При том, как уже было сказано, знание об этом падении может ворваться в бессознательное истерички не только через контакт с конкретным мужчиной - например, с отцом, чья слабость в отправлении Закона в какой-то момент может стать очевидна, - но и через поведение матери, к которой у истерички тоже возникает эта особая "жалость". Хотя наслаждение не имеет количественного измерения и нельзя сказать, что чем больше "падших фигур" истеричка наблюдала в процессе развития, тем яростнее будет натиск симптомов, тем не менее, какая-то зависимость здесь имеет место - например, в скорости развития этих симптомов и их разнообразии.
Надо заметить, что отношения истерички с "родительскими фигурами" не обделены вниманием со стороны психологии, однако суть всего сказанного здесь сводится к пресловутым "энергиям", перетекающим от матери и отца к ребёнку и имеющим "мужской" и "женский" заряд, которые должны наполнить девочку в нужных пропорциях и привести к её гармоничному развитию. Поэтому проблему здесь всегда видят в перекосах этой системы "сообщающихся сосудов": отец недодал девочке своей "основательности" и "не делился эмоциями", а мать наоборот "не контейнировала" её эмоции и не помогала преодолевать трудности "женского развития".
При этом симптомы "пищевого поведения" связывают именно с матерью - похоже, интуитивно ухватывается женская функция кормления и потому её расстройство вешают на шею матери, - тогда как особую жалость истерички и "любовь к холодным партнёрам" ставят в вину недостаточно отзывчивому отцу, который не дал истеричке какого-то "ощущения самоценности", которое интуитивно видят в "мужском достоинстве".
Если не соблазняться этими поверхностными описаниями и посмотреть о чём они пытаются сказать, то по сути речь идёт о том, что истеричка "слишком рано взяла на себя непосильную ношу", которую не с кем было разделить. Это достаточно интересный момент, т.к. он полностью противоречит соседствующим представлениям о её инфантильности, которая как будто должна прорываться из истерички именно потому, что в детстве она "не успела побыть ребёнком".
Проблема не только в том, что "взрослость" и "детскость" здесь понимаются в самом обыденно-литературном смысле, как в концепции внутреннего Ребёнка, Взрослого и Родителя - т.е. такие представления попросту не соответствует их психической реальности, - но и в том, что "неподъёмная ноша" истерички не говорит о раннем взрослении: напротив, именно "груз знания о чужом позоре" не даёт ей приобрести достоинство пола, т.е. стать зрелой женщиной, словно она заранее знает, что ничего хорошего на этом пути ждать не стоит.
По этой же причине "кастрация", только не в буквальном, а психоаналитическом смысле, тоже невозможна: истеричка не может отказаться от своего "достоинства", чтобы обрести уготованное её полом именно по той причине, что вынуждена с его помощью защищаться от того знания о чужом позоре, которое она неаккуратно почерпнула из наблюдений за "падшими" отцом или матерью. Т.е. даже если психотерапевтическая рекомендация "кастрировать истеричку" была верна психоаналитическому представлению о "кастрации", - как отказу от инфантильного наслаждения ради обретения достоинства пола, - то эта операция потому и невозможна, что истеричка бросается на мужскую сторону, чтобы предначертанной своему полу кастрации и "превращения в женщину" избежать. В этом смысле грубые попытки "обратить истеричку в семейные ценности" чреваты только усилением сопротивления и интенсивности симптомов - что, в общем-то, и происходило с истеричками времён Фрейда, когда врачи раздражённо отправляли их заводить семью и рожать детей.
Кроме того, приписываемого отцу "чувства собственного достоинства" у истерички как раз-таки в переизбытке, - настолько, что оно не "мужское кастрированное", а "мальчишеское целое", - но именно оно-то и не даёт ей "стать женщиной", т.е. вынуждает вести себя по мужскому образцу, не позволяя "расстаться с честью", чтобы заметить, что эта кастрация никаким позором для неё не чревата.
Этот крайне важный момент, как и многие другие, психология обходит стороной, словно не замечая, что истеричка даже бо́льше мужчина, чем её отец - поскольку с её стороны имеет место специфическое презрение к женскому, свойственное такому периоду развития мальчика, когда ему "противны девчонки", т.е. мужское желание до кастрации. Поэтому попытки поднять самооценку истеричке, чтобы она "обрела самоценность" и перестала вступать в отношения с "недостойными" бесполезны - она потому в них и вступает, что стремится быть господином, который будет воспитывать в "падших" то мужское, которого они оказались лишены.
Разумеется, эти отношения раба и господина приводят к разочарованию, поскольку неспособны дать истеричке то, что дал бы ей брак - она не перестаёт быть "мальчишкой", а лишь постепенно утрачивает своё "накопленное" достоинство, т.к. "передаёт его" "холодному субъекту", т.е. испытывающему трудности в отправлении любовного чувства партнёру, матери или отцу. Как раз здесь и становится видно, что логика "передачи достоинства", как передачи энергии по проводам или "через эмпатию", является фантазией истерички - это ровно то, что она пытается сделать в отношении падших фигур, которым "не хватает любви". Психотерапия и разные педагогические тренинги потому и разделяют это представление во всей его принципиальности, что являются "средой обитания" истерички - местные методы воздействия полностью базируются на логике истерических фантазий о спасении травмированных субъектов через "воздействие на них правильной энергии".
На первый взгляд здесь есть расхождение с уже сказанным: если истеричка носит в себе некастрированное мужское желание, значит она должна "пенетрировать", т.е. угрожать мужским субъектам изнасилованием, поскольку в силу своих симптомов является "более опасным самцом", чем они. Однако тогда не получает своего места истерическая "зависть к пенису", которая ясно указывает на её изначально женскую позицию, не позволяющую ей "стать настоящим мальчиком", т.е. воплотить фантазию "целостности". Вместо "пенетрации", как было сказано, со стороны истерички возможна только такого рода угроза мужскому желанию, которая заставляет его "съёживаться", уступать своё право на мужское бытие - это совсем не похоже на угрозу гомосексуального изнасилования, которую можно было бы ожидать от контакта с более властным носителем мужского желания, но скорее отсылает к исключительной позиции Отца первобытной орды и его "запрету на женщин".
В этом пункте становится заметно под кого "мимикрирует" истеричка, пытаясь воплотить фантазию о целостном субъекте - она имитирует желание убитого Отца, запрещающего сыновьям спать с женщинами, который придавливает их желание своей волей-Законом, одновременно соблазняя её нарушить. Истеричка ведёт себя как если бы способность Отца "наслаждаться без вины" была ей не только доступна, но и заповедана. Угроза мужскому желанию, которую производит истеричка, как раз является попыткой "запретить женщину", т.е. указать мужчине на то, что в своём стремлении "владеть и распоряжаться" он вот-вот нарушит отцовский Закон - истеричка давит на мужское чувство вины, как если бы она сама была всевластным Отцом, который определяет границы дозволенного своему "сыну".
Болезненная парадоксальность этой ситуации в том, что истеричка находится с воспитываемым мужчиной в отношениях господина и раба, т.е. Отца первобытной орды и его конкретного сына, которые имитируют моногамный союз, так что истеричка по сути ведёт себя как жена и Отец одновременно - в чём, опять же, заметна её "пограничность", если переопределить это затасканное слово и оживить его для целей психоанализа.
Можно заключить, что истеричка силится обрести "мужское достоинство" такого порядка, которое не доступно никому из мужчин в принципе - мы можем только реконструировать его наличие через фрейдовский миф как безвозвратно утерянное "достоинство Отца", по факту никогда не существовавшее, как "жизнь в эдемском саду".
Вообще истерический жест "запрета на женщин" заслуживает даже большего внимания, чем "зависть" и "жалость", поскольку является чем-то настолько характеризующим именно истерический невроз, что по одному только этому жесту можно угадывать его наличие с крайне высокой вероятностью.
С точки зрения символического этот жест очень напоминает ту самую "кастрацию истерички", о которой ранее шла речь, и, похоже, является гораздо более верной аналитической интуицией, чем та же "кастрация", поскольку даёт гораздо больший простор для понимания. На самом деле сегодня в связи с активным "планетарным" развитием истерии этот жест, как и другие истерические жесты, получил свой социальный размах, так что он знаком даже тем, кто об истерии ничего не знает - я говорю о "культуре отмены". "Отмена" конкретного артиста или продюсера является социальной формой того, что я называю здесь "упразднением" или "кастрацией", т.е. тем, что предпринимает истеричка в борьбе раба и господина, чтобы победить и занять господское положение.
При "отмене", как известно, отменяемого субъекта ввергают в тот самый "позор", т.е. его выбрасывают за пределы социальных отношений, лишая мужского достоинства так, как если бы он был прилюдно гомосексуально изнасилован - с ним разрывают рабочие и личные связи, он становится "нерукопожатной фигурой" и, помимо объединяющего всех из ниоткуда взявшегося презрения, появляется это странное ощущение произвола, словно теперь с опозоренным можно делать "вообще всё" - т.е. вещи, которые не предусмотрены правосудием, что-то за пределами законов человеческого общежития.
Вот этот "вайб беззакония", возникающий в результате "отмены", как раз и является тем, что "кружит голову" истеричке, поскольку с одной стороны мужское "падение" говорит истеричке о том, что её фантазия о "становлении господином" воплотилась, т.е. она добилась того, чтобы устанавливать отцовский Закон по собственному желанию, а с другой - "отменённый" субъект моментально вызывает в ней тревогу и необходимость "заботиться о падшем", т.е. перевоспитать его в "нетоксичного мужчину". Словно в этот момент она хотя бы на секунду, но стала тем самым Отцом первобытной орды, т.к. воспроизвела его господский жест "запрета женщин" - а значит, в ней есть "что-то от Отца", т.е. то самое никому не доступное "идеальное мужское достоинство", позволяющее "владеть и распоряжаться" так, как никто не способен.
Именно жестом отмены угрожает истеричка навязчивому невротику, будучи с ним в отношениях "хранительницей (https://t.me/kaplyapsiho/217) его достоинства" - в любой момент он может быть опозорен и выброшен за пределы символического порядка, если проявит "непослушание". Пожалуй, что-то вроде последствий действия этой "отмены" имеет место и на уровне расстройств пищевого поведения: словно "отменённый" субъект либо голодает, поскольку еда, как и любые другие предметы символического обмена, теперь ему запрещена, либо "обжирается", т.к. теперь он ощущает соблазнительную запретность еды и по этой причине пытается наполнить себя этим сокровищем впрок.
Кроме того, связанное с "отменой" падение по сути своей гомосексуально и говорит о том специфическом наслаждении, которое испытывают мальчишки, играющие в «войну»: падение «убитого» мальчика на глазах у товарищей является моментом крайне сладостным, и именно его себе не позволяет взрослый мужчина, который «держит достоинство». Неслучайно мужской истерический невроз возник в условиях Первой Мировой войны - оттуда возвращались «контуженные» молодые люди, по неясной причине лишённые дара речи, т.е. с симптомом истерического молчания.
В этом смысле истеричка стремится причинить такое падение мужским субъектам, чтобы "победить" и остаться "единственной выстоявшей" - и таким образом даровать падшим мужским субъектам тот самый "гомосексуальный рай": (https://t.me/kaplyapsiho/202) поскольку истеричка, будучи женщиной, пытается заменить собой Отца, то опозоренным мужским субъектам просто не останется ничего другого, кроме как подчиниться и быть перевоспитанными - такова "социальная утопия" истерички.
Таким образом, обнаруживается достаточно явный след идентификации истерички с убитым Отцом, как если бы она пыталась воспользоваться когда-то имеющейся у него полнотой власти, чтобы преодолеть знание о падении и позоре, невольным носителем которого она становится. На этот парадокс нужно обратить внимание, поскольку он имеет место как на уровне мироощущения истерички, так и на уровне устройства её симптомов: чем сильнее она старается добиться "утраченной полноценности", тем ярче ощущает неспособность это сделать, т.е. тот факт, что Отец мёртв и его позиция не доступна, как ни старайся.
Точнее, чем более настойчивые попытки её обрести истеричка будет предпринимать, тем ярче будет переживать то, что стало судьбой Отца - собственно, падение, лишение достоинства и смерть. Поэтому яростный натиск истерички в попытках "обрести власть над ситуацией" заканчиваются полной утратой минимальной самостоятельности - как если бы она посягала на то, на что посягать запрещено в виду действия бессознательной вины. Именно это чувство истерического "бессилия" роднит её с теми, кто оказался опозорен и выброшен за пределы символического.
По этой причине развитие истерической симптоматики тесно связано с виной: каждый раз, когда истеричка задействует отцовскую "отмену", т.е. давит на чувство вины других невротиков, она тут же оказывается в положении ещё более невыносимом, словно за эту дерзость вина начинает преследовать именно её. В этом заключается парадоксальность её положения: попытка быть законодателем в том смысле, в котором это делал Отец, является беззаконием и карается преследованием со стороны вины. Т.е. положение "вне Закона", в котором оказывается истеричка, вызвано как раз тем, что она постоянно посягает быть "выше Закона", буквально у его истоков, что, в общем-то, и означает быть "вне", в области беззакония. Невыносимость положения истерички в этой области говорит как раз о том, что она не является исключением из правил, а как и любой другой субъект, подчинена Закону - и потому не может быть "над" ним.
Эта попытка занять отцовское место и обладать именно отцовским, а не просто мужским достоинством, тоже имеет свою особую симптоматику и выражается в том, что я предварительно назову "глухотой истерички к собственному позору" - оговариваясь, опять же, что речь идёт об очень конкретном явлении. Поскольку истеричке крайне важно "не терять лицо", т.е. всегда представляться "самым достойным" претендентом на отцовское место, но при этом, как уже было сказано выше, истеричка сама постоянно оказывается "опозорена", не справляясь с ролью законодателя, то "держать лицо" для неё становится доступно одним единственным способом - вытесняя собственное "недостойное" поведение, т.е. приобрести глухоту и слепоту к своим выпадам в сторону других субъектов, которых она постоянно пытается под тем или иным предлогом "отменить".
Пожалуй, эта "глухота" является причиной наибольшего количества жалоб на "непонимающую" мать или жену: поскольку уже не одно поколение женщин растёт и заводит детей в условиях действия истерии, их неумение "признавать свои ошибки", как и неумение "говорить о чувствах" связано с тем, что, такого рода признания для истерички невозможны - она требует считать себя "над Законом", и потому её желание, как символ произвола и Закона одновременно, должно быть "неподсудно", т.е. не должно подлежать обсуждению, сомнению и переделке.
Эта же "глухота" является причиной истерического "ускользания" от вопросов аналитика, которые так или иначе должны обнажить те факты её жизни, которые сама истеричка считает недостойными - т.е. образует форму сопротивления как анализу, так и любому неудобному разговору "начистоту". Иначе говоря, истеричка потому и "не выходит на честный разговор", что требует считать своё поведение не подчинённым Закону, - в общем-то в этой "неподсудности" и заключается "сила отцовской власти", которой истеричка мечтает обладать.
Во многом поэтому современная сфера власти является ещё одной "средой обитания" истерички: фантазия об обретении такого рода законотворческой силы, которая бы наделяла своего обладателя "отцовским полноценным достоинством", т.е. позволяла при этом Закону не подчиняться, окутывает сегодня должность даже самого заурядного чиновника. Кроме того, обладание такой силой ставится сегодня власти в вину со стороны социально-критической: безумная демонизация институтов власти, которая видит в них средоточие никому не подотчётной "злой силы", - и, что характерно, всегда натыкается на "глухоту" власти к этим претензиям, - отсылает не к представлениям о власти как "земной администрации", а к произволу власти Отца первобытной орды, которой жаждет истеричка.
Это важно, поскольку "земная" власть от начала времён не является отцовским "произволом" и всегда нуждается в "божественном подкреплении" со стороны шамана или патриарха церкви, который оправдал бы действия правителя. Т.е. сам факт того, что действия всевластного государя нуждаются в обосновании божественной волей, говорит, разумеется, о том, что никакого "всевластия" у него нет - и не было с самого "начала" человеческого общежития, т.к. древнейший ритуал жертвоприношения является способом обновления культуры и освящения власти.
Крайняя степень неуверенности в своих действиях любого правителя ясно говорит о том, что король, император или президент - это "совсем не Отец", т.е. ничего напоминающего отцовскую вседозволенность у него нет. Однако суть института власти и одновременно сложность его установления и работы в том и заключается, чтобы "поддерживать достоинство власти" и создавать мираж обладания не административной, а именно "отцовской" всеподчиняющей властью для тех, кто наблюдает за ней со стороны - т.е. для условного "народа".
Кстати, именно "глухота" власти в отношении критики привела к появлению современного активизма, который является ничем иным, как попыткой "замарать" власть, т.е. отменить её, прилюдно причинив ей тот самый гомосексуальный позор, подловив на "недостойном" действии, за которое придётся отвечать по всей строгости Закона. Активист, безусловно, является такой истеричкой, которая своими демонстративными жестами кричит о "позоре" власти, точно так же, как симптомы истерички кричат о случившемся позоре в её детстве.
Похоже, именно "поддержанием достоинства власти" занимается истеричка на уровне личной жизни: словно она разочарована тем, как окружающие её "властные фигуры" не справились с отправлением Закона, и потому решила взять эту "непосильную ношу" на себя, продемонстрировав личным примером как на самом деле нужно "быть Отцом". Т.е. ошибочная поспешность истерички заключается в том, что в ситуации "всеобщей слабости" она принимает политическое по сути решение "действовать так, как не может никто", т.е. занять место власти, вместо того, чтобы осторожно задуматься над тем, почему это господское действие никому не доступно.
Отсюда же видно, что характер "взятой в детстве ноши" истерички точно никак не связан с "взрослением", потому что как раз "взрослые" не могут воплотить то, что пытается своим примером сделать истеричка. Пресловутые призывы "взять на себя ответственность" имеют источником именно эту истерическую манеру присвоения достоинства - никакой другой причины связывать взросление с количеством взятой ответственности нет, поскольку обретение достоинства пола с "ответственностью" никак не связано.
Нужно заметить, что истеричка в какой-то момент сама становится объектом жеста "отмены", поскольку даже в том случае, если её вдруг осенит желание "стать обычной женщиной", она обнаружит неспособность самостоятельно сойти с этого "пути воина", словно такое решение угрожает ей позором и смертью. Подчинение Закону будет означать для истерички "поражение" в её борьбе за свободу и возвращение к перспективе "становления женщиной", чего она всеми силами пытается не допустить - в связи с чем, опять же, вынуждена пребывать в "пограничном" состоянии.
Также становится ясно чем истеричке угрожает Закон: если Закон образован в результате смерти Отца, т.е. того, кто сам творил беззаконие, то это же "орудие убийства" угрожает истеричке всякий раз, как она посягает на отцовское место и тем самым оказывается "вне Закона".
Орудием этим, несомненно, является фаллос - как атрибут мужской чести, который "проделал дыру" в Отце, таким образом избавив сыновей от его беззакония и утвердив над ними Закон, определяющий в первую очередь положение полов и правила "сексуальной жизни". Неслучайно фаллос занимает центральное место в образовании культуры как орудие жертвоприношения: когда им разрезают жертву, которая замещает Отца, будь то животное или человек, возникает человеческая культура.
Собственно, потому ритуал так важен и распространён, что только благодаря ему рождается Закон, распределяющий половую принадлежность субъектов: мужчина - тот, кто обладает и орудует фаллосом, а женщина, по-видимому, и есть фаллос, т.к. она порождает формы жизни. Здесь снова возникают различия с тем, как женщину видит феминизм: с точки зрения этого направления мысли, она как раз-таки "без фаллоса", но при этом сама фаллосом не является, что с точки зрения анализа, мягко говоря, неверно. Женщина без фаллоса ровно постольку, поскольку представляет собой фаллос: по этой причине обладание женщиной и является одним из свидетельств наличия мужского достоинства.
Это положение организует разницу между пенисом и фаллосом: наличие пениса как органа в любых размерах и состояниях ещё не говорит о том, что его обладатель способен владеть женщиной, поскольку "владеть" подразумевает умение орудовать своим органом так, чтобы женщина захотела отдаться во владение, т.е. захотела стать "фаллосом мужчины". В этом смысле навязчивая мужская мастурбация может быть формой уклонения от кастрации и обретения мужского достоинства: эрегированный пенис у такого мужчины есть, а вот фаллоса нет, поскольку он свой орган никому не предлагает и рядом нет женщины, удостоверяющей присутствием его "половую мощь".
Похоже, здесь получает своё объяснение специфическая "жалость" истерички: её положение "сиделки" возле лишённых мужской силы субъектов как раз говорит о том, что она пытается самим своим присутствием рядом удостоверить их достоинство, но это не удаётся ровно по той причине, что пребывающая в пограничном состоянии истеричка не является фаллосом. Поскольку истеричка всячески избегает "превращения в женщину", видя в ней "существо без фаллоса", то её присутствие возле "отверженных" говорит не о том, что они с её помощью обретут утраченное достоинство, воспользовавшись ею как своим фаллосом, а напротив, что она такой же "отверженный" субъект, который не может найти своё место. По этой причине истеричка может испытывать фрустрацию и жалость к себе, т.к. её попытки "вернуть достоинство" себе и другим "падшим" всегда неудачны.
Фаллос играет ключевую роль в организации истерической психосоматики. Жалобы на "ком в горле" в расстройствах пищевого поведения, похоже, говорят о том, что в этом горле "застрял фаллос", т.е. истеричка либидинозно нагрузила эту область своего тела, чтобы "не пропустить" фаллос в себя. Видимо, в такой же манере должны быть организованы симптомы и в других частях тела, особенно в случае "женских органов", которые являются привилегированной целью фаллоса - их расстройство может быть связано с созданием такой же "плотины", чтобы "защититься" от проникновения.
Причины психической "импотенции" истерички также следует искать здесь. Поскольку фаллос есть орудие убийства Отца, то конкретный мужской пенис является тем, что угрожает ей позором публичного гомосексуального изнасилования. Словно оказавшийся возле истерички член угрожает ей той самой "отменой", которую она применяет в отношении "угрожающих" мужских субъектов: истеричка буквально "не даёт мужчине поработать над собой", т.е. не даёт его превратившемуся в фаллос пенису совершить с ней то, в результате чего она может стать женщиной и родить детей.
С другой стороны, поскольку мы хорошо знаем, что истеричка может всё-таки вступать в брак и заводить потомство, следует указать за счёт чего это вообще возможно, т.к. здесь должны действовать иные силы, нежели в "стандартном" случае. Вступая в брак с "отверженным" мужчиной истеричка может произвести ребёнка по одной единственной причине: чтобы с его помощью восполнить мужскую нехватку своего избранника.
Пожалуй, в этой связи отношения между захваченной истерией матерью и её ребёнком любого пола отдают той самой "холодностью", которую современная психотерапия не устаёт освещать - этот ребёнок не является её фаллосом, т.е. тем, что делает её женщиной, но должен служить живым подтверждением наличия достоинства у её "отменённого" избранника, тем самым доказательством его мужских способностей. Попытки исправить эту ситуацию "разговорами о чувствах" с матерью выглядят, мягко говоря, наивными.
По этой же причине всё происходящее в такой паре имеет черты "беззакония", т.к. здесь с самого начала нарушен символический порядок отношений между мужским и женским, между владением фаллосом и бытием фаллосом - потому воспитываемые в таких условиях субъекты часто испытывают очень специфическое "одиночество", т.е. чувство отверженности за пределы символического порядка и нестабильности, словно являются "бастардами" в собственной семье.
При этом нередко получает развитие особая "способность к эмпатии" - речь идёт об "умении поставить себя на место другого", как бы на собственной шкуре переживая все то, на что этот "другой" жалуется. Уже должно быть очевидно, что это "вживание" может получить развитие только в условиях постоянного соседства с истерическим субъектом - поскольку является чем-то вроде необходимого навыка для того, чтобы не становиться объектом "отмены" слишком часто, т.е. способом сохранять репутацию, защититься от позора.
Здесь удобно показать разницу между желаниями: желание аналитика требует "выдержки", в то время как истерическое всегда спешит "всех опередить" и потому проигрывает на длинной дистанции, т.е. обогнав всех, оказывается отстающим. Я уже говорил о том, что истеричка - это "бытие травмой", нанесённой фаллосом Отцу, и тяжесть положения истерички заключается в том, что она с этой травмой слишком быстро идентифицируется, пытаясь тем самым её "избыть до конца, полностью прожив", в то время как аналитику удаётся "придержать" удар жертвенного орудия, чтобы заметить, что оно нацелено вовсе не на него.
В этом ключевая разница желаний: истеричка стремится властно упразднить то, чего не желает знать, в том числе и особенно через критику, тогда как аналитик стремится задать всем вещам их верное место, ни от чего не отказываясь. Возможно, по этой причине современному аналитику для своего "образования" имеет смысл, как пифагорейскому неофиту, скорее слушать, чем высказываться и критиковать.
Именно это истерическое "умение поставить себя на место другого" лежит в основании психотерапии - как особой области взаимоотношений, где люди "глубоко понимают друг друга". Здесь, опять же, можно продемонстрировать разницу между желанием аналитика и истерички: если в анализе перенос работает постольку, поскольку истеричка "фантазирует наяву", видя перед собой не аналитика, а "свою мечту" - кого-то вроде живого Отца, - то в психотерапии существует пресловутая "проблема контрпереноса", которая как раз и связана с тем, что психотерапевт "ставит себя на место пациента", т.е. тоже фантазирует в истерической манере о тяжести его страданий.
С его стороны действует такое же истерическое желание, запускающее идентификацию с травмой клиента, чтобы "помочь её поскорее прожить".
Я имею в виду, что психотерапевт именно что "представляет" сидящего перед ним "травмированного субъекта", которого нужно спасти в манере истерической фантазии о полноценном субъекте - т.е. воспитать в нём того, кто верит в себя и любит себя, ни от кого не зависит и за всё берёт ответственность, не подчиняется социальным нормам и при этом имеет больше, чем те, кто подчиняется.
Другими словами, речь о фантазии обладания отцовским фаллосом, которое должно быть достигнуто исключительно через истерическое перевоспитание, т.е. упразднение различных неприятных элементов - негативных мыслей, установок, непроработанных отношений, слишком настаивающих на своём знании теорий, вроде психоанализа, и других "токсичных" образований, которые "претендуют на истину в последней инстанции" и не дают простор для выработки личного мнения по всем вопросам.
Чтобы продвинуться ещё немного вперёд, я хочу обратить внимание на ту метонимию означающих, которая имеет место в бессознательном истерички и отсылает к «падению» так, что у множества функционально разных падений оказывается одно и то же значение. Большинство уже были представлены в этом материале.
Первое - это «позор», т.е. публичное падение мужского субъекта на глазах других обладателей мужского достоинства, выпадение за рамки символических отношений, "нерукопожатность", "потеря чести". Причинить мужскому субъекту такое падение в обычных условиях довольно-таки непросто - тут нужен кто-то вроде Отца или его "фаллоимитатор" в виде истерички, чтобы с помощью Закона лишить мужского субъекта достоинства и выдворить его за пределы символического.
Другое "падение" - это выпадение из мужчины чего-то такого, что делает его "претендентом на обладание фаллосом", т.е. особым образом оформляет его мужское желание. Наверное, Лакан назвал бы это объектом малое а - такой элемент мужского желания, выпадение которого не влечёт за собой потерю чести, однако говорит о "готовности упасть". Для примера можно привести боксёрский поединок: в результате буквального падения на лопатки проигравший боец не перестаёт быть носителем мужского достоинства, т.е. никаким позором для него это не чревато, однако сам факт поражения отсылает к тому гомосексуальному наслаждению падением играющих в войну мальчиков.
Причём для этого не обязательно буквально падать на лопатки, проиграв в бою - в мужском мире за эту функцию отвечает «опускание взгляда». Т.е. достаточно особым образом опустить взгляд при зрительном контакте с другим мужским субъектом, чтобы дать понять тем самым, что из мужчины «выпало» что-то такое, что наделяет его специфическим достоинством и делает "претендентом на фаллос".
Разница в том, что это "выпадение" никак не связано с возникающим в результате "отмены" эффектом позора: упавший при игре в войнушку мальчик или боец на ринге не становятся отверженными и не теряют свой мужской статус, поскольку делают это в рамках Закона - их "падения" строго регламентированы правилами происходящего. Опускание взгляда перед условным "начальником" является чем-то вроде жеста признания того, что "фаллос у него" - что, как и в случае поражения в поединке, говорит об "уступке", а не о "позоре".
Кроме того, взгляд обладает собственным влечением, которое непосредственно связано с сексуальностью: в каком-то смысле он позволяет "владеть" тем, на что может смотреть. По этой причине значение взгляда в мужских сообществах принципиально: эта функция распределяет владение и подчинение, поэтому прямой взгляд в глаза отцу, руководителю или старшему по званию может быть расценен как вызов - и наоборот, взгляд опускается в землю в знак уступки права владеть.
По этой же причине женское нижнее бельё прикрывает определённые "нежные" участки тела таким образом, что для взгляда всегда остаются области "недоступного", наделяя полуобнажённую женщину сексуально привлекательной "загадкой" - и напротив, полное оголение предоставляет её во власть взгляда целиком, что постепенно приводит к угасанию интереса, словно здесь "уже всё видели".
Здесь открываются интересные перспективы для интерпретации проблем со зрением, поскольку разного рода "ухудшения" работы глаза, особенно детская и подростковая близорукость, метафорически указывают как раз на эту "слабость зрения", т.е. такой симптом демонстрирует "отказ от владения" взглядом.
В случае же развития истерических симптомов на важность взгляда - а точнее, на факт нахождения истерички под "постоянным наблюдением", - указывают её "имитации", т.е. попытки предоставить обращённому на неё воображаемому взгляду такое поведение и такой внешний вид во всех смыслах этого выражения, чтобы "не дать собой овладеть".
Сюда относятся описанные выше имитационные симптомы - как попытки лишить себя слишком ярких признаков женского, вроде обрезания волос и ношения скрывающей фигуру одежды, так и обратные попытки "спрятаться на виду", т.е. гипертрофированно изобразить "настоящую женщину", особенно с помощью средств современной косметологии, в которых очень явно прослеживается та самая "натужность", т.е. вынуждённость этих действий в виду того, что истеричке нужно защититься от власти взгляда. Эта необходимость "ускользать от взгляда" при истерии получает грандиозное развитие в фобических симптомах, но об этом позже.
Сейчас имеет смысл указать на другой схожий симптом истерического субъекта, который можно назвать "ускользанием речи" или "истерическое бла-бла": это странная манера "говорить не говоря", перескакивая с темы на тему и как бы создавая "дымовую завесу" из слов, так, чтобы ничего из сказанного не имело значения.
Я имею в виду, что истеричка демонстрирует набор означающих, совершенно случайно переключаясь между ними в своей речи через ассоциации и схожие звуки, но при этом её спич не только не сводится к какому-либо выводу или узловой точке, которые позволили бы собеседнику обнаружить её желание - и тем самым, конечно, "выдали" бы её взгляду, - но напротив, как будто специально устроен так, чтобы никоим образом её желание не выдать. Эта речь устроена как сновидение и для неподготовленного наблюдателя может выглядеть как "типично женская манера говорить ниочём", но в том и дело, что в случае истерички имеет место очередная имитация, которая вскрывается в факте ускользания: если женский субъект меняет маски чтобы всколыхнуть мужское желание и обратить его на себя, то истеричка наоборот стремится речью отклонить от себя желание того, кто мог бы ей овладеть. Т.е. это своего рода "защитный экран", создающий непроницаемую бессмысленность.
Потому "истерическое бла-бла" как раз женским не является, но устроено в такой же манере, как и все прочие имитации - как "ускользание" от мужского желания, т.е. попытка спрятаться на виду, замаскироваться, и по сути есть мутация "молчания" истерички, следующий такт вытеснения, так что она "молчит речью".
Продолжу о "падениях". Третье по счёту «падение» является подспорьем для «женского счастья», только с «тем самым» мужчиной и возможного - и здесь «расставание с честью», если угодно, узаконено. Это падение не только не чревато для женщины ничем дурным, но напротив, является условием для «обретения себя» - таким же, как для мужского субъекта «поддержание достоинства», т.е. отказ от падения и опускания взгляда. Женское падение в браке представляет собой что-то специфическое, на что мужчина именно в силу своего «достоинства» просто не претендует и по поводу чего испытывает тревогу, но может себя сдерживать, если его желание кастрировано, т.е. лишено мальчишеского "презрения к бабёнкам".
Легче всего уловить суть женского падения как раз через положение женщины во время беременности - здесь нередко имеют место специфические переживания о том "как она будет выглядеть", т.е. речь о чём-то вроде "абсолютной наготы" женщины, когда она неспособна поддерживать "маскарад" и вынуждена "быть собой" - т.е. занимать что-то вроде мужской позиции "равенства самой себе". По этой причине готовность вынести беременность становится предпосылкой для обретения женского достоинства - здесь кастрируется женское.
Таким образом, женское падение функционально отсылает и к первому мужскому падению, т.к. происходит «потеря чести», и ко второму, т.к. лишение чести узаконено самой женской позицией в отношениях и не угрожает потерей статуса "женщины". Здесь как раз заметно насколько расположение женского в символическом отличается от мужского, словно «по диагонали» пересекая те ограничения, в которых мужской субъект должен располагать себя строго и без исключений.
Для истерички же это исключительное положение женского является несправедливым. Здесь находят своё место жалобы на то, что её "ценят не как человека, а как женщину", когда прощают или позволяют больше, чем если бы она была мальчиком - словно ей делают поблажки на том же основании, на котором их делают "неполноценным". С этим связан другой довольно распространённый симптом - особое отношение к ежемесячным "женским дням" и тем переменам, что им сопутствуют. Я имею в виду, что для истерички этот период является не естественным ходом вещей, а "проверкой на прочность", в том смысле, что она чувствует себя обязанной "продемонстрировать стойкость", поскольку в виду действия симптомов не может позволить себе предстать "уязвимой" перед взглядом Другого.
В этом смысле, разумеется, налагаемые женским телом особенности воспринимаются истеричкой как "ограничения", мешающие ей обрести фаллос, поскольку каждый месяц она не по своей воле оказывается "замаранной" выделениями и "отстаёт" в гонке за сокровищами и уважением от мужчин. Потому беременность, как "концентрат" этих эффектов, воспринимается как событие немыслимое - т.е. это что-то настолько непереносимое с точки зрения "поддержания достоинства", что к этому нельзя приближаться, поскольку оттуда нельзя "ускользнуть" в истерической манере. Поскольку женщина Законом здесь полностью защищена и никакого позора претерпеть не может, то видеть невыносимую "мерзость" в беременности можно только с "мальчишеской" точки зрения, т.е. испытывая то самое "презрение к бабёнкам".
Однако эта «исключительность» женской позиции задействуется истеричкой с другой стороны, когда она
пытается претендовать на отцовское место - т.е. не желая того знать и постоянно этого стыдясь истеричка с самого начала ведёт себя как «исключительная женщина», испытывая на прочность Закон и не опасаясь разрешать себе больше, чем могут позволить мужские субъекты, поскольку видит в этой "безнаказанности" приближение к отцовской позиции и покидание "области женского". Это использование женского для отхода от женского под видом защиты прав женщин и есть движок современной борьбы «за права и привилегии» - я говорю, разумеется, о феминизме, как еще одном социально развитом истерическом жесте, устроенном как борьба раба за власть.
Четвёртое «падение» связано с положением матери и/или отца на глазах у истерички, которое вызывает ту самую специфическую жалость, как если бы родитель «не справлялся с жизнью». Оно уже буквально, т.е. может иметь место распластывание отца на земле или истошный вопль матери, которые наведут истеричку на мысль, что мать и отец «слабы», причём, и это довольно любопытно, слабы именно как «женщина». Именно такого рода "падения" родительских фигур нередко запечатлеваются истеричкой как эпизоды детства, которые "заставили её задуматься" - речь идёт о догадке о том, что со стороны родителей или одного из них имеет место слабость в отправлении Закона.
Здесь либо отец "падает", уступая право владеть и распоряжаться другому мужчине или своей жене, которая в этом случае является женщиной с мужской честью, либо мать "выглядит недостойно", если смотреть на неё через призму мальчишеского "презрения к бабёнкам", которое в юном возрасте свойственно и девочкам. Если такое надрывное падение матери имело место, пока девочка ещё "была мальчиком", то с большой вероятностью "материнское" как "женское в превосходной степени" будет срощено с "падшей мерзостью", т.е. чем-то таким, от чего лучше держаться подальше.
#истерия #отец #закон #сексуальность #фрейд
Новые части материала каждый день выходят на канале https://t.me/kaplyapsiho
