Март наступил на толстомясую М.М сначала. Наступил легонько, а она осталась очень недовольна. Ишь, говорит, всю меня обтрепал, слоновья сырость. Обругала, таким образом, март и убежала чаи гонять. Погоняла чаи часок-другой, вышла перед сном на крыльцо. А март шмыгнул ей за ворот и давай мурашек валить горстями. Толстомясая М.М. похихикала, поегозила, а потом прогневалась. Хватит щупать меня, кричит. Иди проспись, вертлява балаболка!
Март сильно обиделся, спустился в овраг, залег там с диким зверьем. А зверьё-то все наше кособучинское хоть и дикое, а доброжелательное. Ежики пятки медведю чешут, лисы золотые волоски солнышку в косу вплетают, сам медведь читает складно Гоголя, да все такие обертона подпускает, что диву даешься — то ли Михайло Потапыч, то ли Минога Семёновна.
Ну вот. Март погудел там неделю-другую, приполз опять в наши дворы.
Его уж девушки с песнями встречают. Сама М.М. задом задорно качает, приглашает Март за пазуху. Тот чиниться не стал, залез, куда надо и навел там порядок.
Ох, и пожамкал меня Мартушко, говорила потом М.М. и хихикала звонко, без заднего умысла. А переднего умысла отродясь у неё не бывало.
