Знай, у каждого разное «больно»,
Знай, у каждого разное «страшно».
Не суди со своей колокольни
Неизвестносколькоэтажной.
Не очерчивай взглядом границы,
Не придумывай мозгом пределы.
Что тебе в страшном сне не приснится,
Для кого-то – обычное дело.
Знай, у каждого разное «надо»,
Знай, у каждого разное «сложно».
Впрочем, и представление ада
Обобщить и сравнить невозможно.
Знай, что правда бывает другая,
А не та, что приносят на блюде.
Присмотрись к тем, чьи судьбы пугают,
Это – самые сильные люди. (З. Золотова)
Начните с самого начала:
Жизнь в столице затянула моментально. Всё казалось таким большим, интересным. Через два месяца Ульяна чувствовала себя уверенно, словно жила здесь всю жизнь. Научилась пользоваться схемой метро, не стеснялась спрашивать дорогу — здесь приезжих половина города.
Она нашла работу и всё реже вспоминала Чирки. В Москве время не течёт рекой, оно стремительно падает водопадом, унося с собой всё: и печали, и радости, оставляя только мгновение «сейчас», которое через миг становится прошлым.
Поженились они здесь же — в столице, спустя месяц после приезда.
Гостей не было, но Илья настоял на белом свадебном платье. «Чтобы было что показать детям», пояснил он. И в один из снежных дней декабря они скрепили свой союз официально. Ульяна занялась сменой документов. Ей пришлось съездить в Йошкар-Олу, но никому из близких она не позвонила, и поездка оказалась мучением. Как только всё сменила, так её и пригласили на работу — словно ждали только этого.
Новоиспечённая ячейка общества влилась в столичную жизнь легко и быстро.
А через год Ульяна узнала, что беременна. Ей недавно исполнилось двадцать девять, и она давно с завистью смотрела на гуляющих по скверу мамочек. Скоро и она присоединится к ним!
Не в силах ждать до вечера, она позвонила Илье на работу, услышала его радостные возгласы, и душа её ещё больше наполнилась счастьем. Не отдавая отчёта действиям, машинально набрала мать и воскликнула, словно и не было полутора годового молчания:
— Мама! Я беременна! — закричала она в трубку.
— Ульяша! — воскликнула Марвина и залилась слезами от упавшей вмиг тяжести, от радостной новости, от голоса дочери, которого она так давно не слышала.
— Ульяша, Ульяша, девочка моя... — повторяла она в трубку.
С тех пор они начали созваниваться постоянно. Лëд между ними стремительно таял. Марвина не смела плохо отзываться о зяте, тем более сейчас, когда дочь уязвима.
Ульяна не напоминала матери о страшных проклятиях и последней ссоре. Она была полна радужных планов, ходила по магазинам в поисках коляски, кроватки, ползунков. Всё гадала, девочка будет или мальчик.
«Девочка», — уверенно сказала мать и Ульяна отчего-то поверила ей.
Ходила Ульяна легко, можно сказать, порхала, несмотря на внушительных размеров, живот. Близился день родов, которого она ждала со смесью страха и радости. Когда начались первые схватки — тут же позвонила Илье. Он приехал через полтора часа, Ульяна ходила по квартире, схватившись за поясницу. Он успокоил её, как мог, хотя руки у него предательски тряслись.
— Дойдëшь до роддома? — спросил он у неё.
Роддом был рядом, в десяти минутах ходьбы, если знать путь через дворы. Они много раз ходили этим маршрутом, чтобы в нужную минуту не сбиться с пути. Но сейчас Ульяна была слишком напугана и замотала головой: нет-нет, вдруг роды в пути начнутся.
Илья вызвал скорую, и равнодушная бригада увезла жену в роддом. Он загрузил в карету скорой помощи, приготовленную сумку, проводил машину взглядом и побежал знакомой дорогой. Успел даже раньше машины, и всё боялся, что Ульяна родит в пути.
Но первые роды редко проходят быстро и гладко, вот и для будущей мамочки всё только начиналось.
Илья ещё раз поцеловал жену, сказал одобряющие слова и пошёл домой, ждать новостей. А они появились только ночью. Почти в одиннадцать ночи позвонила Ульяна и обессиленно проговорила, что родила дочку. Три четыреста, пятьдесят девять сантиметров. Илья не сдержал слёз — скопившее напряжение нашло выход. Ульяна попрощалась — сил на разговоры не осталось.
******
Утром мамочкам в палате приносили деток. Ульяна ждала, когда же принесут её доченьку, которую они с мужем нарекли Виктория — победа. В палату заглянула медсестра и вместо того, чтобы принести малыша, сообщила, что Збруеву ждут в перинатальном блоке.
На негнущихся ногах, холодея от страха, шла Ульяна по коридору. Что случилось с её доченькой? Воображение рисовало безумные картины, ужас сковал так сильно, что она даже молиться не могла.
— Здрасте, — прошептала она, заходя в кабине старшего педиатра.
Женщина прервалась от заполнения карточки и подняла голову:
— Збруева? Садитесь... — она взяла верхнюю папку с бумагами, пробежала по строчкам. — Ульяна Азимовна, ваша дочка чувствует себя хорошо, — Ульяна шумно выдохнула, а врач продолжила. — По всем показателям у неё норма. Но у неё врождённая экстродактилия.
— Что это? — прошептала молодая мамочка.
— Отсутствие или недоразвитие пальцев. В вашем случае практически всех пальцев на левой кисти.
— Моя дочь без руки? — У Ульяны не было сил кричать, она практически проскулила.
— Нет, без пальчиков, — так же тихо ответила педиатр. — У неё не хватает четырёх пальцев на левой ручке, большой палец недоразвит. Не знаю, почему на УЗИ этого не заметили... Такое бывает, Ульяна Азимовна. Это не самое страшное, — попыталась она успокоить её. — С таким... отклонением можно жить и можно жить очень хорошо. Ведь малыш с рождения привыкнет, научится обходиться только пятью пальчиками. Это во взрослом возрасте терять конечность сложнее...
Педиатр говорила что-то ещё, но Ульяна слышала только крик матери: «Вот как я мучаюсь с рукой без пальцев, так и ты будешь мучаться, помяни мои слова! Будешь мучаться, как я без пальцев! Будешь!»
Между Ульяной и матерью вновь образовалась пропасть. Настолько огромная, что казалось может вместить в себя целую планету. Молодая женщина постоянно плакала, вспоминала, как мать отказывалась ездить в город, а чтобы сходить в кафе или ресторан и речи не было. Мысленно и вслух она постоянно твердила: ты, только ты виновата, что моя дочь такая!
За семьсот километров от дочери, Марвина заливала слезами прозрачные марийские озёра, повторяя: зачем, Юмо, зачем? Уж лучше бы вы забрали мою вторую руку...
Азим и мать молчали, стараясь не встречаться с Марвиной взглядами. Бабушка беспрестанно молилась богам, и завидя, как однажды дочь взяла с полки заветный мешочек, умоляюще сказала:
— Марвина, ӱдрем, не ходи, не гневи богов. Лучше уже не будет, а хуже можно сделать.
Марвина посмотрела на неё невидящим взглядом, открыла рот, но не произнеся ни звука, закрыла и, зажав мешочек под левой подмышкой, вышла из дома.
— Юмо-пӱрышӧ, киддам налза, илышем налза.... чонемым налза... пиалым пӧлеклыза.... йӧратымашыжым пӧлеклыза...Ульяна... пӧлеклыза...
Луна равнодушно смотрела на неё из-за облаков. Она давно потеряла интерес к этой женщине. Да и в целом человеческий род не устаёт разочаровывать. На одного достойного, десяток таких, как эта. Ведает ли она? Знает ли? По всему только слова заучила, как и большинство из них. Ночная собака, устало моргнув, направила свой взгляд в другую сторону.
Много круглых лун прошло с того дня, когда Ульяна, обжигая нежную кожу слезами, целовала маленькую ручку без пальчиков. Много раз марийские озёра покрывались льдом, а после отражали на водной глади высокие сосны, обрамлявшие берега.
Росла маленькая Виктория, всё старше становились Ульяна и Илья, старели Азим и Марвина. С тех пор как родилась внучка, Азим потерял всякий интерес к торговле. Мужчина понял, что потерял главное в жизни — ребёнка. И всё остальное отошло на задний план. Из некогда статного и солидного мужчины, активиста посёлка, он превратился в угрюмого и нелюдимого мужчину, занимающего делами только по привычке, и потому что ничего другого у него не осталось.
Конечно, он звонил дочери. И та разговаривала с ним будто бы ничего не случилось, звала в гости. И он даже приезжал в Москву несколько раз, тискал на руках большеглазую Вику, играл с ней, исподтишка наблюдая, как девочка обходится только одной пятернёй. Никакой неловкости от своего увечья девочка не испытывала. В движениях Марвины было что-то неестественное: за столько лет тело так и не привыкло к изменениям, не перестроилось.
А вот Вика, не имевшая пальцев с рождения, не понимала, что десятью пальцами гораздо удобнее. Азим видел — внучка не уступает сверстникам ни в чём.
Родители воспитывали её с уверенностью, что отсутствие пальцев делает её только лучше на фоне остальных. Она росла с ощущением своей особенности, но в положительном ключе.
Несколько раз Азим начинал говорить о Марвине, но лицо Ульяны моментально каменело, губы сжимались, она замолкала, даже если перед этим смеялась. Мужчина, испугавшись, что и от него дочь откажется, перестал делать попытки. Шёпотом, пока Ульяна не слышит, рассказывал маленькой Вике, о том, что у неё есть бабушка, и она её любит. Девочка слушала, а потом вскочив убегала. Когда она начала осознанно разговаривать, Азим о бабке говорить перестал, чтобы не гневить Ульяну.
Чем старше становилась внучка, тем реже приезжал Азим в Москву. Оставлять в Чирках жену, глядящую на него взглядом брошенной собаки, становилось невыносимо. Марвина замкнулась в себе, не говорила о своей боли и тоске, но взгляд выдавал как невыносимо тяжко у неё на душе.
Когда Вике исполнилось семь лет, умерла мать Марвины. Азим тешил себя надеждой, что Ульяна привезёт девочку в Чирки, и Марвина хоть одним глазом взглянет на внучку. Но Ульяна приехала одна, оставив девочку с отцом. Она не взглянула на мать ни разу, ночевать осталась у подруги. Утром позвонила отцу, приехала к магазину, поговорила с ним немного, оставила денег на поминки и, сев за руль, укатила в Москву.
Илья, как и хотел, стал востребованным программистом. Ульяна рассказывала, что сейчас он уже не сидит в офисе: работает на две зарубежные компании из дома. «За его мозгами очередь», — говорила Ульяна. И глядя на её машину, дорогую обувь и золотые украшения, Азим понимал, что зять действительно далеко пошёл. Дочь говорила, что они подумывают о том, чтобы уехать из страны, присматривают различные варианты. Илья без работы нигде не останется.
Азим смотрел на неё, кивал, участвовал в беседе, но каждое мгновение ощущал, что теряет её всё больше.
*****
Виктория перешла на третий курс института, когда настойчивой трелью зазвонил телефон Ульяны. По одному звонку женщина поняла: что-то случилось.
— Улечка, ӱдрем, мама умирает, — тихо сказал Азим.
Ему ответила тишина, и он даже представил, как она сжала губы и напряглось её лицо.
— Улечка, она уже пятый день не встаёт с постели, ничего не ест, даже воду я её заставляю пить. Ради меня, ради себя, ӱдыр, приезжай, поговори с ней, — плакал в трубку Азим.
— Хорошо ответила, — Ульяна. — Мы приедем.
Азиму показалось, что он ослышался, Ульяна сказала: «мы»?
Мы — это кто? Неужели она приедет с Викой? Юмо, хоть бы так... Тогда и Марвина уйдёт спокойно, а может, и не уйдёт вовсе.
*****
Збруевы приехали все вместе: у Ильи были дела в своей деревне, он, оставив жену и дочь, сразу уехал к своим. Азим вышел встречать Ульяну и Вику. Долго обнимал дочь, а к высокой, красивой девушке боялся подступиться — она словно сошла с экрана телевизора. Высокая — вся в родителей — плечи гордо расправлены. Азим видел, что в ней много черт Марвины. Но, говорить об этом, не рискнул.
Мужчина всматривался в лицо дочери и пытался понять, что она чувствует. Но лицо женщины осталось непроницаемым, спокойным.
Но то, как она пошла в комнату матери, выдавало напряжение — спина прямая, шаг широкий, слишком жёстко ставит пятку, словно впечатывая её в пол. Азим проводил её взглядом и попытался начать разговор с внучкой, но беседа не клеилась, и он излишне суетливо начал накрывать на стол. Виктория не помогала.
Ульяна зашла в комнату к матери, закрыла дверь и минуту смотрела на лежащую в постели мать. Марвина лежала с закрытыми глазами. Бледная, худая, с впалыми щеками, словно столетняя старуха.
— Ульяна, я знаю, что это ты, — тихо сказала она, не открывая глаз. — Матери не обязательно видеть глазами, чтобы знать, что перед ней её чадо. Садись.
Ульяна, по-прежнему молча, села на край кровати.
— Ты думаешь, я буду вымаливать у тебя прощение? — Марвина чуть приподняла веки. — Поверь, за столько лет я его уже вымолила. Во мне не осталось ни капли сожаления... Знаешь, ӱдрем, говорят, если забыл значит, простил...
— Я не забыла, — подала голос Ульяна.
— Забудешь, — уверенно сказала Марвина голосом, в котором неожиданно появилась сила. — Я уйду и забудешь. Ты помнишь, пока есть кому мстить, есть на кого копить обиду. Скоро я умру, и ты забудешь.
Ульяна молчала, только предательски задрожал подбородок. Она обняла себя руками, чтобы унять дрожь.
— Спасибо тебе, что приехала, ӱдрем. Искренне благодарю. Всё у меня было в жизни, а сейчас я уйду спокойно: тебя повидала... Разреши повидать внучку.
Ульяна молчала, Марвина не торопила. Не просила, не умоляла, готовая принять любое решение дочери.
— Почему столько лет не звонила и не приезжала? — спросила Ульяна.
— А ты бы пустила?
— Не знаю... Но хоть попытку бы сделала.
— Ты моя дочь... Я себя на место тебя поставила и поняла, что я-то не простила бы. Я бы поганой метлой погнала... Потому и не пришла. Ты и сейчас злобой горишь, она в тебе жизнь поддерживает.
— Думаешь, вспоминаю о тебе каждый день? Велика честь!
— А тебе и не надо вспоминать. Сердце саднит беспрестанно. У меня так же все эти годы, потому я знаю о чëм говорю.
Ульяна встала, прошлась по комнате. Можно было уйти, но что-то держало в материнской спальне, не отпускало.
— Почему не родила ещё, ӱдрем? Ты ведь не хуже меня знаешь, так больше не получилось бы...
— Не могу. Трубы перевязали, — Ульяна снова села к матери на постель и уставилась на постаревшее лицо.
— Юмо меня наказали... — вздохнула Марвина, и в её голосе впервые послышалась горечь. Она добавила, — Не держи её возле себя.
Ульяна тут же поняла, что мать говорит о внучке, и горько усмехнулась. Марвина продолжила:
— Не держи, ӱдрем. Пусть идёт с кем хочет, куда хочет. Как в песне поётся: за цыганской звездой кочевой. В ней течёт кровь Балтусовых, и моя кровь течёт тоже. Пока жива она, пока живы её дети и внуки и мы будем жить на земле. Не держи...
Ульяна, резко, словно наотмашь ударила, бросила:
— Не будет у неё детей! Никогда не будет!
— Почему? — Марвина впервые за весь разговор открыла глаза полностью.
Ульяна увидела в них бездонное марийское озеро боли, тысячи бессонных ночей, сотни и сотни поклонов Туну Юмо, мольбы, просьбы, обещания... Эти глаза повидали столько, что немудрено, что решили закрыться навеки раньше отмеренного срока.
— Почему не будет детей? — нетерпеливо спросила Марвина.
Ульяна помедлила, словно размышляя сказать ли.
— Не любит она мужчин. Женщин любит.
— Не поняла...
— А что здесь непонятного? Твоя внучка предпочитает мужчинам женщин. А женщина женщине ребёнка сделать не может... И кровь Балтусовых вместе со мной с земли исчезнет. По крайней мере, та, что течёт в жилах отца и моих жилах.
Марвина протяжно вздохнула, почти завыла:
— Ох, Юмо... Наказали вы меня...Я думала сильнее, чем проклятье дочери, нет ничего.
— Сильнее только материнское проклятье! — жёстко ответила Ульяна. — Ты думаешь, я приехала попрощаться, чтобы ты ушла спокойно? Нет... Я хотела, чтобы ты знала и умерла, зная, что натворила.
Марвина по-прежнему лежала с закрытыми глазами, веки подрагивали, по щекам текли слëзы.
— Всё меняется на земле, — наконец сказала она. — Я верю, что материнская сущность проснётся в ней. Боги сделают так, чтобы не закончился наш род.
— Пойдёшь к Онапу на полную Луну? — зло бросила Ульяна.
— Нет, — помедлив ответила мать. — Впервые не пойду. И не потому, что сил нет. Если надо, то я и закрытыми глазами доползу до Камня. Но не пойду. Может, это самое лучшее, что я могу сделать... Наверное, всё вот это и должно было произойти, чтобы я поняла, что нельзя с судьбой играть. Человеку дают дар, его выбор принять его или нет. Но мужа твоего, хоть и я вымолила, да не мне он даренный. Не мне решать брать или отказываться. Ты выбор правильно сделала, но какую цену за это отдала... Нет и в твоей душе покоя, ӱдрем... А сейчас не в нашей власти мешать твоей дочери.
— Я ей и не мешаю. Пусть живёт своей жизнью, — устало сказала Ульяна.
— Высокую цену ты заплатила, чтобы дойти до этой мудрости, — повторила Марвина. — Слишком высокую...
— И ты... — голос Ульяны прозвучал чуть мягче. — Мама...
Она не говорила этого слова больше двух десятков лет. Конечно, Вике говорила, но ни разу не назвала Марвину матерью, избегая и заменяя. Всю боль десятилетиями, лежавшую на сердце, всю любовь, предназначенную матери, вложила она в эти два слога.
Будто бы разом марийские озëра вышли из берегов, хлынули слëзы из глаз женщин. Будто бы две сосны, живущие по разные стороны ручья, мечтающие сплестись корнями, встретились, чтобы не расставаться.
И не нужно было больше слов, объяснений, обещаний. Без них Ульяна чувствовала ту, чьë лоно даровало ей жизнь. Без слов понимала Марвина ту, которую выносила в своём чреве.
За окном стремительно темнело. Но в большом доме Балтусовых стояла тишина, которую можно было потрогать руками. Азим задремал в большой комнате, Виктория уткнулась в телефон и происходящее её ни капли не интересовало. Этот дом, эти люди были для неё чужими. Не найденными и не потерянными. Словно прохожие в мегаполисе.
Круглолицая Луна довольно смотрела в окно, наблюдая за ними. Ах, сколько же раз ей пришлось родиться и угаснуть, прежде чем сознание этих двух женщин, наполнились мудростью. Сколько ошибок совершено ими, сколько боли вынесено. И как же странно устроены люди, даже те, кто ведает и знает. Для того, чтобы наполнить сердца мудростью им необходимо пролить озёра слёз, износить семь железных пар сапог и сгрызть семь железных хлебов.
Ночная собака в окружении звёзд наблюдала за ними и видела, как Боги, без просьб и подношений, даруют всем находящемся в этом большом, но пустом доме, Свет. Свет, к которому они так стремились... Впервые за много-много дней, когда края Луны были очерчены ровной линией и сомкнуты в единый круг, сошла на них благодать.
~~~~~~
Вот такая история неожиданно ворвалась в мою жизнь и отодвинула всё, что было в работе и планировалось опубликоваться.
Её рассказала мне одна из свидетельниц происходящего. Мои здесь только имена.
Вот ещё несколько интересных историй:
Всем хорошего дня и вкусного кофе.
