Если имело место падение отца, то вместо того, чтобы назначить слабым "мужское", девочка назначит этого конкретного мужчину "недостаточно мужественным", лишённым того, что придаёт ему "достойный вид". Эта неравновесность реакции мальчишеского периода развития девочки показывает свойственное этому периоду тонкое чувство Закона: женское может быть сращено с падшим, а вот мужское может быть только уличено в "отсутствии мужественности", поскольку никакого другого места для него не существует. Собственно, это указывает на строгость границ, в которых может обретаться мужское.
Перед падением отец обязательно произведёт "уступку" - ту самую, которую производит собирающийся "быть убитым" мальчик, играющий в войнушку, или проигрывающий боец в ринге, - уступку достоинства, предлагающую другому субъекту мужского пола "присвоить" принадлежащее ему право владеть.
В этот момент девочка может это выпавшее из отца достоинство "подобрать" и идентифицироваться с ним, тем самым формируя ядро своей истерии - т.е. становясь носителем упавшего мужского достоинства.
Проблема здесь заключается в том, что этот "выпавший фаллос" есть что-то такое, что истеричка ни в каком виде не может "усвоить", "прожить" или "избыть" - т.е. это как раз то не усваиваемое мужское гомосексуальное желание, в силу ношения которого девушка и становится истеричкой, т.к. все её симптомы так или иначе на него указывают.
Болезненность этой "находки" связана с тем, что подхватив этот выпавший элемент истеричка оказывается на мужской стороне так, как на ней не оказывается вообще никто другой - т.е. будучи "опозоренной". Никакой другой возможности присутствовать в таком виде у неё нет, т.к. любой упавший мужской субъект со сцены сходит, как в случае той же "отмены", тогда как особое размещение женского в символическом как раз и позволяет истеричке обойти ограничения Закона и, как бы "переодевшись в мужчину", буквально "облачившись в достоинство" падшего, заявить о претензиях на уважение и власть - которые, и это важно, нужны не ей, т.к. её женское достоинство подтверждается самим фактом того, что её "переодевания в мужчину" выносят.
В этом и заключается парадоксальность её жеста: истеричка задействует женскую позицию в Законе, т.к. её не "отменяют" за позорное положение только по той причине, что её лишение чести узаконено, как при беременности, а с другой стороны пытается этот же Закон упразднить и поставить себе на службу, т.к. всем своим поведением и видом показывает, что теперь "она покажет как надо", т.е. займёт место падшего, но, будучи защищённой Законом как женщина, ускользнёт от последствий мужского падения, будет глуха и слепа к позору. Это "изобретение" истерички нужно оценить по достоинству, ведь хитрость такого хода действительно "женская", недоступная мужскому субъекту в силу жёстких ограничений его пола.
Во многом поэтому истерический субъект, будучи "пограничен" между мужским и женским, в своих исканиях жаждет обрести "целостность" - и, будучи на мужской стороне, видит своё идеальное "Я" в целостности Отца первобытной орды, идеальном мужском субъекте, который "владел и распоряжался" как никто другой, т.е. не знал слабости желания. Истеричка не желает стать женщиной, поскольку кастрация и обретение женского достоинства предполагает сопутствующие беременности изменения в теле и поведении, которые она не может допустить, т.к. в этом случае она предстанет в "недостойном виде" как "очередная бабёнка" и отдалит от себя перспективу становления тем исключительным субъектом власти и уважения, которым она силится стать.
Это приводит истеричку к тем крайним мерам для защиты своих чести и достоинства, при которых она понуждена отказываться от любовной жизни и следить за тем, чтобы "ни перед кем не падать". Для анализа небезразлично, что этот момент имеет значение в развитии истерических фобий, связанных с "падением" чего-то монументального и "ценного" - грузовиков, самолётов, небоскрёбов или, как это было 100 лет назад в случае маленького Ганса, повозки с лошадью.
В истеричке есть что-то такое, что заставляет её испытывать невероятной силы переживания едва ли не всякий раз, как очередная "махина с ценностями" грохочет в поле её зрения и "угрожает упасть" — например, наблюдая приближающийся грузовик при переходе через дорогу. И если буквальная интерпретация психолога здесь опиралась бы на то, что истеричка боится за себя и свою жизнь, т.е. что это громоздкое чудовище может сбить именно её, то аналитически верным комментарием будет указание на то, что панический страх истерички вызывается угрозой "падения" как такового на её глазах, поскольку истеричка в этой ситуации видит "падение Отца".
Потому в неврозе маленького Ганса имела место агорафобия - страх выйти на улицу связан именно с тем, что на его глазах в любой момент может повториться "позор Отца", который понудит Ганса прибрать выпавшее достоинство и затем "нести его" на себе. Здесь в первую очередь важно измерение взгляда: для истерички "невозможно видеть" падение величественного мужского субъекта, как того же отца, поэтому нередко девочки испытывают особый страх перед своими отцами, не в силах объяснить "что же в нём такого страшного" - речь здесь не о том, что "большой мужчина" мог чем-то угрожать своему ребёнку, а о том, что он, видимо, уже позволил себе "упасть" на её глазах и тем самым вызвал к жизни жест "подбирания достоинства".
Здесь есть два момента, на которые стоит указать прежде, чем продвигаться дальше.
Первый: источником аэрофобии, боязни полётов, в большинстве случаев является та же истерическая симптоматика - самолёт с истеричкой на борту потому и должен непременно упасть, что она слишком хорошо осведомлена о "падении" величественных фигур с ценным грузом, и никакими уговорами, призывами и статистикой её не переубедить, как маленького Ганса нельзя было заверить, что на улице "на самом деле безопасно". В этом смысле аэрофобия и агорафобия имеют общий источник и могут как сопутствовать друг другу, так и быть отдельными фобическими образованиями истерички.
Второй: ещё не рассмотренный здесь симптом истерической "жадности", связанный с тем, что когда-то случилось присвоение выпавшего из отца достоинства. На самом деле эта "жадность" очень близка "зависти к пенису", поскольку истеричка завидует обладателям фаллоса именно по той причине, что жаждет заполучить его, причинив им то самое падение, в результате которого он должен "выпасть".
Парадоксальность "жадности" истерички заключается в том, что чего бы она не жаждала и как бы не пыталась это "сокровище" накопить, будь то деньги, украшения, соблазнённые мужчины, еда или иные "ценности", она всегда оказывается ни с чем - поскольку присвоение выпавшего из отца "сокровища" не является выгодным приобретением, которое можно было бы символически обменять на что-то другое, но напротив, является тем, что изгоняет истеричку из самого поля символических обменов, т.е. делает "опозоренной".
Пожалуй, по этой причине "асоциальное" и иногда бедственное положение истерички, её неспособность организовать свою жизнь не имеет никакого отношения к "навыкам" и "умениям", но является ещё одним симптомом, метафорически указывающим на уже случившееся "приобретение отцовского сокровища". В том и заключается драма положения истерички: она носит в себе выпавший из отца фаллос, который не может ни на что обменять - именно по той причине, что это достоинство "упало на землю", т.е. это своего рода "грязный" фаллос, который истеричка пытается своими действиями "отмыть" в той же манере, в которой опозоренный мужской субъект обязан "отмыть свою честь".
Метафорически на это могут указывать симптомы навязчивого намывания рук или иной "чистки" - например, совести или определённых участков тела. Т.е. навязчивым операциям в истерии есть своё место, потому относить всякое репетитивное ритуальное повторение к одержимости именно обсессивным неврозом неверно.
На самом деле этот момент тоже заслуживает внимания, т.к. в этом месте переплетаются между собой те смыслы, которые Фрейд продемонстрировал в работе о толковании сновидений: то, что является в данном случае ценностью, т.е. подобранное и присвоенное истеричкой "сокровище", на самом деле символическая метафора того, что ранее я назвал "харамом" (https://t.me/kaplyapsiho/218) - "несущим позор" непотребным объектом, недопустимым для прикосновения, чем-то таким, что способно "замарать" в том же смысле, в котором "замаранность" происходит при контакте со слюной или грязью в мальчишеских играх.
Строго говоря, речь о дерьме, которое, как известно, символически в сновидениях замещается золотом - сокровищем, к которому тоже "нельзя прикасаться" именно по причине особенности его качеств, и которое точно также подлежит накоплению и "подбиранию с земли", т.е. добыче в шахте. Здесь обычно указывают на слово "золотарь", одновременно означающее ювелира и осенизатора, т.е. чистильщика выгребных ям. По этой же причине деньги всегда "грязные", даже если "не пахнут" - т.е. это объекты довольно-таки презренные, так что обладание ими связано с риском.
Замечу, что разработанный Фрейдом для толкования сновидений символизм игнорируют в психотерапии, где "проблемы с реализацией" воспринимают совершенно буквально - как отсутствие навыков или "наличие ограничивающих установок".
Истеричка "вляпывается" в эту историю в том же смысле, в котором вляпавшийся в дерьмо человек обнаруживает себя в положении крайне неудобном, вынуждающем его принять меры для очищения, причём не только обуви и одежды, но и репутации - т.е. произвести некие жесты и сказать слова, чтобы "очистить" себя от неприятного инцидента.
Похоже, именно в момент "присвоения сокровища отца" истеричка оказывается понуждена вести себя как взрослый субъект мужского пола, который анально обслуживает свою честь - т.е. здесь измерение дерьма, накопления и "ценностей" начинает играть теми же навязчивыми красками, какие можно наблюдать у взрослого невротика, который тщательно заботится о своей репутации. Собственно, с этого и начинается "путь воина" в том смысле, что истеричка теперь вынуждена связывать взросление с количеством взятой на себя ответственности - другими словами, с теми объёмами символического дерьма, которое она сможет нести не замаравшись.
По этой причине истеричку не интересует то, что я здесь называю "достоинство пола": женское воспринимается как дополнительные обязанности, которые нужно успеть исполнить, чтобы наконец перейти к тому, чем занимается зрелый мужчина - к складированию своих сокровищ, т.е. разного дерьма. Однако анальная экономика работает таким образом, что если субъект мужской чести хочет претендовать на ценные объекты, то его фаллос должен "оставаться чистым" - иначе его просто не допустят к обмену, т.к. об него можно «замараться». По этой же причине ему не позволят владеть ценностями, т.к. он "замарается" об них - речь о "нерукопожатности" мужчины, что буквально означает, что с ним "нельзя иметь дел".
Проблема истерички как раз в том и состоит, что подобранное ею отцовское сокровище с самого начала оказывается "в дерьме", т.е. истеричка сразу становится носителем "грязного фаллоса", замаранность которого не только делает "нечистыми" её действия и мысли, но и не позволяет показывать его на публике, чтобы претендовать на равных с другими мужчинами на те самые "ценности".
Для анализа же важным является то, что "опозорен" этот женский или "небинарный" субъект не по причине "рождения в женском теле в патриархальном обществе", - иначе бы истеричка не критиковала "поблажки" женщинам со стороны Закона, видя и в них "инструмент угнетения", - а в виду случившегося присвоения грязного фаллоса павшего отца. Вследствие этого женщина неизбежно падает с женских позиций на позицию пассивно-гомосексуальную, т.е. "опущенную" в смысле жеста "опускания взгляда", которым один субъект мужской чести демонстрирует другому отказ от владения и "полное обнажение", т.е. по сути предлагает себя как сексуальный объект.
В этом смысле взгляд имеет ещё одну функцию - защитную, т.е. способен "создавать непроницаемый барьер" для другого взгляда, что очень заметно не только в смущении на первом свидании, но и при контакте глазами с незнакомым человеком на улице. Потому "бегающий взгляд" также может быть характерен для истерички, в отличие от невротика навязчивости, который чаще всего "видит привидение", т.е. смотрит туда, где никого нет, но так, словно находит в самом факте устремления взгляда в пустоту смысл, как если бы созерцал нечто возвышенное, недоступное другим.
Похоже, о "замаранности фаллоса" говорят и фобические симптомы истерички, которые не дают ей есть, любить, трахаться, обеспечивать себя, выходить на улицу и заводить детей: с одной стороны, её фаллос "грязный", а с другой, она не даёт другим мужским фаллосам "поработать над собой", поскольку, будучи "грязной" с точки зрения репутации, всеми силами пытается не допустить повторения "загрязнения фаллоса", его опускания в дерьмо, и потому создаёт либидинозные запруды на его пути. Т.е. позор "гомосексуального изнасилования" является метафорой ситуации, когда мужской фаллос прикасается к нечистотам, как это может случаться при анальном сексе - что, опять же, говорит о том, что симптомы истерички устроены как метафора и никак иначе, тогда как её желание метонимически перескакивает с одного симптома на другой, организуя их по одной логике, но в разных областях жизни.
Здесь можно указать на ещё один истерический симптом психосоматического характера, связанный с приобретением "грязного фаллоса" - специфическая "нервозность", напряжённость тела или отдельных его участков, которая связана не с тем, что истеричке "угрожает другой фаллос", как в случае перегрузки либидо женских органов, а с тем, что она пытается "поднять" тот "негодный" фаллос, который она подхватила у падшего отца. Симптомом-метафорой "очищения фаллоса" в этом случае будет не намывание, а "оздоровление" организма, т.е. речь идёт об ипохондрическом поведении, особо пристальном выискивании истеричкой в своём теле "неисправностей", тяжёлый стыд за их наличие и "бессилие" в попытках справиться с ними.
Потому истеричка загружает либидо в отдельные части или во всё тело, "поддерживая" приобретённый фаллос, чтобы доказать, что он "стоит и может пенетрировать".
Здесь же получают свою психосоматическую подоплёку два других крайне характерных для истерии и часто связанных друг с другом симптома. Первый - это астматические спазмы, та самая физиологически беспричинная тяжёлая одышка, которую обычно можно наблюдать у детей и подростков. На психосоматику этих расстройств будут указывать отличное здоровье ребёнка и отсутствие инфекции, однако, ярким симптомом будет тот самый "ком в горле", о котором уже шла речь, (https://t.me/kaplyapsiho/230) и специфическая ничем не объяснимая "тяжесть в груди" - словно ребёнок никак не может вдохнуть. Вдохнуть он не может ровно по той причине, что имеет место сопротивление "грязному фаллосу", т.е. попытка "не впустить в себя" то дерьмо, которое ему пытаются впарить.
Да, поскольку здесь имеет место оральное измерение, то нужно сразу сказать, что такой симптом в юном возрасте говорит о сопротивлении "истерической педагогике" - т.е. ребёнок сопротивляется, чтобы в него "вкладывали" те полезные знания, которые истеричка считает самым важным своим "сокровищем", тогда как для ребёнка они предстают тем, что есть - дерьмом, презренным объектом.
По-видимому в случаях анорексии имеет место схожее "отвращение к еде", которая тоже представляется особой символической "ценностью", т.е. тем же дерьмом, тогда как в случаях обжорства "ценность" еды становится причиной её "поглощения" в том смысле, в котором еду "прячут в себе", т.е. здесь истеричка выполняет знакомую функцию "сундучка с сокровищами". Такой подход хорошо проявляет себя и в понимании расстройств кишечника: как "нежелание делиться ценностями" в случаях, например, удержания кала у маленьких детей или проблем с запором у взрослого невротика, или как невозможность "носить сокровища в себе", т.е. расстройства, связанные с "извержениями" жидкого стула.
Второй симптом известен сегодня под лейблом "панических атак" и тоже несёт в себе "проблемы с дыханием", однако устроен гораздо сложнее, чем астматическое сопротивление. Если приступов астмы ребёнок не боится и не ждёт, то паническая атака несёт в себе черты "сексуальной ажитации", т.е. её ждут в той же манере, в которой возлюбленные ожидают близости этим вечером, с той разницей, что ожидание атаки пропитано не страстью, а страхом. Кроме того, о пережитом приступе панической атаки рассказывают примерно в той же манере, в которой делятся своими любовными успехами - т.е. здесь "говорят об удивительном ни на что не похожем опыте, который оставил неизгладимые впечатления на всю жизнь".
При описании ПА пострадавшие чаще всего говорят, что сначала имеет место нечто вроде "постепенного приближения" приступа, а затем - словно на них сверху спикировало нечто вроде хищной птицы и "пронзило насквозь". Такое описание является метафорой взгляда: сначала пострадавшего выискивает властный взгляд Отца, приближение которого он "чувствует затылком", а затем этот взгляд "овладевает" жертвой, что отсылает к способности взгляда "схватывать" то, на что он обращён. Эта "пронзённость" эзоповым языком описывает контакт с фаллосом, которого не удалось избежать, - и если мы держим в уме стремление истерички "ускользать от взгляда", то понятно, что здесь ей не удалось избежать "изнасилования" фаллосом, потому всё сказанное и имеет черты сокровенной интимности, словно пострадавшего "взяли" на публике, хотя всё это имело место только на уровне бессознательного.
Такая реакция ещё раз показывает насколько невыносимой для истерички оказывается женская позиция: никакой разрядки напряжения, как при коитусе, здесь не происходит, но напротив, после пережитой панической атаки истеричка начинает особенно навязчиво "держать лицо", приобретая ту самую "напряжённость тела", которая не даст ей расслабиться - т.е. ведёт себя как субъект, претерпевший публичный акт позора в смысле гомосексуального изнасилования. Здесь есть связь с агорафобией в том смысле, что истеричка может тоже избегать выходов на улицу, т.к. там она оказывается в публичном измерении, где на неё может "упасть взгляд".
Крайняя степень беззащитности перед взглядом истерического субъекта получает развитие и в другой боязни - клаустрофобии. Уже несложно догадаться, что эта инверсия агорафобии связана с двумя моментами. Во-первых, истеричку в замкнутом пространстве "не видно", несмотря на то, что в том же лифте могут находиться другие люди. Инверсия агорафобии происходит через переключение с "меня все видят и читают мои мысли" на "меня никто не видит и не замечает", т.е. воображаемый истеричкой взгляд Отца с преследующего меняется на игнорирующий, который "не желает видеть в ней ценности".
Поскольку такого рода "ненужность" угрожает истеричке потерей возможности добиться славы и уважения и по сути тоже невыносима, то она чувствует позыв свою "ценность" предъявить - и, становясь той самой "ценностью" спустя несколько секунд, вместе с замыкающимся вокруг неё пространством образует метафору кишечного запора. Т.е. она оказывается здесь на месте фекалии, которую при опорожнении пытаются вытолкнуть стенки кишечника - именно поэтому "стены давят на неё", угрожая превратить в месиво. На уровне работы такой метафоры объяснения и внушения бессильны.
Такого рода травматические переживания могут провоцировать психотические эпизоды истерии, вроде истошного вопля или припадка иного рода, т.к. в эти моменты истеричка оказывается не защищена Законом от «бездны психоза», так что по ней почти механически «проходит отдача». Приступ психоза есть обращённое к Отцу требование "поднять фаллос", т.е. восстать из мёртвых и прийти на выручку, а "отдача" в очередной раз напоминает, что никто не придёт.
"Соблазнение" истерички тоже есть разновидность операций с грязью: поскольку объектами её "любви" как правило выступают мужские субъекты, которые демонстрируют "готовность упасть", то истеричка "набивается к ним в сиделки" именно для того, чтобы присутствовать при падении, когда из мужчины будет выпадать его "ценность", чтобы вовремя подхватить её и "сохранить". То, что в случае грузовика или самолёта будет "неподъёмной ношей", в отношениях с конкретным невротиком желанно и доступно - поскольку он "не Отец", ему не только "простительно" падать, но даже предлагают это делать, чтобы истеричка была уверена в отсутствии у него амбиций на отцовскую позицию.
Так истеричка "обретает свою ценность", присваивая выпавшее из мужского субъекта достоинство и одновременно "выпадая" из отношений с ним как то самое никем не оценённое "сокровище". По этой же причине она может раньше времени покинуть анализ, сообщая этим аналитику, что он "потерял" её как ту самую "ценность", тогда как она напротив её «обрела» - строго говоря, событие крайне неудовлетворительное, поскольку обрекает истеричку на дальнейшее ношение грязного фаллоса и поиск пресловутой "самоценности".
Теперь я вернусь к психотерапии, чтобы ещё раз взглянуть на эту область "глубокого общения". Если прислушаться к тем замечаниям, которые нередко высказывают в её адрес субъекты условно консервативные, то видно, что их реакция напоминает нечто вроде "не надо бы" - словно психотерапия может их "замарать".
Здесь подозревают о том, что психотерапия в целом устроена как мероприятие по "отмыванию чести", а значит сам факт присутствия на ней говорит о том, что репутация клиента "замарана". Этот крайне важный момент подсказывает почему истеричка здесь чувствует себя "как дома" - как и в сфере власти, где фантазия обладания отцовским достоинством просто по факту занятия должности как будто подтверждает чистоту репутации, несмотря на то, что чиновник очень давно стал персонажем самых скабрезных анекдотов, т.е. по сути шутом, пародией на власть.
Психотерапия потому является более прогрессивным истерическим образованием, что на её уровне с драмой "грязного фаллоса" обращаются иначе: если нахождение во власти обязует быть таким субъектом мужской чести - даже в случае женщины, - который держит репутацию "в чистоте", поскольку "замаранность" во власти означает выход из игры, "выпадение", то психотерапия как таковая пишет на своих дверях «мы принимаем вас такими, какие вы есть", имея в виду, что здесь "отмывают грязь".
Я буду утверждать, что популярность 1) эго-психологии, 2) понятия "нарциссизм", которое буйным цветом проросло на ниве психологии, тогда как в анализе занимает очень скромное место, а также 3) методов психотерапии, которые пекутся о "личности", связана исключительно с тем, что эта область с самого начала устроена как "чистка грязного фаллоса", только в отличие от власти претерпевание «позора» является не причиной выхода, а условием для входа.
Непрекращающиеся разговоры о ценностях, целях, силе личности, вере в себя и любви к себе, самооценке и т.д. потому и "кружат голову" истеричке, что по сути пытаются "смыть с неё грязь", оправдывая неудачи и уговаривая "попробовать ещё раз". В этом смысле сконцентрированная на "запросах личности" психотерапия, как и женский тренинг, являются по сути педагогической процедурой, обучением истерички новым "навыкам и знаниям", которые должны подсказать ей 1) как очистить свою репутацию от случившегося позора и 2) как не допускать её загрязнения в дальнейшем, приобрести тот самый "запас прочности".
Другими словами, психотерапия представляет собой своего рода "автомойку для людей", где с истеризованными субъектами возятся, как с "грязным объектом", но так и не поднимают вопрос о "достоинстве": напротив, здесь прикладывают много усилий, чтобы от осознания позора уберечь, скрывая его за подбадривающими рекомендациями и моральными призывами.
В этом заключается ещё одно отличие от анализа: сформированный аналитик работает на уровне "чести" субъекта и берёт плату за то, что имеет дело с опаснейшими субстанциями, которые угрожают замарать и его, - и потому репутация анализанта должна быть надлежащим образом предъявлена в символическом, т.е. подкреплена денежной подушкой, чтобы не производить ситуацию благотворительности и "подаяния" со стороны аналитика, т.е. той самой уступки.
Основной грех психотерапии как раз и состоит в том, что здесь рано или поздно совершают эту "уступку страдающим", которая вынудит истеричку присвоить выпавшую из психотерапевта "падаль", испытывая удовлетворённость от того, что она "что-то взяла для себя" из своей терапии.
О своём бессилии в психотерапии догадываются, поскольку специалисты в этой области вынуждены "ускользать": с одной стороны здесь призывают "отказаться от эго", чтобы его постыдное положение не нервировало истеричку, а с другой стремятся его же "укрепить", чтобы создать "запас прочности" для защиты от позора в будущем, который ждёт истеричку просто потому, что эта "работа над собой" к сути её симптомов не имеет отношения. Здесь наглядно видно, что пресловутая "личность клиента" является таким же симптоматическим образованием, с которым он себя ассоциирует, т.е. это тоже своего рода застрявшее в субъекте сокровище. В этом смысле работать с "личностью" субъекта - значит видеть в нём только ту самую кучу, которую потому и надо укреплять и поддерживать, что она в любой момент может развалиться.
На анальный характер психотерапевтической заботы, идентичной жесту "поддержки достоинства власти", указывает самое распространённое в этой среде представление - я говорю о "ценностях", которые, как известно, необходимо обслуживать надлежащим образом.
"Ценность" - такое же "сокровище", как выпавший из отца фаллос, с которым нужно обращаться осторожно в виду его особой важности и хрупкости, а также следить за ним и поддерживать в должном виде. Разговоры о ценностях всегда двусмысленны: они не прекращают повторяться, так что любое обсуждение субъективного опыта рано или поздно сводится к "разнице в ценностях" или к "общим ценностям", и поэтому они тут же становятся своего рода "затычкой", общим местом, на которое настолько же удобно ссылаться, насколько не ясно что с этим делать дальше. Словно всё крутится около ценностей, но при этом ни "совпадение" в них ничего не обещает, ни "различие в ценностях" не значит, что нужно делать далеко идущие выводы.
Аккуратность обращения с ценностями и необходимость "брать за них ответственность" так важны по той причине, что если за ними недосмотреть, как за могваем из фильма "Гремлины", то они превратятся в "мерзкую падаль", т.е. в тех самых гремлинов, и нападут на истеричку, как это бывает при несоответствии слов и действий. С этим связано наблюдаемое сегодня повсюду стремление причинить совпадение акту и содержанию высказывания, т.е. добиться "однозначности слов", поскольку их умение производить двусмысленность вызывает страх обнаружить себя в неудобном положении.
На презренный характер "ценностей" указывает и их расположение в измерении морали, т.к. именно навязчивое следование моральным предписаниям нагляднее всего говорит о том, что субъект уже "по уши в дерьме" и пытается отмыться через пресловутое "правильное поведение".
Поскольку тяжёлое положение истерички связано с вещами, которые находятся за пределами морали, то в жалобах на неспособность поддерживать правильное поведение она метафорически сообщает о "нападении на неё её же ценностей", а не о том, что её моральные установки требуют более тонкой настройки ввиду индивидуальных особенностей.
Неслучайно те же консервативные субъекты замечают, что популярные сегодня «женские тренинги», обещающие истеричке наконец воспитать из неё полностью обеспечивающую себя и заслуживающую любви и счастья королеву мужских сердец, очень уж сильно напоминают психотерапию в том смысле, что как будто являются более смелым предложением того же «отмывания репутации», которое не прикрывается «научностью», «бережностью» и другими анальными характеристиками, указывающими на "чистоту" метода.
И на самом деле это различение хорошо показывает насколько ставки на "научность" при работе с честью сами по себе оказываются глубоко ненаучны и исходят из того же источника, который распределяет "рукопожатные" и "замаранные" подходы: престиж, которым наука пока ещё обладает за достижения в совершенно других областях, пытаются притянуть в область работы с субъектом, словно "научность" психотерапевтической методики сама по себе указывает на её способность "хорошо отмывать грязь".
На анальный характер научного познания указывает именно его продукт, т.е. знание науки, которое "добывается" в лабораториях и экспериментах, как золото в шахте, и накапливается в энциклопедиях и справочниках как в сундучках. Это не делает его бесполезным, но говорит о том, что в работе с "позором" здесь не в состоянии предложить ничего, кроме "накопления информации", - суть то же складирование сокровищ, которое только по неведению можно считать синонимом «умственных способностей», т.е. умения владеть и распоряжаться разумом, направляя его по своему усмотрению.
Это положение тоже имеет свою симптоматику в жизни истеризованного субъекта и связано как с попытками "выглядеть умнее" или "ни в коем случае не говорить глупостей", так и с жалобами на то, что "не удаётся схватить смысл сказанного", как если бы разум истерички был слаб и не мог схватить те смыслы, которые имеют значение, а ухватывал только "бесполезную ерунду", т.е. разного рода словесный мусор, что метафорически отсылает к поднятому с земли отцовскому фаллосу, утратившему ценный вид после выпадения.
В этом смысле женские тренинги задевают самые нежные части истерической мечты, обещая обретение "ценности, которая не испортится" - истеричке впаривают не имеющее отношения к проблеме её "достоинства" знание из древних текстов, сакральных практик и научных источников, т.е. по сути мусорное, представляя его как "отцовское", не подлежащее порче и выпадению. Потому сегодня так распространены практики "личностного роста" и "исполнения желаний", где истеричек учат и перевоспитывают, однако при всех звучащих здесь громких обещаниях принципиально не работают на уровне достоинства пола.
Я имею в виду, что эти тренинги временно облегчают истеризацию женщины путём обновления её болезненной фантазии о становлении Отцом, предлагая "покупать чужое дерьмо", т.е. тот самый курс, как если бы сама эта покупка уже делала их «рукопожатными», допущенными к обмену и «присутствию в обществе приличных людей». По сути же на тренинге, как и на психотерапии, «чистятся от грязи» в моменте «здесь и сейчас» и собирают те самые крупицы "полезной информации" и опыта, которые в дальнейшем образуют непроницаемый защитный барьер бессмыслицы для "поддержки лица" истерички. Не работать на том уровне, где располагается ядро истерического невроза, - значит не работать с ним вообще.
Этот же барьер позволяет "ускользать" от работы с истерией сегодня, выставляя её атавизмом ушедшей эпохи, словно тот факт, что симптомы истерии 100 лет назад выглядели иначе, говорит о «вымирании истеричек» вслед за динозаврами, а не о том, что произошла мутация симптомов в те «летучие» и крайне заразные формы, на которые я указываю в этом материале. Т.е. сегодня с помощью науки и других подручных средств по-истерически же ускользают от оглашения этого невроза, пытаясь представить его симптомы как самостоятельные отдельные расстройства, вроде биполярки, ПА, РПП, ОКР, депрессии, неврастении, ипохондрии и т.д.
Поначалу может быть не совсем ясно почему в отце фаллос имеет статус "достоинства", а при выпадении на землю превращается в презренные нечистоты. Видимо, объект а - это нечто такое, что меняет свой статус в зависимости от расположения в пространстве. Собственно, поэтому размещение предметов относительно друг друга имеет ключевое значение при интерпретации - по тем же причинам, по которым в мужском мире здороваются именно правой рукой и не стоят друг к другу спиной при общении, т.е. это те негласные предписания Закона, которые организуют пространство человеческого общежития. Даже отсюда видно, что находятся они на уровне достоинства пола, а не на уровне морали.
Смена статуса фаллоса соответствует реальному положению пениса: у отца он «всегда стоит» и является символом его полноценности, но если он отрублен и валяется на земле, то принимает вид той самой мерзости, к которой не нужно приближаться и о которую как раз можно замараться, особенно если подобрать в руки. Более бытовой пример: плитка шоколада на полке супермаркета, которая согнулась и уже «не держит форму», выглядит как «испорченная», и хотя это та же плитка шоколада, «закон первого впечатления» сделает своё дело и мы скорее возьмём ровную. С другой стороны, если мы взяли ровную плитку и по неосторожности сломали в руках, то с большей вероятностью возьмём её с собой несмотря на дефект, поскольку помним её «былое величие».
Точно так же в тот момент, когда отец «уронил достоинство» на землю, его фаллос представляет собой что-то вроде "переходного объекта", т.е. такую вещицу, чей статус ещё колеблется между "секретом отцовской силы" и "гнилой мерзостью". Если в этот момент истеричка видит позор отца, т.е. схватывает взглядом его падение, то это автоматически вынуждает её к необходимости совершить что-то вроде "выбора всей жизни", дать ответ: она "отвернётся" от падшего или "спасёт", т.е. приберёт к рукам выпавшее из него в знак уважения к былой силе и в надежде его восстановить.
Именно поэтому в момент, когда она подбирает эту находку с земли и "припрятывает" в себе, как в кармане - что и делает истеричку тем самым "сундучком", - признаки разложения постепенно проступают через её тело, поведение, речь и мысли, словно имеет место заражение от контакта с мёртвой плотью отрубленного органа. Однако его статус "переходного объекта" вызывает то самое смятение, которое не позволяет с падалью расстаться: истеричке кажется, что она лишится самого ценного, что у неё больше не будет этого сокровища, если сейчас она его выбросит, - в общем-то, игнорируя тот факт, что это "сокровище" с самого начала ей не принадлежало и, по сути, не нужно. Оно возможно и нужно было отцу, но раз он его потерял, значит ему и возиться с потерей - никакой выгоды из этого "приобретения" и его уважительного ношения в себе не извлечь.
Очевидно ведь, что победивший на ринге боец желает владеть не "флюидами", которые выпали из его соперника, - я имею в виду кровь, пот и прочее, - а «пустым телом», оставшимся после уступки фаллоса, но поскольку есть спортивные правила, то вместо поверженного ему вручают приз. Если представить, что после боя на ринг выбежит девушка и начнёт подбирать с пола потерянные её проигравшим отцом субстанции и органы и поедать их, т.е. "помещать в себя", то мы увидим истеризованного субъекта, который ставит себя и всех окружающих в крайне презренное и неудобное положение, но при этом требует уважать свою скорбь.
Есть и другие "привычки поведения", которые указывают на имевший место "контакт с гнилью". Такой субъект может с особым трепетом подбирать с земли упавшую еду, рыться в мусоре и нечистотах без крайней необходимости, диковинно поедать пищу, сперва съедая "некрасивые" и оставляя "наилучшие" кусочки напоследок, словно доедать их будет кто-то другой, или демонстративно "обтирать" тарелку хлебом и подбирать им остатки еды, называя их "самым вкусным" и т.д. Это всё метафоры "любви к мерзости" в форме ритуального обращения с презренными объектами, первым из которых был отцовский фаллос.
Теперь пройдёмся по упомянутым ранее "загадочным" расстройствам, которые, надо заметить, настолько же вездесущи сегодня, насколько беспомощны оказываются попытки произвести их исцеление. Генезис этих расстройств, т.е. способ и причина возникновения, всегда остаётся покрыт той же дымовой завесой, которой истеричка прикрывает свои симптомы: здесь говорят о "травмирующем опыте", о "предрасположенности", о "склонностях характера", об "индивидуальных особенностях" и т.д., другими словами, воспроизводят "молчание речью" в области работы с симптомами, не только не говоря ничего внятного, но и напуская тумана поверх, чтобы создать дополнительные трудности для взгляда.
Скажем, крайне распространённое сегодня биполярно-аффективное расстройство, известное как "биполярка", даже при поверхностном рассмотрении демонстрирует признаки истерической "пограничности", т.е. «мерцания» присвоенного переходного объекта между состояниями "мерзости" и "ценности", с той лишь разницей, что здесь фазы чётко друг от друга отделены, даже если момент перехода одной в другую сложно зафиксировать.
Маниакальная фаза - это состояние "свободы от грязи", когда характер присвоенного истеричкой объекта вновь обретает «чистоту», так что ей необходимо срочно "со всеми поделиться" этой ценностью, несмотря на то, что зачастую эти обмены не взаимны. Депрессивная же, напротив, говорит о переключении объекта в состояние "гниющей падали", будучи носителем которой она чувствует необходимость "скрыться от взглядов окружающих", а также свою недостойность для символического обмена, неуместность своих амбиций и т.д., другими словами - чувствует себя "по уши в дерьме", на страже сокровищ.
Симптоматическая организация при биполярке выглядит как попытка самостоятельно справиться с той неопределённостью, которая вызывается "мерцанием" присвоенного объекта, следующим тактом вытеснения его неоднозначного характера. И похоже, это "мерцание", отсылающее к переливам на солнце драгоценных камней и металлов, имеет место если переходный объект был присвоен не так давно и ещё не успел разочаровать истеричку, т.е. не начал своё разложение, - например, после свежепройденной психотерапии или тренинга, или после недавно закончившихся отношений с "упавшим мужчиной". Однако рано или поздно биполярное состояние прогрессирует в депрессию, т.е. оставляет только "грязную" фазу, которая становится "всем".
В этом смысле депрессия, как состояние общей подавленности и бессилия, является метафорой психического "расстройства желудка", словно страдающий съел что-то омерзительное и никак не может это усвоить. Распространённость этого диагноза говорит о том, что истеризованный субъект рано или поздно обнаружит себя в состоянии "больного желудка", поскольку присвоенное им "отцовское сокровище" начнёт разлагаться, вызывая эффект "несварения" в психике: презренный объект "отравляет" страдающего, придавая ему болезненный вид, словно он "поел дерьма" и мучается.
С переходным характером присвоенного объекта также связан феномен сопротивления при депрессии: я уже указывал в ранних материалах, что будь депрессия действительно полной апатией и отсутствием сил, то и сопротивляться лечению депрессивный пациент был бы не в силах - что, как известно, противоречит реальному положению дел и той "токсичности", которую страдающий депрессией непроизвольно создаёт. На самом же деле депрессивный потому и сопротивляется, что в нём находятся "ценности", с которыми он не может ни расстаться - в виду того, что помнит их "былое величие", - ни усвоить, т.к. тогда даёт о себе знать "грязная" сторона, что и вызывает "несварение".
Слабость психиатрии и психотерапии в отношении депрессии не следует считать случайностью или следствием "недостаточности знаний": здесь занимаются медикаментозной и терапевтической поддержкой депрессивного, т.е. анальной заботой о "сохранении личности", тем самым удостоверяя "ценность" застрявшей в истеризованном субъекте "мерзости" и оставляя её гнить в нетронутом виде.
#истерия #отец #закон #сексуальность #фрейд
