Тимоха выстрелил на выдохе. Жирный заяц-русак, который бежал по крутому склону, упал и покатился вниз. Тимоха сунул рогатку в карман и устремился за своей добычей. Раскисшая от ливня земля хватала его за сапоги, словно говорила: “Тимка, стой, не спеши”, но он высоко поднимал коленки и шагал по тропе. Нельзя медлить: на запах заячьей крови сбежится зверье.
Когда он, усталый и довольный, возвращался домой, солнце уже садилось. Разлапистые ели порыжели в закатных лучах. Тимоха шел тихо, скорее по привычке, чем из необходимости. Вот показался большой огород с пугалом, за ним — изба. Представляя, как дед обрадуется добыче, Тимоха улыбался. Что может быть вкуснее заячьего жаркого! Жирного, с лучком и крупной картошкой….
— Мы здесь!
Тимоха остановился, как вкопанный. Из открытого окна кухоньки раздавался мужской голос.
Чужой голос.
Ладони вспотели, но в голове мгновенно прояснилось. Адреналин вычистил все мысли, оставив лишь одну: кто-то забрался в дом к деду. Дед в опасности.
Тимоха пригнулся и медленно пошел к сеням. Ружье висело в комнате — не пробраться… Правая рука скользнула за ворот, находя охотничий нож. Ноги сами искали путь, следуя выученным маршрутом: вторая половица слева будет скрипеть, на нее бы не наступить. И дальше — большой шаг….
Тимоха сощурился. В сенях было пусто и темно. Дедов ватник висел на своем законном месте. У порога стояли рыжие от старости сапоги. Никаких следов борьбы. Тима, не дыша, прошел по стеночке к дверному проему.
— Мы здесь! На улице….
На лбу бисером выступил пот. Тима беззвучно выдохнул и медленно выглянул из-за косяка.
Дед Лука сидел, сгорбившись, за выскобленным кухонным столом. Перед ним стояла кружка, исходящая паром, и лежал кисет самосада. Он будто забыл, что собирался свернуть себе папиросу. Его остекленевшие глаза, не отрываясь, смотрели на оранжевую коробочку, которая стояла в центре стола. Коробочка зашипела, а затем снова произнесла: “Приходите, мы здесь, на улице…”.
Что-то шлепнулось слева от Тимохи. Звук разбудил деда — тот обернулся на дверь и тут же виновато дернул рукой в сторону приемника, словно хотел его спрятать. Тимоха опустил глаза. На полу лежал мертвый заяц, о котором он успел позабыть.
***.
Когда именно все произошло, Тима не знал.
Они с дедом жили в лесу уже шестнадцать лет, и время стало для них какой-то чуждой материей. То есть, оно как таковое было — определялось восходами и закатами, смертью листьев на деревьях, появлением звериных выводков. Но это время не складывалось в годы и не наполнялось событиями, как это происходит у людей, живущих большими общинами. В лесу время существовало само по себе. Поэтому Тимоха и старик Лука не сразу заметили, что радио перестало ловить сигналы. Даже “Маяк” замолчал.
Для них, конечно, ничего не поменялось. Как привыкли охотиться, так и охотились. Растили табак и овощи, ставили силки, ходили за грибами и травами. У деда был запас патронов, собранная с умом аптечка, медицинское образование и золотые руки. А в сундуке с важными вещами, как раз между аптечкой и инструментами, лежало старенькое, но надежное радио с динамо-машиной. В другой момент истории это означало бы постоянную связь с миром. К сожалению, мир больше ни с кем не говорил.
Когда радио замолчало навсегда, Тимохе было лет пять. Прежний мир не особенно его тревожил — он-то вырос в настоящем. Конечно, иногда он замечал, что людей больше нет. Небо над лесом было чистое и просторное — его больше не бороздили белые хвосты, которые оставляют самолеты. Тима знал, что если долго идти на запад, он выйдет к деревне, но понятия не имел, что найдет там. Ему это было не нужно.
***.
— А что это такое, дед? — спросил Тима, немного оправившись от шока. Он пришел в себя не полностью, поэтому его рот задал вопрос как бы сам по себе.
Дед медленно поднялся из-за стола. На его лице появилось непередаваемое выражение. В первую секунду Тиме показалось, что его будут ругать, и он почувствовал себя маленьким, шестилетним. Но мгновение прошло, и иллюзия рассеялась — Лука стоял перед ним с виноватым видом, будто был младше своего внука.
— Это? Тимофей Палыч, а то ты не знаешь. Это ж радио. Я его тебе показывал.
Тимоха нервно дернул головой, как человек, отгоняющий муху.
— Сам вижу, что радио, — с неожиданной грубостью отозвался он. — Что это за передача? Откуда она?
Дед нахмурился. На лбу у него залегла вертикальная складочка — такую Тима видел нечасто.
— Тимофей… — сказал Лука. Тимоха терпеливо ждал. Дед потер лоб и пожал плечами. — Я понятия не имею. С улицы Альтштейна, я полагаю. Так там сказано.
— И как ты ее поймал?
— Да как… — дед вдруг махнул рукой, отвел взгляд, засуетился. — Ты проходи, Тимка, зайца вон отнеси сначала… Весь пол кровью закапал. Оттирать кто будет… В подпол на ледник отнеси, там положи. Потрошить завтра будем. Сегодня другое….
— Дед, — перебил его Тимоха, — хватит.
Лука Александрович поднял на него глаза.
У него были удивительные глаза — честные, светлые, почти прозрачные. Что-то в них было от портретов рабочих, которые Тима встречал в детских книжках. Дед был таким же, как и его взгляд — честным и светлым. Он всегда общался с внуком на равных. И теперь, видя, как дед отводит свои светлые коммунистические глаза, Тимоха ощутил сосущий под ложечкой страх. Лука просто не хотел говорить внуку правду. И солгать он ему тоже не мог.
— Садись, — наконец, сказал дед. — Хотя нет, сначала… сначала налей.
— Куда, еще ж день….
— Налей.
Тимоха безропотно подошел к самодельному серванту и достал из него бутылку с парой стопок. Подошел к столу, налил самогон до краев. Дед сидел ссутулившись. Эта беспомощная поза не шла к его еще крепкой спине и почему-то пугала Тиму больше всего.
После первой стопки дед потянулся за бутылкой, но Тимоха аккуратно ее отодвинул.
— Хватит, — твердо повторил он. — Расскажи мне, что знаешь… пожалуйста.
— Тим, да я ничего не знаю. Однажды услышал эту передачу… нет, — угадав вопрос внука, быстро сказал он, — ничего другого я не слышал. Только эту передачу. Да.
— Что-то еще там говорили? — Тимоха почти не дышал.
— “Приходите, мы здесь, на улице Альтштейна”. Это все. Передача часто прерывается, но общий смысл всегда такой. Больше ничего не передают.
— “Всегда”? — переспросил Тимоха. — И давно ты ее слушаешь?
Дед посмотрел ему прямо в глаза.
— Уже с две недели.
После еще одной стопки Тимоха спросил:
— А что это — улица Альтштейна?
— Так, — дед пожал плечами, отворачиваясь к шкафу. С его места можно было дотянуться до открытой дверцы и пошарить на полках, чем он и занялся. Тимоха знал, что в шкафу нет ничего интересного — там они хранили посуду и сушеные травы. Вся закуска, за которой, кажется, тянулся дед, находилась в подполе, и они оба об этом знали.
— Дед?
— Просто улица.
— Где это, а?
Дед повернулся к нему со странной решимостью на лице. Глаза его бегали, и Тимоха почти видел, как он пытается найти путь к отступлению.
— В Роднике, — наконец, с неохотой сказал дед. — Роднике-2, если быть точным. Это город километрах в ста отсюда… Был город, точнее. Его больше нет.
— Город, — повторил Тимоха. У него перед глазами вдруг промелькнуло воспоминание: он сидит на руках у кого-то большого и теплого и тянется к оконному стеклу. Из-за стекла, покрытого мыльными разводами, светит солнце, внизу кишит улица. Тот, кто держит его, смеется и что-то говорит. Тимоха тряхнул головой. Дед смотрел на него, сощурившись.
— А ты, может, даже помнишь... Тебе было четыре, когда тебя увезли из Родника. Отец тебя со мной оставил, а сам уехал обратно. Ему нужно было работать.
Тимоха покачал головой. Он не помнил ни о каком Роднике. Самые ранние воспоминания сохранились о том, как он сидит в избе за этим самым столом и учится читать. Зима, окна замерзли, в печи дотлевают угли. На столе стоят свечи. Разве что-то было раньше?
— Ты мне об этом никогда не рассказывал. И зачем же отец меня увез?
— Пашка был неглупым, — нахмурился дед. — Пожалуй, даже умным человеком. Родник-2 — это знаешь, что такое? Это был наукоград на окраине Красноярска. Вот так. Я думаю, Паха догадывался, что у них там ничего не получится, и отправил тебя подальше. Сюда, — дед медленно повел рукой за окно, где догорало вечернее солнце, — в лес.
Помолчали. Тимоха все не решался спросить еще про отца. Казалось, внутри него толкаются воспоминания — то ли настоящие, то ли придуманные, — и отделять одни от других было немного страшно.
Вспоминалось о высоком человеке с колючей бородой, и о том, как свистит ветер в щелястых оконных рамах. Высокий человек носил байковую рубашку и пах чем-то горьким, горелым. Тимоха кинул взгляд на радио, которое казалось ненужным на этом столе, и смотрел на него, пока оно не стало расплываться перед глазами оранжевой кляксой.
— Как ты думаешь, — осторожно спросил он, — а отец еще может быть там?
Дед посмотрел на него с тревогой и жалостью.
— Все может быть, Тимофей. Кто его знает. Но я бы на это не надеялся. Передача эта… странная. Я все две недели пытаюсь понять, что это значит.
— Кто-то передает сигнал бедствия, — предположил Тимоха, — просит к ним прийти. Кто-то до сих пор поддерживает вышку в рабочем состоянии. Наверно, там солнечные батареи.
— Наверно, — рассеянно согласился дед. — А может, там что-то другое.
— Ты о чем?
Лука невесело ухмыльнулся.
— Ты же в курсе, что до ближайшего села километров двадцать от силы. И дороги даже есть, одну ты и сам часто видишь. Все возможности, чтоб в гости заглянуть. Да?.. Но за эти годы к нам еще никто не приходил. Я спрошу сейчас серьезно, Тима. Может, даже жестко. Ты думаешь, что хоть кто-то еще остался?
Тимоха удивленно посмотрел на деда. Он помнил, как тот рассказывал ему про сумасшедших, которые встретились ему во время давнишней вылазки “в цивилизацию”.
Несколько лет назад Лука был очарован идеей мародерства. Соблазн отправиться за консервами и боеприпасами был столь велик, что, казалось, оправдывал любые риски. Конечно, и дед, и внук понимали — скорее всего, все, что можно было разграбить, уже разграблено. Но Лука все равно уходил, оставляя Тимоху дома, и иногда даже приносил что-нибудь ценное — книги, одежду, свечи. А однажды вечером он вернулся с перекошенным лицом и рассказал о странных людях, которые гнали его от села до самого леса. Оторваться, по его словам, удалось только в тайге — ее старик знал, как свои руки.
Подумав, Тимоха напомнил деду об этом случае. Тот неохотно ответил:
— Помню такое, было. Не знаю, что с ними теперь. Это были точно не те люди, которые способны послать весточку по радио. Я вообще не уверен теперь, что это… люди в прямом смысле слова, — и, встретив удивленный взгляд Тимохи, добавил: — Очень уж они были странные.
— В каком смысле?
— Да… они как животные выглядели. Грязные. Полуодетые… Глаза стеклянные, и одна агрессия в них. Ненависть, Тим. Видать, что-то они там охраняли, а я им помешал. На жителей того села они были непохожи. Там и жили-то одни старики… еще когда я моложе был.
— А что за село? — небрежно спросил Тимоха.
— Ухабино.
— Вот видишь, а говоришь, никого нет. Не может такого быть, деда. Раз люди в этом твоем Ухабино есть, то и в Роднике они точно остались. Это ж город. Научный, говоришь….
— В том-то все и дело, что город! Там людей больше, — дед поднял брови. — Ты чего, не понимаешь? Они ж все сразу померли… — и, увидев, как вытянулось лицо внука, быстро добавил: — наверное. Тимофей, ты знаешь, где мы с тобой живем? Мы живем с тобой в заповедном лесу. Сейчас….
Старик встал и направился в сени, где стоял сундук. Тимоха, не шевелясь, сидел и слушал, как он откидывает тяжелую крышку и шуршит какими-то бумагами.
Ребенком Тима не раз залезал в этот сундук (на то, чтобы открыть его, уходило много сил) и с наслаждением копался в артефактах ушедшей эпохи. Помимо аптечки и патронов в сундуке лежали атласы, справочники, какие-то странные учебники и толстые блокноты, перевязанные шнурками от ботинок. Тимоха аккуратно развязывал шнурки и совал в загадочные блокноты свой веснушчатый нос. Он умел читать, но ни одну запись ему прочесть так и не удалось — автор заметок зашифровал их. Тима подумывал иногда о том, чтобы подобрать ключ к шифрам, но мешал дед — в сундук забираться, конечно же, строго запрещалось.
Наконец, Лука вернулся, держа в руках аккуратно сложенную карту.
— Подвинь-ка все это… Смотри, — он разложил карту на столе и сходу ткнул пальцем куда-то в центр зеленого пятна. — Мы здесь. Вот тут Ухабино. Видишь, даже дорога отмечена, что между нами… А вот тут, — его короткий палец переместился на белую паутину вокруг жирной точки, — тут Красноярск. Самый большой город был в наших краях. Видишь, от него дороги идут? Хорошие, большие… Раньше это было очень удобно. А когда все случилось, стало опасно. После этого я от дорог ничего хорошего не видел.
— Знаешь, дед, все-таки я с тобой не согласен. Мы с тобой тут уже черт-те сколько лет сидим, а уверенности, что там никого не осталось, нам взять неоткуда. Я думаю, в городах больше шансов как-то… вместе выжить, понимаешь?
— Вместе, — фыркнул Лука. — Когда болезнь пошла, люди друг от друга попрятались. Говорили, даже в своих квартирах им было страшно. По вентиляции, мол, вирус распространяется. Не доверяли люди друг другу. Многие свои дома в городе побросали и на природу уехали… Кто мог, конечно. Нет, вместе никто не оставался, это глупости.
Тимоха махнул на него рукой, поднялся и пошел в подпол за солониной. Лука проводил его своим прозрачным взглядом — так старый пес следит глазами за мухой, танцующей в жарком воздухе. Тима знал, что означает этот взгляд. Дед о чем-то напряженно думал.
— Дед, а дед, — нарочито скучным голосом позвал Тимоха, когда еще две стопки самогона были выпиты. — Мы с папой жили на улице Альтштейна, да?
Хмурое лицо Луки дрогнуло. Тима внимательно за ним наблюдал.
— Все-таки что-то помнишь. Или догадался, — пробормотал дед. — Нет, Тимофей. Не совсем. Вы неподалеку жили, на соседней улице. Как его… Чумакова, вроде. На Альтштейна Пашка работал.
— Я так и знал! Ты поэтому слушал, да? Тоже думаешь, что это сообщение отправил отец… или его коллеги….
— Не мели чепуху! — разозлился дед, — С чего бы мне так думать? Пашка бы там не остался. Он был умный малый, очень. Он бы уехал, когда… — его голос вдруг сорвался, и он как-то жалобно закончил: — Он бы не остался.
— Если бы он уехал, он бы поселился с нами, — мрачно заметил Тимоха. — Нет, он точно еще там. Он работает. Я в этом уверен.
Дед промолчал.
Они посидели еще немного, глядя на сумерки за окном. Где-то закричала ночная птица. Наконец, Тима сказал:
— Если у тебя правильная карта, то до Красноярска чуть больше ста десяти километров. До Родника, значит, сто.
Дед смотрел на него, не говоря ни слова.
— Дней за десять дойду.
Дед молчал.
— Пойдешь со мной?
— Нет, Тимофей. Я с тобой не пойду, и ты туда тоже не пойдешь.
— Нет уж, Лука. Пойду. Я быстро управлюсь, — Тимоха заметил, что дед вздрогнул, но не понял, отчего: то ли от того, что Тима назвал его по имени, то ли потому, что понял — внук уже все решил.
— Позволь спросить, — нарочито спокойно начал Лука, — что ты там будешь делать? Не сомневаюсь, ты сможешь выйти из леса и найти город. Во-первых, я тебя сам учил ориентироваться… А во-вторых, надо быть болваном, чтобы потеряться на дороге с картой. Нет, я за тебя не боюсь. Но я не понимаю, зачем тебе туда идти. Ты, кажется, не боишься разочарования.
— О чем ты?
Дед мрачно ухмыльнулся.
— Я тебе скажу, что ты там найдешь. Брошенные дома. Сгоревшие машины. Пепел. Трупы. Отговорить мне тебя не удастся, сам вижу. Ты парень упертый… это люблю. Но хочу дать совет — оставь эту идею, чтоб потом не плакать. И, если тебе хоть немного жалко своего деда… лучше останься.
У Тимохи по спине пробежал холодок.
— Я найду отца, — как можно увереннее сказал он. — Или кого-то, кто знал его. Найду и узнаю, что с ним стало, почему он ко мне так и не приехал. Он ведь обещал… я помню.
Он и правда вспомнил — и, несмотря на самогон, был уверен, что это воспоминание настоящее.
Отец в черной джинсовке хлопает его по плечу и опускается на корточки. Его добрые голубые глаза сверкают на бледном лице, как драгоценность. Он смотрит ровным, уверенным взглядом. “До скорого, Тимофей Палыч. Дай лапу…” А потом он уходит.
Тимоха почувствовал, как невидимые пальцы сжимают горло. Он не вспоминал об отце уже много лет. Если бы не это радио, не вспоминал бы еще столько же.
Идея сияла, как свеча, которую кто-то поместил ему в голову и зажег. Удивительно, почему он раньше не подумал… Вернуться в город, найти отца. Узнать, что осталось от человечества — много ли для этого потребуется? Он сильный, молодой, уже вполне взрослый, чтобы вынести все, что только может увидеть. Трупы? Пепел? Разочарование? Какая ерунда! Вряд ли что-то сможет поразить его так сильно, что он пожалеет. Он будет передвигаться в сумерках, сливаясь со стенами, как дикий зверь. Он станет слушать таинственные звуки леса, который стал ему домом, и избежит любой опасности, потому что у него есть цель. Иначе и быть не может. Если думать о провале, можно даже и не пытаться. У него все получится. И все же….
— Чего мне бояться? — вырвалось у Тимохи. — Скажи честно, дед. Без твоих шуток.
— Чего бояться… — повторил за ним Лука. — Мертвых не бойся. Живых бойся.
— Дед, я же попросил.
— А я абсолютно серьезен, — без улыбки сказал Лука. — Не позволяй никому к себе приближаться. И, когда я говорю “никому” — это значит никому. Ни детям, если вдруг встретишь. Ни девчонкам молодым. Болезнь эта хитрая и злая. Я уверен, что вирус ушел сам по себе, распространители-то все померли. Но все же осторожность не помешает.
— Я все понимаю, — тихо сказал Тимоха, — можно было и не объяснять.
— Да нихрена ты, Тимофей, не понимаешь, — дед хлопнул рукой по столу. — И даже не говори мне такого. Я и сам слишком мало понимаю. Ты знаешь… когда все началось, я уже не работал и жил здесь. Так что информацию мне получить было неоткуда. Твой отец мне мало успел рассказать… Эта зараза распространяется по воздуху, Тимофей, когда люди стоят близко друг к другу. Это называется “воздушно-капельный путь”. Она очень опасна. Ты слышишь? Очень опасна. Эпидемия тогда началась стремительно. С момента заражения проходило около получаса, и после этого появлялись первые симптомы. Кашель с кровью. Рвота. Потом человек умирал, — жестко сказал Лука. — Я слышал от твоего отца, что эта дрянь в какой-то момент стала действовать иначе… Агрессия стала появляться. Больные делаются безумными… Вернее, делались. Ведь, как я тебе уже сказал, людей не осталось. Я в этом уверен, как и в том, что вижу тебя сейчас. Что, не веришь? — спросил он, когда Тима с отчаянной бравадой ухмыльнулся. — Проверь. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. Я-то без тебя тут управлюсь, будь спокоен. Но ты… ты, главное, вернись.
Продолжение.