Из дневника читателя
Скоро на экраны явится сериал о Парвусе и о том как этот Парвус научил Ленина и Троцкого перевернуть в России всё. Между прочим, Парвус оставил заметки о Ленине очень нелицеприятные. Я только один эпизод приведу. Несколько в расхлябанном виде, правда. Потому, что я хотел написать его, этот эпизод, под Зощенку, продолжив его «Рассказы о Ленине», но Зощенко из меня плохой. Тем не менее, рискну. Главное тут то, что подлинный текст Парвуса я привожу здесь дословно. Мне вот только интересно, будет ли этот показательный эпизод в фильме. Только прошу не путать тот текст, который от меня и который от Парвуса.
А дело в том, что как-то Ленин с этим Парвусом пошли в пивную, а скорее всего в ресторан. Когда какой-нибудь подельник этого Ленина, бывало, ограбит какой-нибудь почтовый дилижанс и подкинет Ленину деньжат, тот любил покутить. А в этот раз они, наверное, решили ещё и немецкие деньги вспрыснуть, которые кайзер через Парвуса на русскую революцию выделил. Дело было, наверное, в каком-нибудь Базеле. В виду альпийских гор, может быть. Ну, конечно, сенбернары кругом с бочонками рома на шее, чтоб, значит, если кто озябнет шибко за столом заснувши, то этим ромом спасаться... Вообще, этот конкретный факт посещения Лениным ресторана никакой обязательной исторической глубины не имеет. Просто Парвус, может быть, приводит его в том смысле, что не всякую же секунду жизни великому оставаться великим. Это что же, вот так глубокомысленно, со взором горящим замереть навеки и никогда не хряснуть пару-тройку стаканов мадеры, закусивши их каким-нибудь там морским гребешком или расчёской... Короче, Парвус начинает с того, что после третьего стакана Ленина сильно повело. Ленин сильно поправел после третьего стакана. Вот он, Парвус, и наблюдает как мельчают великие в мелких кабацких обстоятельствах. И, наверное, тут же на бумажке всё фиксирует, чтобы, значит, до потомства донести, какой Ленин, заливши шары, невозможный становится человек.
Во-первых, он машет руками и попадает в чужой винегрет, во-вторых, каждое второе слово у него за столом, я глубоко извиняюсь, «говно». А это очень невкусное, не застольное, можно сказать, слово, хоть даже пусть употребляется в политическом смысле для фигурального обозначения русской интеллигенции.
Так что, доложу я вам, Ленин, заложивши за воротник, пренеприятнейший становится человек. Откуда бы такие босяцкие ужимки. Скажи мне кто об этом в недавние годы исторического материализма, ни за что бы не поверил.
И этот смелый, стальной, можно сказать, человек, широкомасштабный, бесконечно бесподобный на вид, оказывается, как огня боялся ничтожных заграничного буржуазных обстоятельств. Не вру, провалиться мне на этом самом месте. Не верите мне, почитайте Парвуса:
«Вдруг откуда-то появился полицейский и потребовал наши документы. Ленин весь как-то съёжился, побелел и полез в карман. Я проделал то же (что «то же», неясно нам — «съёжился и побелел» или «полез в карман»? — Е.Г.).
Полицейский внимательно рассмотрел наши документы и вернул обратно.
— Прошу не кричать, — сказал он на прощанье и на несколько секунд задержал свой пристальный взгляд на лице Ленина.
Когда полицейский наконец ретировался, Владимир Ильич зашёлся приглушённым смехом.
— Не так-то просто голыми руками этим блядям взять таких горячих большевиков, а, батенька?!
На его лице уже не было и тени страха. Он опять потянулся за уже почти пустой бутылкой...».