? Ведь если честно, в сказочном этом квартирном мире поражает прежде всего не красочность сама по себе и не обилие разнообразных фантазийных персонажей – поражает пространство, иное ощущение бытия, что творит хозяйка – или творится через хозяйку. «Над небом голубым есть город золотой» – это о рае, который интуитивно чувствует чистая душа, писал Анри Волохонский. Над небом! Туда, в мир идеальный и прекрасный, смело (или робко поначалу, стеснительно?) ушла однажды художница – от мира нашего поднебесного, где так много страданий, несправедливостей и самого главного уродства – зла. Ушла и живет. Знатоки относят ее творчество к наивному искусству, люди же попроще сказали бы – рисует как Бог на душу положит. Но если душа ведома свыше – то куда, как не в рай? И пусть душа наивна и кисточка проста, но ведь – «Будьте как дети…». Когда невыносимо больно, и плохо, и страшно – казачья душа ни за что не признается в этом даже себе. Она просто включает в себе ребенка.
БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ, БЕЛЫЙ-БЕЛЫЙ…
Нет, не с выходом на пенсию были связаны те первые цветочки, нарисованные уже взрослой Александрой. В то время тяжело заболел ее муж. И надо было держаться. Держать себя. Ради него. Ради жизни. Спину держать прямо. И творить красоту… «А я начала тогда… цариц рисовать!»
Когда умирает любимый супруг – это тяжело очень и очень. Оставшись без мужа, ощутив себя однокрылой, Александра Николаевна продолжала рисовать. Переехала, правда, к сыну в Переславль-Залесский, где и живет до сих пор.
Но когда выпадает женщине крест пережить своего ребенка – крест этот может и раздавить. А она… Она просит купить ей лилии к 8 Марта. И чтоб непременно сильно пахли. И любит шоколад. Как, как держится, чем?!
Сын Александры Николаевны, замечательный переславский художник Вадим Родомысльский, прекрасный пейзажист, вдохновенный певец земли Русской с ее церквушками, снегами и травами, речками, прибрежными лодками и избами, умер три года назад на руках у матери. Вернее – умирал на ее глазах. «Вот здесь, в этой комнате, сыночек мой и лежал… Закрылись глазочки его зеленые…». Сейчас здесь портрет невероятно красивого, как сказочный принц, юноши с выразительными глазами и – его картины. Много картин. Россия без прикрас – и во всей красе.
Я намеренно не ищу синонимов к слову «красивый», хотя найти их легко. Любимое слово Александры Николаевны не хочется заменять ничем. Прямо, просто и сильно говорит она о красоте – ею и живет.
«Сыночек мой умер, и я совсем спать не могу, и надо же делать что-то, а лежать нельзя… Вот хожу, хоть и качает меня, а двигаюсь. И картины новые придумываю. А однажды упала вот тут на пол и пролежала не знаю сколько. Одна же. Очнулась, потому что голубь белый прилетел откуда-то и в ладонь мне клювом тычется, клюет. Я думаю: покормить же надо. А где хлеб, где зернышки?.. Зашевелилась. А он и исчез… Сыночек это мой был, я знаю, точно знаю – он! Белый-белый голубок был…».
…В родной станице Александры Николаевны, в Екатерининской, фашисты разбомбили все. Особенно досталось домам советских инженеров, которые строили незадолго до сдачи Ростова понтонный мост через Дон. По мосту ушли войска, ушла техника… Строителей не пощадили. Постарался шпион, что заранее ходил по хатам и, представившись большим советским начальником, выведывал, кто где живет… «Он с акцентом говорил, а мы и не подумали чего плохого!» А вот церковь – осталась. Родная церковь, с первых самых лет туда за ручку с тетей Анфисой, которую матушкой звала, Шурочка ходила. И первые самые картинки ее были – иконы. Цветными, наверное, карандашами… Яркие.
И потому стоит ли удивляться, что так много образов сегодня в ее наднебесном мире, где каждая иконная полочка тоже расписана вьюнами да цветиками?
Но вот сила-то такая – откуда и почему?
КАЗАЧЬИ КОРНИ, ВСЕОБЩИЕ НЕБЕСА
«Казачка я. Казачка, а значит – гордая! У нас в роду легенда есть, что родственница одна моя, по материнской линии, за мужем своим в Даурию отправилась. Вы про Даурию знаете? А про Маньчжурию? Как казаки туда с Дона пришли от этих… харакири, ну от японцев, границы охранять?»
Про Маньчжурию я знаю, но вот легенду об отважной казачке, что на коне да в длинной юбке последовала за войском, услышала впервые. Узнала, как полюбилась она казакам. Как обеды вкусные на всех варила да мужа радовала… И как однажды среди ночи единственная услышала, что хитрый враг, «харакири», явился – и всех подняла. И видит, что муж-то ее трусоват – в хвосте отряда плетется. Стыдно стало казачке. Вскочила она на коня – в длинной юбке, да, и с шашкой наголо. И как давай японцев рубать, всем пример подавать!.. Такие они, казачьи-то женщины!
– А как звали ее, родственницу эту вашу, Александра Николаевна?
Моя собеседница изумленно округляет глаза и отвечает вроде даже с укором – ну как же я не догадалась:
– Так Александрой! Александрой и звали!
Кто бы сомневался…
Я листаю сборники казачьих песен – так хочется закончить этот рассказ красиво и правильно, чтобы с ветром, конями, страшной и лихой походной романтикой, с любовью и войной – наотмашь, как и положено у казаков… Дать коду – четверостишие, куплет. Так много песен славных… Но ведь не подходит ни одна!
Да потому что небо, свобода и красота, в которой живет моя героиня – не только казачья. Велик соблазн поспорить с Достоевским и заявить, что мир уже спасен… В жилище Александры Поповой создается именно такое ощущение. Но нет, конечно. Просто здесь явлен – пусть немного, краешком – мир иной. Где смерти нет, где сын утешает мать, прилетев белым голубем из той самой реальности, в которой – изо всех сил, ведь сильная же! – старается жить и она. И если песни – то ангельские, чистые младенчески, без тени страстей человечьих…
Я знаю, для кого куплю завтра большую шоколадку «Аленка». Мне подсказали – это ее любимая.
А пока пойду нарисую принцессу. Свою, в ромашках. Это заразительно. И за это – только благодарить!..
