Покойный граф Владимир Федорович Адлерберг помнил, как нежно благословлял император Павел Петрович сына (здесь Николая Павловича), когда перед отходом ко сну приносили его к нему, что было и 11-го марта 1801 года.
Николай Павлович всю жизнь вспоминал про своего отца, называя его: "Mon malheureux рerе" (мой несчастный отец). Ему были малоизвестны «ужасы павловского царствования», объясняемые болезненностью; но он хорошо знал про его великодушие, про широту замыслов, "про отвращение к крепостному праву" (вызвавшее закон о трехдневной на господ работе), о самобытности его ума, о своеобразии в отношениях к людям.
Письменные приказы Павла Петровича, его меткие отзывы о событиях и лицах были, конечно, ему известны, и он любил находить в себе сходство "со злополучным своим родителем". Так, в Москве в 1849 году, перед открытием Венгерского похода, он говорил князю С. М. Голицыну, "что, как Павел Петрович суворовскими походами спас Австрию от французов, так теперь он желает спасти ее от мятежных венгров".
При тогдашнем полном отсутствии гласности, Венгерский поход был для России неожиданностью, а в молодом поколении самые успехи наших войск не пробуждали сочувствия: в церквах читались те же молитвы как в 1812 году, и мы должны были просить Бога о защите против нападающих на нас врагов!
Святейший Синод не позаботился переменить ектению (любопытно, какая читалась она во время войны Турецкой 1828- 1829 г. г. и во время Польского мятежа). Сходство с отцом росло.
Торжествуя над венграми, Николай Павлович в то же время "подавлял" всякое умственное движение в России. Греческий язык, знание которого "якобы содействует вольномыслию", был изгнан из гимназии; число студентов в университетах должно было не превышать 300 человек, кафедры философии закрыты (тогда лишился своей Катков (Михаил Никифорович)).
Дмитрий Ерофеевич Сакен, отличившийся в эту войну (здесь Венгерская), мимоходом сказал приехавшему в Варшаву князю Воронцову (Михаил Семенович): "А меня все таки не делают генералом-адъютантом". Воронцов пересказал эти слова Паскевичу, тот доложил Государю, который выразился: "Очень рад, но я до сих пор думал, что Сакен охотнее служит государству, а генерал-адъютантство есть служба и лично Мне".
Когда Сакен вышел из государева кабинета, куда ходил благодарить за пожалование (здесь генерал-адъютантом), то бывшие в приёмной комнате заметили на глазах у него слезы. Воронцов потом спрашивал Сакена, отчего это.
"Да, из разговора с Государем, я убедился, что больше уже нельзя ждать от него добра для России; он вообразил себя властелином всей Европы" (?). Тогда-то Хомяков (Алексей Степанович) написал свои стихи "Навуходоносор".
Самые отношения Государя к отцу-командиру изменились. Биограф Паскевича уже не приводит полностью писем Николая Павловича, а только выдержки из них или отдельные выражения, как например, про Англию, грозившую разорить Афины из-за уплаты денег еврею Пасифико.
"Английское (свинство) в Греции есть второй том их поступка с датчанами; но те могли защищаться, а греки нет. Франция уже вступилась посредничеством, а я протестовал. Даже английские журналы бранят Пальмерстона (здесь премьер-министр Англии). Но... совершенное послужит нам уроком, что от этого разбойничьего правления всего ожидать можно, когда вздумается ему под предлогом своих интересов что-либо занять.
Для этого и надо быть всегда готову их принять, и для того укрепляю Кронштадт и держу флот наготове. Теперь злости Пальмерстона на нас не будет меры, и мы должны ожидать, что он ко всему придираться будет, чтобы вредить нам, ежели не гласно, так тайно".
Смерть Роберта Пиля, случившаяся в то время (1850), усилила власть и политическое значение Пальмерстона. По этому поводу Государь писал князю Паскевичу: "Болен и сам Веллингтон; ежели он тоже умрет, Англия лишится последней подпоры своей правому делу, и не весть, что будет".
Но иногда, как и в Павле, гордыню сменяло христианское чувство, и он смиряет себя перед князем Паскевичем.
В ответ на поздравление с 25-тилетием царствования, Государь писал князю Паскевичу: "Счастлив бы я был, если бы смел надеяться, что труды мои были не тщетны для блага России; но для славы ее не я, а ты был деятелен".
Министры, каждый по своему ведомству, поднесли ему отчеты (один даже озаглавил: "За первое двадцатипятилетие"), а в Берлине вышла картинка художника Крюгера, на которой архиереи кадят ему, а над его головой круги еще в несколько двадцатипятилетий (продажу этой картинки Государь воспретил, и она теперь большая редкость. Мне (П. Бартенев) ее подарил Ю. Ф. Самарин); но Государь чувствовал себя утомленным и однажды выразился:
"Солдату положен срок службы, и я хочу подать в отставку". Это было в Москве. Служивший тогда в первом батальоне Преображенского полка Николай Николаевич Вельяминов сказывал мне (здесь Бартеневу), что он был очевидцем, как рано утром, к вышедшему на прогулку Николаю Павловичу подошли из-за Успенского собора три бородатых старика с блюдами, на которых наложены были деньги, и просили Государя принять на прожиток.
Государь умилился, поблагодарил и приказал поднесшим истратить на такое либо благотворительное дело. Еще прежде, в Нижнем Новгороде, восхищаясь красотою местности, Николай Павлович сказал: "Вот здесь построю себе дом и в нем стану жить по выходе из службы".
В декабре 1851 года, когда Людовик Наполеон (здесь Наполеон III) утвердился во Франции, Государь писал князю Паскевичу:
"Кажется, есть надежда, что, по крайней мере, со стороны Франции опасность не будет угрожать, благодаря умным и решительным мерам Louis Napoleon. Дай Бог только, чтоб его здравый рассудок удержался в мерах благоразумия и умеренности и не завлек в императорские затеи и в желание основать свою династию.
Ежели это будет, то опять возникнут крайние затруднения. Один титул императора, доколь Франция останется республикой, а император ее выборный, как бывали короли Польские, то это еще сбыточно; но династии незаконной мы основывать не можем допускать отнюдь".
Позднее, получив известие, что империя не замышляется: "Желаю, чтобы было так, но уверенным не могу быть, потому что "акт против Орлеанской фамилии" (декрет 10-22 января 1852 о конфисковании Орлеанского дома) рушил личное мое доверие к Луи-Наполеону".
Сношения начались в Берлине, куда Людовик Наполеон имел дерзость прислать к Николаю Павловичу с приветствием убийцу Пушкина (Александр Сергеевич) Геккерна. Русскому Государю пришлось принять бывшего кавалергарда нашей службы. Он даже спрашивал, вскрыт ли им пакет, который ему был вручен при выезде из России, и тот отвечал, что до сих пор (т. е. через 15 лет) не имел духу вскрыть его (что было в этом пакете, до сих пор не узнано).
"Кажется, лорд Дерби честный и благонамеренный человек, но устоит ли? Все боятся затей Луи Наполеона. Страх этот нам полезен; но не думаю, чтобы Наполеон точно замышлял атаковать кого-либо, ибо нет ему в том пользы, разве раздразнят его, чего бы избегать требовал здравый рассудок и что не перестаю твердить.
Про затеи Луи Наполеона - прежде толки; но не думаю, чтобы теперь же замышлял быть императором, а еще менее, чтоб отважился на войну: она ему невозможна... Пришлось мне ободрять одних и унимать других; будущее в руках Божьих".
На похороны герцога Веллингтона (1852 г.) послан был подручник князя Паскевича, князь М. Д. Горчаков. Государь писал (здесь Паскевичу):
"Быть может, и про военные меры для общей обороны против императорских завоевательных похотей Louis Napoleon там речь будет; для того и хорошо, чтобы Горчаков все слышал, видел и судил своим взглядом на то, чего ожидать. Я не полагаю, однако, чтоб опасность вблизи была, как многие думают... потому что не вижу Louis Napoleon пользы теперь зачинать войну, без причины, чем бы всех восстановил против себя для общей обороны. Что вперёд будет - другое дело. Мы готовы, будем спокойно смотреть на предстоящее".
Позднее: "Ожидаем императорства во Франции и посмотрим, под каким предзнаменованием. Покуда дурного ничего не жду, но будем готовы. Бог видимо ведет сим делом, открыв глаза, на какую пропасть взаимные раздоры всех поставили и что им угрожало. Мы же спокойно смотрим, говорим гласно всем, что думаем, к чему готовы или чего не потерпим. Точно сон.
Покуда, кажется, по словам его и по первым сообщениям, намерения нет заноситься или подражать действиям дяди (здесь Наполеон I); но надолго ли устоит он, вот в чем вопрос. И потому оставаться нам спокойными, положительными и готовыми на все. Так я и намерен. Признать его императором французов нет препятствия, но без №.; а подпишусь прямо "Николаем", не называя "братом". С Австрией и Пруссией мы совершенно заодно в этом деле; с Англией только отчасти, но и этого уже довольно.
"Донесения его (князя Горчакова) очень любопытны, но отнюдь не утешительны насчет твердости правительства. Ежели сами военные описывают гласно свою слабость, то мудрено ли, что это убеждение проникло в министерство и заставляет тщательно избегать всего, что хотя малейшие возбудить может опасения со стороны Франции. Потому наше положение должно быть рассчитано сильным без Англии: хочет ли, может ли быть с нами, тем лучше; но ежели нет, то и без нее уметь должно нам обойтиться, и обойдемся".
"К сожалению, Пруссия, а за нею и Австрия не сдержали своего обещания действовать заодно с Россией по отношению к Франции. Они признали Louis Napoleon братом, чем вновь доказали, как мало можно полагаться на них, а ровно и надеяться на их уверения. Просто тошно"!
"Турки с ума сходят и вынуждают меня к посылке чрезвычайного посольства, для требования удовлетворения; но вместе с тем вынуждают и к некоторым предварительным мерам осторожности. Потому я теперь уже сбираю резервные и запасные батальоны и батареи 5-го корпуса.
Ежели дело примет серьезный оборот, тогда не только приведу 5-й корпус в военное положение, но и 4-й, которому, вместе с 15 дивизией, придется идти в княжества (здесь Дунайские), для скорейшего занятия, покуда 13-я и 14-я дивизия сядут на флот для прямого действия на Босфор и Царьград. Тогда 3-й корпус двинем на место 4-го, а передвижение 1-го и 2-го остановим.
Но дай Бог, чтоб обошлось без этого, решусь на то только в крайности. Зачать войну недолго, но кончить, и как кончить... Один Бог знает как".
После разрыва с Турцией, в мае 1853 года, Государь пишет:
"Итак, вот плоды образа действий, на которые я так неохотно согласился, быв вперед уверен, что ни к чему не приведет, а только прибавит важности неуспеху, по торжественности, данной посылке Меншикова (Александр Сергеевич, здесь неудача дипломатических сношений с Портой). Ежели б, как я хотел, поступили мы, как австрийцы, стращая, то вероятно имели бы тот же успех, как они. Последствием - война (здесь Крымская).
Однако, прежде чем приступить к действиям, заняв княжества, дабы доказать, сколько я до крайности желаю избежать войны, решаюсь послать требование последнее туркам удовлетворить меня в 8-мидневный срок; ежели нет, то объявляю войну.
"Сходно условленному с тобой образу действий, хочу прежде ограничиться занятием княжеств и без боя; ежели турки к нам не выйдут на левый берег Дуная, так буду ждать, что занятие это произведет. Ежели они поддадутся, требовать буду, сверх того, уплаты издержек по вооружению и до того не покину княжеств. Но буде турки будут упорствовать, велю блокировать Босфор и брать турецкие суда в Черном море; предлагаю и Австрии, со своей стороны, занять Герцеговину и Боснию.
Ежели и это не подействует, полагаю объявить независимость княжеств, Сербии и Герцеговины. Тогда вряд ли турецкая империя устоит: вероятно, будут везде бунты христиан, и настанет последний час Оттоманской империи. Переходить Дунай не намерен, разве империя рушится, да и тогда скорее пошлю флот, для чего и держу его в готове, а 13-я и 14-я дивизия остаются в Севастополе и Одессе".
"Покуда хочу полагать, что Каннинг (здесь посол Англии в Османской империи) действовал по-своему, не согласно данной ему инструкции от правительства, что скоро и объяснится. Если же и правительство одобрит его действия, то это было б величайшее вероломство. Но и это меня не остановит: буду идти своими путем, по долгу моего убеждения, как надо достоинству России".
21 июня 1853 г. войска наши вступили в Придунайские княжества.
"План, нами принятый, буду твердо соблюдать, не глядя на злобу Англии и Франции; иду своим умом, с твердым упованием на милость Божью, а на других не смотрю и не слушаю... Слухи весьма различны: иные утверждают, что турки не хотят войны, зато другие вести указывают, что фанатизм возбужден. На днях все должно решиться; что угодно будет Богу, то с покорностью приму".
13 июня (1853) собралась в Вене конференция четырех держав (Англия, Франция, Пруссия, Австрия), и ее заявление (так называемая Венская нота, которая подтверждала права Николая Павловича покровительствовать христианам, но в то же время не объявляла его защитником христиан Турции, а также подтверждала нерушимые границы Османской империи и, естественно, требовала немедленно вывести русские войска из Дунайских княжеств) было принято Николаем Павловичем, к общему удивлению, дружелюбно.
"Слава Богу, кажется, турецкая задорливость пошла на мировую, и английское правительство, намеревавшееся столь бессовестно с нами поступить, прислало проект конвенции, гораздо выгоднее того, что мы сами хотели! Как тебе нравится?"
"Любопытно, что Англия и Франция должны были пристать к Австрии, чтобы требовать согласия Турции именно на то, что всячески старались сделать предметом распри... Вопрос лишь в том, согласятся ли теперь турки и готов ли будет Стратфорд Каннинг сам себе противоречить. Сомневаюсь! Но тогда какая же будет дальнейшая роль Франции и Англии!? В Царьграде сначала хорохорились; но партия, желающая мира, по-видимому, взяла верх".
"Анреп (Иосиф Романович, граф, начальник авангарда южной армии) необыкновенно скоро и удачно занял Бухарест, идя по 50 и 60 верст, и потерял из 5800 человек только одного умершего и не более 60 больных!"
"Достигнув Дуная, мы будем ждать, что предпримут турки; им оставаться в этом положении мудрено, ибо оно им разорительно; ничтожность правительства делается все яснее, даже для самих турок, и надо опасаться революции. Словом, ежели войны и не будет, предвижу я скорое падение Турции".
22 октября. "Война решена. Как и когда она кончится, знает один Бог милосердный. Будем ли иметь дело с одними турками или встретимся с англичанами и французами? Как бы ни было, пойдем своим путем, готовые на все, и не отступим".
"Ежели до весны турки не образумятся, тогда время будет перейти Дунай и приступить к объявлению независимости княжеств, Сербии и Болгарии. Для сего нужно будет двинуть и 3-й корпус, а взамен его подведу и подчиню тебе 6-й корпус, резервы которого уже собираю. Быть может, надо будет и все войска привести тогда в военное положение, чтобы быть готову на все. Все это больно и тяжело до крайности. Но делать нечего, не уроним же чести нашей".
28 октября. "До сегодня известия о наступлении турок и о мнимом перемирии не подтвердились; да и сего быть не могло, ибо ни о каких переговорах и речи быть не может, покуда турки на левом берегу Дуная. Горчаков желает их выманить подалее и тогда атаковать. У Воронцова все хорошо, хотя турки очень сильны и стоят на самой границе. Он надеется и отстояться и даже перейти в наступление. Прочее, что Бог даст".
"В случае хотя бы временной потери Бухареста, дерзость Англии и Франции станет еще нестерпимее, а Турция будет донельзя ободрена успехом. Поэтому Горчакову следовало бы вести дело как можно осторожнее: быть всегда готовым, не дробить войск и не мучить их напрасными тревогами. Хотя это и нелегко, но все должно было пойти иначе с прибытием 3-го корпуса".
7 ноября. "Австрии трудно: много забот по Италии и Венгрии; этим извинить только можно ее нейтралитет; Пруссия все дрожит Франции и Англии. Вот наши союзники, и то хорошо, что по крайней мере не пристают к врагам".
"Зима должна быть претерпена, доколь готовы не будем к дальнейшему. Но это не мешает другому: готовясь к действию в Малой Валахии и на Видине, отвлечь внимание неприятеля на устье Дуная сборами к переправе. С сей целью я уже велел спросить Лидерса (Александр Николаевич), имеет ли подробный сведения о состоянии укреплений Исакчи, Тульчи, Мэчина, Гирсова (Хыршов).
Ежели крепости не восстановлены, то переход эскадры нашей и под огнем Исакчи показал, что переправа у Сатунова - дело не невозможное и с которого, согласно с тобой, полагал бы начать в феврале. Быть может, подобная же демонстрация полезна была бы и у Хыршова. Тогда у Сатунова переправа могла быть предпринята 15-ю и 7-ю дивизиями с бригадою 14-ю, а у Хыршова - 8-ю или 9-ю дивизией, что вероятно, не затруднит Горчакова, ибо он все еще иметь будет четыре дивизии для охранения Бухареста и даже Малой Валахии".
"Приступать к осаде Силистрии (1854), полагаю, было бы опасно, не разбив прежде главную армию турок; подвигать плавучий магазин, не взяв Силистрию, совершенно невозможно; да и кроме Силистрии, все другие крепости на Дунае сему препятствуют. Полагать, чтобы в одно лето, не говоря о прочих затруднениях, можно было б осаждать более одной, много двух крепостей, решительно несбыточно.
Потому для движения Лидерса плавучий магазин будет очень полезен, для главных же сил - совершенно невозможен до овладения всеми крепостями. Итак, на это отнюдь полагаться не можно. Теперь жду только донесений Лидерса, чтобы, сходно начертанному плану, разрешить Горчакову приготовить вышеупомянутое.
Даже в случае невозможности переправы, чего никак не полагаю, один вид к оной и приготовления значительно озаботят турок насчет прямого нашего намерения. Важно нам знать покуда, в какой степени можно рассчитывать на содействие задунайских христиан; признаюсь невелика моя надежда на них, разве на сербов, и до этого удостоверения не очень расположен идти далеко за Дунай.
Надо терпением как бы замучить, изныть турок. Как-то проведут зиму в сборе, как прокормятся! Не знаю только, удобна ли будет переправа у Гирсова. Рекогносцировка к Мачину доказала всю трудность флотилии нашей подниматься по Дунаю, а без нее переправа вряд ли возможна. Посмотрим, что отвечать будет Горчаков".
"Воронцов очень слаб и просит увольнения. Возложа надежду на Божью помощь, я ни в чем не изменю своей решимости настоять в прежнем, хотя этим положение наше за Кавказом, а в особенности по береговой линии, весьма затруднится".
"Злость англичан выше всякой меры, равно как их дерзость и бесстыдство. Здесь (в Петербурге) на них ужасно озлоблены, но мериться с ними на море было бы неблагоразумно, по превосходству сил их, хотя моряки наши только того и желают".
"С большим вниманием прочел я твое письмо к Горчакову и рад был удостовериться в том, что мы почти одинаково думаем о предстоящей кампании. В одном только я не решаюсь. Конечно, Силистрия важный пункт; в особенности был бы он необходим в руках наших, ежели бы, по примеру 1828 и 1829 годов, направление наше было на Шумлу, Варну или на Балканы; но кажется мне, что решись, как ты сам предлагал, стараться более действовать через христиан, наших единоверцев, а нам быть в резерве, не правильнее ли овладеть Рущуком и там или близко к оному иметь прямую переправу в самый центр Валахии, тем более, что мы этим будем среди болгар и близ сербов, ежели на них считать хотим?
Далее же Рущука идти вперед можем мы, кажется, тогда только, ежели восстание христиан будет общее, что должно оказаться скоро после взятия Рущука; овладение Силистрией, полагаю, не произвело бы еще такого на них действия, ибо далеко от них".
"Желал бы очень, чтобы Горчаков нашел возможным сделать переправу на нижнем Дунае, как ты предлагаешь, но не уверен. Оно было бы весьма для нас выгодно".
"Сейчас прибыл Мирбах (Эраст Иванович, флигель-адъютант), с радостным твоим донесением из Мачина. Слава Богу за Его щедрую милость; слава тебе за отлично обдуманные и столь славно исполненные соображения; слава сподвижникам твоим и неоцененным храбрым войскам за отличный, беспримерный подвиг.
Надеюсь, что сей первый шаг будет началом столь же славных в течение похода 1854 года. Отголосок его раздастся вдаль друзьям нашим, но и разозлит еще более врагов наших. Кажется, что они еще не так то скоро готовы будут, и ранее месяца не ожидаю их появления ни у Одессы, ни в Крыму, ни в Поти. Этот месяц надо употребить в пользу. Но как?
Мысли сообщу князю Варшавскому, и ежели он не будет противен, то передаст тебе к исполнению (Государь различает в князе Паскевиче лицо частное с начальником царства Польского).
"Все еще зависит от расположения Австрии. Ежели пойдет к лучшему, то наше дело будет не в пример легче и проще. Покуда надо готовить продовольствие и фураж, подвезти осадную артиллерию, погрузить ее на суда и стараться поднять нашу флотилию выше по Дунаю, в особенности, ежели турки бросят Гирсово".
Кажется мне, что Силистрия должна быть предметом всех наших усилий, лишь только успокоены будем насчет Австрии. Чем скорее приступим к осаде, чрез что удастся предупредить поход к крепости союзников, тем вернее считать можем на успех.
Ежели сомнительное положение Австрии не дозволит нам воспользоваться теперешним впечатлением на турок смелою нашею переправой и потому лишит нас выгодной минуты приступить к Силистрии, тогда останется выжидать, что сами турки и как осуществятся намерения, приписываемые англичанам и французам.
Но думаю, что с этим и выгодное время года будет утеряно в ущерб здоровью войск; впрочем, осторожность может нас поневоле к сему принудить. Итак, все зависеть будет от того, что ожидать можно от Австрии, а это ты скорее нашего узнаешь. Последние известия из Вены подают некоторую надежду на более благоразумный образ действий и на полный нейтралитет по примеру Пруссии: но уверенности в том еще не имею, а потому неизвестность эта крайне меня связывает в разрешении дальнейших действий.
Это же положение Австрии лишает меня всякой надежды на содействие сербов; разве успехи греческого восстания воспламенять и славян до того, что они пренебрегут угрозам Австрии и поднимутся без нас. Все это быть может, но нельзя на это рассчитывать и еще менее на этом основывать наши действия".
"В знак моей особой благодарности за твою верную и отличную службу и того искреннего уважения и дружбы, которые к тебе питаю, желаю, чтобы изображение того, которому ты оказываешь столько услуг, было с тобою неразлучно, как знак его признательности
"Переправа и овладение Тульчей и Мачиным - шаг важный, ежели сумеем или удастся воспользоваться его впечатлением. Все зависит, несомненно, от расположения австрийцев; кажется, есть надежда, что они нас не атакуют. Ежели будем в том уверены, то не надо терять время, а немедля готовиться приступить к осаде Силистрии, главной цели всей кампании 1854 года.
Она особенно важна уже и тем, что, по всем вероятиям, оттянет часть сил союзников, вместо атаки наших берегов, к Варне и воспомоществованию Силистрии. Прошу, отец-командир, вникнуть в эту мысль и дать твои приказания Горчакову в этом смысле, ежели ты не противен сему. Упусти мы воспользоваться теперешним успехом и его впечатлением на турок, подобного удобства не встретим вперед надолго, и сомнения нет, что союзники сим воспользуются, чтобы начать свои покушения, к которым покуда они, как кажется, еще не готовы"...
"Мысли Горчакова столь согласны с тем, что я сам тебе писал касательно моего желания, чтоб мы извлекли возможную пользу от удачного перехода через Дунай, что не могу не желать, чтобы ты согласился на его предложения, которые, кажется, соединяют все условия осторожности, с извлечением возможной пользы из теперешних наших успехов.
Он действовал и видит дело, по-моему, славно и достоин всякой похвалы... Как бы хорошо, подступить покуда к Силистрии!.. Быть может, Омер-паша выйдет к нам из Шумлы или Рущука, и его разбить до прихода союзников! Во всяком случае, полагаю, что наш переход чрез Дунай изменит несколько их затей десантов к нам, а мы до того успеем быть везде готовыми к отпору. Не так ли?"
"Слава Богу, кажется, что близкой опасности от Австрии покуда не предвидится. Этим временем нам надо, елико можно, воспользоваться, чтобы приобрести возможные выгоды. Мне бы хотелось приступить к Силистрии, устроив или переведя одну из переправ к Калафату, в особенности, если б турки продолжали отступать, и Лидерс, следя за ними, мог пройти Черноводы, прикрывшись справа у Бухареста тремя дивизиями, как от Малой Валахии, так и от Рущука; одна дивизия, например 8-я, могла быть послана к Калафату.
Но если турки из-под Калафата пойдут вперед за Липранди (Павел Петрович), то выждать, чтоб отошли марша на три или четыре от Дуная, и в таком случае, ничего не отдаляя, совокупными силами, т. е. 4 дивизиями пехоты и 2-мя кавалерии, двинуться прямо на них, с Божьей помощью разбить и сильно преследовать кавалерией. Тогда еще удобнее будет отделить не только одну, но, быть может, и две дивизии к Калафату, и там, переправясь и, соединившись с Лидерсом, обложить Силистрию.
Если Омер-паша, с главными силами, вышел бы на встречу, его надо бы тогда же атаковать и стараться разбить до прихода союзных сил, который вряд ли из Варны могут быть ранее 15 (27) апреля, и то, думаю, не в полном числе, ежели вычесть гарнизоны в Босфоре и Дарданеллах, а быть может и в Варне. Тоже не ранее сего ожидать можно и десантов, которыми стращают...
Прости, любезный отец-командир, что так смело выражаю мои мысли и желания. Если ты другого мнения, уступаю, но душевно желаю, чтобы мы извлекли всю возможную пользу из столь неожиданно благополучного начала".
...."Весьма желаю, чтоб при свидании твоем с Горчаковым оказалось возможным, по твоему убеждению, воспользоваться приобретенными успехами, чтоб приступить к Силистрии. По свиданиям из Вены, подтверждающим те, которые и Горчаков доставил мне от посланного агента, в Трансильвании нет никаких особых приготовлений, указывающих на опасность оттуда нашему правому флангу и тылу.
Да притом скоро мы будем в состоянии остановить всякое покушение, ибо все войска дошли или доходят. Время же дорого до прибытия союзников. Стою твердо на устьях Дуная, занимаю оба берега; кажется, невероподобно, чтобы тут угрожала нам опасность. Скорее ожидаю, что первая высадка будет у Варны, чтобы помочь Силистрии и подкрепить Омера-пашу. Не знаю, отведен ли Липранди от Калафата и пошли ли за ним турки; оно, кажется, было бы хорошо, потому что, вероятно, представился бы тогда случай их разбить на левом берегу и дорого заплатить за дерзость.
Произошло ли это или нет, все-таки, оставя для прикрытия Бухареста 27-й дивизии, кажется, можно бы было другие две дивизии, т. е., примерно, одну 3-го корпуса и бригаду 4-го, двинуть к Калафату, ежели можно устроить там переправу, соединиться с Лидерсом, приступить к обложении Силистрии и выжидать приближения Омера-паши и даже союзников (т. е., вероятно, одних французов) встретить и с Божьей помощью разбить, а потом начать осаду.
Теперь 4-й корпус должен быть вполне надежно укомплектован, так что в 8-й, 9-й, 10-й, 11-й, 12-й и 15-й дивизиях, с 3-ю и 5-ю легкими, надо считать не менее 96000, а потому у Силистрии быть может вместе до 60000. Смею думать, что для сей цели этого должно быть достаточно. Вот искреннее изложение моего взгляда; может быть, и ошибаюсь; решишь же ты, и верно к лучшему".
В это время французы и англичане уже объявили нам войну.
"Из Берлина пишут, что король тверд покуда. Здесь (в Петербурге) все идет очень хорошо; прибывающие войска в самом превосходном состоянии. Батареи строятся успешно, то же и в Кронштадте. Но погода ужасная, вода высока, вьюга и мороз. Жаль, ежели не потреплет англичан. В Лондоне министерство отвергло новые предложения прусского короля к переговорам; того же надо ожидать от Франции. Ярость против нас все сильнее. Подтверждают, что первое нападение будет на Аланд; хотят занять и Эзель, а потом, одолев Кронштадт, не делать высадки, но издали бомбардировать и жечь Петербург".
"Да благословит Господь Бог твой поход и да даст тебе новый венец славы в продолжение персидского, турецкого, польского и венгерского походов! Да хранит и укрепит тебя Господь! Обними Горчакова и поклонись всем нашим. Напиши мне, доволен ли состоянием войск; поклонись им от меня и поблагодари за славную службу".
"Вчера (23 апреля) возвратился из Берлина племянник мой, принц Макленбургский с утешительным известием, что никогда король на нас не обратится и положительно знает, что никогда Австрия не атакует наших границ. Вернулся из Вены и генерал-адъютант Грюнвальд (?). Привезенные им сведения подтверждают, что нас атаковать не намерены и рады будут, если мы возьмем Силистрию и даже Рущук; император же заявил, что "ежели б турки хотели занять Малую Валахию, то он их к тому не допустит, а займет сам".
Все военные в один голос против войны с нами и не только были ласковы, но даже явно отличали Грюнвальда, и во главе их Радецкий и Виндишгрец, а Шлик (Франц Йозеф Генрих граф Шлик цу Бассано унд Вейскирхен) сказал, что если будет война, то откажется служить. Куда как все это хорошо! Надо это драгоценное время употребить в пользу... Буду нетерпеливо ожидать дальнейших донесений: время самое решительное".
"Распоряжение твое подчинить войска, обеспечивающие оконечность правого фланга, начальству Шабельского (Иван Петрович), нахожу весьма дельным... Не могу поверить, чтобы австрийцы дерзнули нас там атаковать, ибо наверное будут притиснуты, в таком случае, к горным дефиле, нам вполне известным и непременно, с помощью Божьею, будут разбиты...
Думаю, что они не отважатся даже выйти из Трансильвании в Валахии, по той же причине, ибо в случае неудачи рискуют быть притиснутыми к горным дефиле (из коих удобно проходимых всего два) и легко могут пропасть. Но и это все ранее 6 недель или 2-х месяцев быть не может...
Опасения десантов в наших пределах по Черному морю делаются ныне менее вероятными; ибо известно, с какими неимоверными усилиями и трудами исполняются все перевозки войск, и то почти без лошадей... Кроме того, мы везде готовы их принять хорошо".
"Радуюсь очень, что ты велел приступить к осаде Силистрии. В теперешних обстоятельствах продолжаю полагать, что лучшего сделать нельзя; пойдет ли осада спокойно-хорошо; выйдут ли турки с союзниками на выручку крепости - тем лучше: будет тогда случай разбить их...
Ты мне писал, что Шильдер обещает через две недели взять Силистрию; я доволен буду, ежели и через четыре недели, и то хорошо. Хотел бы тебя немного пожурить, что чересчур отважно посетил траншейные работы, и благодари Бога, что счастливо обошлось; но молю тебя, будь осторожнее и не забывай, что на тебе лежит"...
"Слава Богу, что осада Силистрии успешно идет без значительной потери в людях. Желаю только, чтобы Шильдер (Карл Андреевич) не увлекся своим воображением и тем не пренебрег известных опытом правил!.. Кажется, что принятый доселе план атаки должен иметь последствием, что турки будут принуждены бросить свои отдельные два форта. Но от них до главной крепости еще далеко, а потому опасаюсь, что предположенных четырех недель будет мало для овладения крепостью.
Турки оставили Туртукай, и Государь по этому поводу пишет: "Не даст ли это возможности обложить Силистрию и с верховья Дуная? "Этим только, думаю я, довершится обложениe и прекратится сообщение с Шумлой и Рущуком. Видно, что план турок все стянуть к Шумле, вероятно, в намерении соединиться с французами и, быть может, перейти тогда в наступление.
Но движение французов, как кажется, будет очень медленно, ибо первые лошади для кавалерии и артиллерии едва прибыли в Галлиполи... "Вчера (т. е. 25-го мая) вечером, узнал я по телеграфу из Вены о бывшей вылазке 17-го (29) числа, об отбитии ее и о бесплодной храбрости при преследовании, имевшей последствием отражение от форта; но депеша кончается тем, что будто в ночь на 20-е мая форт был, однако, нами взят.
Сегодня же утром прибыл твой фельдъегерь с письмом от 19 (31) мая, которое подтверждает первую часть известия, но не упоминает о второй. Душевно скорблю о напрасной трате драгоценного войска и о потере стольких храбрых, во главе которых ставлю почтенного Сельвана (Дмитрий Дмитриевич), дорого заплатившего за свою излишнюю отвагу; но мир праху его: он умер геройскою смертью!
По-видимому, оба турецкие форта долго еще держаться не могут против весьма искусно поведенной атаки. Тогда предстоять будет осада самой крепости, на что я считаю не менее, как еще три недели. Большое удобство произошло бы для осады, если бы ты нашел возможным совершенно обложить крепость и тем прекратить всякое сообщение ее с Шумлою...
Признаюсь, очень бы желал, чтобы Омер-паша отважился приблизиться и тем дал бы способ тебе его разбить. На скорое же прибытие союзных войск решительно нет опасения, за совершенным у них недостатком лошадей и перевозочных способов. Разве перевезут отряд тысяч в 10 в Варну, но и то без лошадей и сильной артиллерии. По всему этому я в полной надежде, что с помощью Божьей овладение Силистрией не подлежит сомнению".
"Отношения к нам Пруссии продолжают быть очень дружными и, как кажется, имеют уже влияние на решения Австрии. До сей поры не получали мы никаких требований от Австрии, которыми столь долго нас стращают, и вероятно она не иначе на это решится, как тогда только, когда, по настоянию Пруссии, будут и союзным державам сделаны равномерно предложения уступок; посмотрим в чем он состоять будут.
Мейендорф (Петр Казимирович) уведомляет, что сборы австрийцев на нашей границе, в Вене и в Италии делаются, чтоб en imposer a la France et a la Savoie. Делай они дома что хотят, но не смей нас трогать, и не думаю, чтобы решились.
Самое любопытное сведение вчера (17-го мая) получил Орлов (Николай Алексеевич) из Галиции. Оно несколько объясняет поспешность внезапного усиления там войска. Говорит, "что в Галиции открыт заговор униатского духовенства, которое, будто, готовилось объявить одним разом свое отпадение от Римского владычества и возвращение в Православие; вследствие этого многие из них арестованы, и опасение общего движения в народе, будто, заставило усилить войско".
До сих пор ничего подобного даже стороной до меня не доходило; но очень быть может, что справедливое... Вчера (22-го мая) получены новые известия из Вены и прямо, и через Берлин. Они подтверждают, что мнение Пруссии, поддержанное королевствами, начало превозмогать в Вене. Император (Франц-Иосиф I) даже послал доверенное лицо к эрцгерцогу Альбрехту, чтобы "укротить его слишком горячее желание разрыва с нами", а предложения, которые хотят нам сделать, основаны на взаимных предложениях и морским державам.
Это - другое дело... Главная выгода, во-первых, выигрыш времени, а во-вторых - доказательство, что Пруссия отделяется от Австрии, и быть может и обе отделятся от морских держав (здесь Англии и Франции). Ежели так, то успеем взять Силистрию, а потом посмотрим, что делать.
Покуда из Австрии ничего не получил, и, кажется, если и будет что, то не такое предложение, которое сейчас же повлекло бы за собой немедленный разрыв. Германские королевства все присоединились к мнению Пруссии и не хотят разрыва с нами. Вероятно это подействует и на образ действий Австрии.
Ежели усилия прусского короля (Фридрих-Вильгельм IV) будут иметь успех, тогда ожидать будем, какие взаимные условия нам предложат... Итак, настало время готовиться бороться не с турками и их союзниками, но обратить все наши усилия против вероломной Австрии и горько наказать за бесстыдную неблагодарность.
"От Сакена узнал сегодня (11 мая), что ты у него берешь уланскую бригаду 6-й дивизию, с ее конной батареей; оставляешь же ему резервную уланскую дивизию... Жалею, что ты сделал это: у тебя и то кавалерии очень много, а сим отнимается кавалерия от своего корпуса, и дивизия дробится; проще было бы велеть резервной уланской дивизии воротиться к своему корпусу.
Объясни мне также, зачем ты кирасирский корпус привел в Ушицу. Я полагал, что корпус этот гораздо нужнее вправо, на усиление Ридигера (Федор Васильевич), ежели б точно австрийцы что затеяли против Польши, ибо у Ридигера только две дивизии кавалерии, у тебя же пять дивизий и без кирасир...
Все твои распоряжения насчет нового распределения войск теперь только (18 мая) узнал и понял. Куда намерен ты двинуть из Леово бригаду 16-й дивизии? Я думал, что ты ее двинешь в Измаил, чтоб сменить там 7-ю дивизию".
"Наши резервы, извещает Государь, успешно поспевают, и к августу будем иметь в петербургском районе до 102 батальонов. По Днепру, от Чернигова до Екатеринослава, приступят к формированию запасных дивизий 3-го, 4-го и 5-го корпусов, то есть 72 батальонов, а из Москвы будет в следовании 24 батальона резервной дивизии 6-го корпуса, туда, куда обстоятельства укажут.
В виду этого и желательно, по возможности, избегать расстраивать формировку резервных бригад, без особой в том нужды... Крайне жалею прибытия больных; уверен, что ты принимаешь все меры, чтобы войско беречь сколько возможно... Ежели бы против чаяния австрийцы нас атаковали, в таком только случае я разрешаю тебя на предполагаемый тобою план действий и нахожу его совершенно сообразным с нашим положением.
Сегодня (26 мая) смотрел 6 новых и точно отличных гвардейских пеших батарей; не нарадуешься, на них глядя... Как мне прискорбно слышать, что опять у тебя лихорадка; ради Бога, берегись и не пренебрегай известными тебе способами. Надеюсь на милость Божью, что твое здоровье поправится при первой хорошей удаче. Не унывай!..
Вели одному из флигель-адъютантов объехать всех раненых и раздать им от меня наградные деньги. Войскам мое душевное спасибо за храбрость и неутомимость в трудах и подвигах... Сейчас (1 июня) получил донесение, что австрийцы будут готовы не ранее 1 (13) июля. Этим месяцем надо воспользоваться деятельно, чтобы вывести из княжества все лишние тяжести, как-то: лишние местные парки, склады и главное - тех раненых и больных, кои перевозку могут вынести без вреда.
Ежели война с австрийцами будет неизбежна, ты в совокупности сил своих найдешь возможность случая приобрести новую неувядаемую славу, горько наказав вероломных и неблагодарных... Где ты сосредоточил силы, у Плоешти или Бузео, не могу отгадать; кажется мне, что Плоешти для этого удобный пункт, ибо разделяет оба пути, по которым австрийцы могут вторгнуться в Валахию, и откроется, быть может, случай их разбить отдельно.
Остается еще решить: должно ли и можно ли удержать наше мостовое прикрытие и мост у Тульчи. Признаюсь, желал бы этого, но решишь ты"...
"Англичане начали подступать к Финляндии; было хорошенькое дело с береговым отрядом нашим. Ожидаю атаки на Гангут, где наши слабые батареи не думаю, чтобы долго устояли, но и потеря не важна. У нас все тихо, готово и хорошо; однако скоро ожидаю серьезных нападений. Мы готовы... Из Севастополя ничего нового не получал и не полагаю, чтоб уже что там началось.
Французы заняты в Галлиполи и утверждением в Царьграде, англичане - тоже. Теперь и Грецию хотят занять. Новые войска будто бы отправляются для занятия Варны; но все это не может собраться ранее июля и опять - с весьма малым числом артиллерии, а еще менее кавалерии и обозов... Англичане стали производить свои разбойничьи действия: жгут верфи и корабли на прибрежьях Финляндии.
Сегодня (1 июня) получены любопытные сведения о положении союзных войск: они почти без артиллерии и кавалерии, а тем менее снабжены обозом, и потому вряд ли появятся на Дунае. Кстати весьма важно мне знать, есть ли в княжествах желание независимости от турок и образования отдельного самостоятельного государства, под избранным из среды их государем. Старайся мне это выведать и напиши".
29 мая 1854 г., командуя лично под Силистрией, князь Паскевич, был ранен в бедро и должен был переехать в Яссы.
"Ничего худшего для меня не могло, среди тяжких обстоятельств, случиться, как лишиться в это самое время твоей помощи. Молю Бога, чтобы восстановил тебя как можно скорее и для того умоляю тебя дать возможность лечению увенчаться успехом, быв сам спокойнее душой и не теряя времени... Но, любезный отец-командир, сдав армию Горчакову, молю тебя, при этих обстоятельствах, не оставаться в Яссах, а поезжай в наши границы лечиться, где тебе удобнее, в Киеве или в Гомеле.
Кроме опасности быть настигнутым неприятелем, нет удобства больным оставаться среди военных действий и тревожиться всем, что происходит. Думаю, что и ты моего мнения. Когда, Бог даст, восстановишься в силах, тогда будешь опять на своем месте, ежели гроза над нами разразится...
Ты, верно, снабдишь Горчакова подробными наставлениями, как ему следует, по твоему мнению, действовать в разных предвиденных случаях. Нельзя не жалеть, что осада Силистрии, вместо обещанной скорой сдачи крепости, приняла столь невыгодный оборот... Ежели действительно оправдается, что Омер-паша так силен и еще усилится прибытием французских двух дивизий и одной английской в Варну, то нет вероятий, чтоб осада могла удаться, и тогда положение армии нашей за Дунаем будет без пользы опасным.
Но льщу себя надеждой, что, быть может, самонадеянность Омер-паши и союзников даст Горчакову случай их встретить в поле, где наши многочисленные артиллерия и кавалерия, кажется, нам представят весьма большую выгоду, тогда как у неприятеля артиллерии немного, а кавалерии еще менее.
"Итак, план, предложенный Горчаковым и тобою одобренный, вполне отвечает описанному положению дел: быть готову, а при появлении австрийцев действовать на них силой, возможно большей массой. Ежели они действительно будут так дерзки на это отважиться, то думаю, что быстрый, как стрела, натиск Ридигера на левый их фланг, то есть на Лемберг, и скорое возвращение опять в наши пределы, в избранное положение, заставят опомниться австрийцев гораздо прежде, чем пруссаки могут быть готовы стать им на помощь...
Ответ Австрии велел готовить в смысле короля, то есть учтивый, но неуступчивый и достойный России; этим отниму и последний предлог, что я не все сделал, что от меня зависело, чтобы удовлетворить желанию короля. Надеюсь, что при этом, с помощью Божьей, хорошо поколотим австрийцев за дерзости".
"В теперешнем твоем положении ты сам только себе вредишь, а пользы для дел не вижу, ибо на коня сесть не можешь, да притом и сдал команду Горчакову. Надо ему дать полную свободу и ответственность всех распоряжений, иначе боюсь запутанности и недоразумения, крайне опасных в столь трудных обстоятельствах".
"Когда Силистрия не взята и мы не могли, по обстоятельствам, извлечь никакой пользы от переправы через Дунай, я тоже полагаю, что иного не остается делать, как то, что ты в записке своей (от 10-го июня) начертал. Оно будет согласно с осторожностью, не лишая нас возможности воротиться к наступлению, когда дерзость австрийцев подаст к тому случай".
"Положение наше нелегко, но из него выйти можно с честью, когда решительно действовать будем, не преувеличивая себе препятствия к успеху. Точно так же видит и Ридигер, которого распоряжениями я вполне доволен. Ежели же король прусский удержится от содействия австрийцам, в чем есть, кажется, надежда, то Австрия может дорого поплатиться за ее изменническую неблагодарность"...
"Буду стараться усилить Ридигера, освободив 1-ю дивизию, елико можно скорей, от ее теперешнего назначения; больше сделать не могу, доколь не объяснится, будут ли, нет ли сюда десанты".
"Крайне опасаюсь, чтобы дух в войсках не упал, видя, что все усилия, труды и жертвы были тщетны и что мы идем назад, - а зачем и выговорить не смеем. Надо, чтобы Горчаков и все начальники хорошо растолковали войскам, что мы только временно отступаем, дабы обезопаситься от злых умыслов наших соседей. Это слишком важно".
"Благодарю тебя, что решился переехать на более здоровое место, где среди покоя, поколику о покое речь, быть может, в нынешнее время, можно надеяться, что ты гораздо скорее оправишься, и ежели Бог определил, быть борьбе, которую предвидеть скоро можно, то с помощью Божией будешь снова готов, на славу нам и на страх врагам"...
"Австрия сбросила всякую личину и заключила союз с Турцией для занятия княжеств; еще шаг, и война с ними... При теперешнем расположении армии не только безопасно, в случае нужды, отступить можем за Сереть и Прут, но даже, быть может, разбить австрийцев, ежели неосторожно сунутся... Кажется мне, что Ридигеру предстоят блистательные случаи дать решительный оборот войне, в особенности, ежели Пруссия останется зрительницей происходящего, а не участницей".
"Чтобы на Днепре, на черный день, иметь готовый резерв, я велел двинуть к Киеву всю резервную дивизию 6-го корпуса; около 15-го августа она дойти может. Батальоны покуда будут только в 600 человек под ружьем. Эти 24 батальона, с резервной бригадой 8-й дивизии, составят 32 батальонный корпус, при 48 пеших орудиях, и можно придать из резервной легкой кавалерии 1-й, 2-й и 3-й легкой дивизии 24 эскадрона и 22 кон. орудия.
Думаю, что этот корпус будет кстати, чтобы остановить всякое дальнее покушение Австрии, даже если б ворвались в Волынь и Киевскую губернию. Кроме того, на левом же берегу Днепра будут формироваться запасные дивизии 3-го, 4-го и 5-го корпусов, так что к декабрю будут у нас еще новые 72 батальона почти готовы... Отсюда (из Курляндии) решился тронуть на днях часть гвардии, дабы вовремя можно подкрепить Ридигера и в особенности, ежели Пруссия изменит".
"Теперь в ожидании, будет ли попытка на Крым. У Меншикова всего 36 батальонов, 48 пеших орудий, 16 эскадронов, 2 полка казачьих и 16 кон. орудий; кажется, сего довольно, чтобы отбиться с успехом... Меншиков очень хорошо распорядился с Хомутовым насчет обороны Крыма, куда я все ожидаю атаки и вскоре после "славного дела Андроникова" Бебутов (Василий Осипович) 15-го июня перешел Арпачай; говорят, что Карс очень сильно и хорошо укреплен, и стараться будет неприятеля выманить в поле, ибо осаждать не полагает себя довольно сильным. Авось, Бог поможет".
"Обстоятельства приняли в Вене такой оборот, что еще на месяц можно рассчитывать покоя, или по крайней мере до разрыва... От Горчакова с 29 июня ничего не получал; тогда ожидать надо было, что ежели турки сунулись бы из Журжи, представилась бы давно ожидаемая возможность их атаковать и с помощью Божьею разбить... Австрия, кажется, желает опять вознаградить выгоды своего стратегического положения, утерянного с той поры, как мы, оставив осаду Силистрии, возвратились за Дунай...
Не верю, чтобы Австрия воротилась к добру; она силится только отказ на наши предложения сложить с себя на англичан и французов, как будто она им подвластна, а между тем враждебные козни против нас усиливать и потом нагло на нас напасть... Нетерпеливо ожидаю, что произошло у Горчакова, и очень желаю, чтобы или разбил турок или отступил, как было предположено, дабы обеспечиться от австрийцев...
Необходимо теперь остаток наших сил не разбивать врознь, а держать вместе и вознаградить число выгодою центрального расположения, быстротой и неожиданностью действий"...
"Посылка 16-й дивизии, как бы она еще не полезна была в Бессарабии, совершенно необходима, чтобы дать вероятие нам отстоять не только Крым, но и Севастополь, защита которого, по степени сухопутной обороны, почти невозможна без значительной силы, так как известно, с какими способами союзники собираются атаковать.
Надеюсь, что дивизия прибудет еще вовремя и, быть может, решить дело в нашу пользу, уничтожив все надежды врагов на легкое овладение. Таким образом - отступаем мы по доброй воле, а не по требованию Австрии, и вероятно, успеем исполнить движение ранее, чем австрийцы нас атакуют".
"Ничуть не верю Императору, а еще менее каналье Берлью (?). Потому все меры наши должны быть соображаемы, как будто разрыв завтра. Предложенную тобою дислокацию я почти вполне утвердил, кроме малых перемен, о которых, для скорости, велел телеграфом тебя уведомить.... Я вполне разделяю твое мнение насчет важности расположения или сбора армии при Замосцье. Теперь важно знать, чем кончится экспедиция на Крым. Кажется, союзники жестоко потерпели от холеры и болезней; будем надеяться на милость Божью, что Меншиков отобьется".
Об удачно исполненном расположении войск под Севастополем, после Альминского поражения, Государь отозвался:
"Это делает честь Меншикову, да и честь войску, которое, после неудачного дела, столь мудреное движение совершило в примерном порядке... Сейчас (20-го сентября) получил я курьера от Горчакова. Он предвидел мое желание, отправя 12-ю дивизию и резервную уланскую к Николаеву и двинув к окрестностям Одессы 10-ю и 11-ю с драгунским корпусом... Любопытно знать, турки будут ли атаковать из княжеств Бессорабию, а двусмысленность австрийцев не обратится ли в явное на нас наступление. И тому не удивлюсь. Тогда будет нам еще тяжелее".
"Донесения Горчакова из Вены дозволяли ожидать всего дурного от австрийского правительства. Как полагает Государь, Император совершенно покорился Булю (?), а последний дышит ненавистью к России и на стороне союзников всецело; следовательно, можно ожидать всего. Бог милосерд и Один может отвести грозу. По донесениям Меншикова, дела в Крыму по 24 сентября приняли вид несколько благоприятный, но ручаться за счастливый исход нельзя, хотя каждый лишний день в пользу нашу, ибо резервы подоспевают".
"Весьма ясно, что все усилия обращены ныне на короля Прусского, чтобы угрозами заставить и его на нас обратиться, а покуда отвлечь от политики Пруссии те державы, которые в ней, казалось, искали свой опорный пункт... Что же касается Австрии, то ты уже более моего знаешь что готовится (Н. Н. Муравьеву Государь выражал опасение за самый Киев, и хотя тот возразил, что до этого еще очень далеко, но киевское шоссе было велено испортить (слышано от Н. Н. Муравьева-Карского))...
Говорят, что будто план австрийцев действовать на наш левый фланг, в обход Замосцья. Брест, Замосцье, Ивангород и Варшава - вот наши опорные пункты; маневрировать должно между ними... Бог ведает, что будет с Севастополем. Опасаюсь плачевного исхода, хотя храбрость защитников делает более возможного и, хотя подкрепления неимоверно скоро подходят"...
"Не могу еще определенно судить о том, что со стороны Австрии готовится; но ежели полагаться можно на последние сведения, кажется, вероятнее, что мы покуда не будем еще атакованы... Прилагаю здесь записку, мною составленную; прошу тебя вникнуть в нее и держаться моего начертания в общих основаниях. Мы не можем иначе действовать, как так, как мною в записке изложено".
"Изложив таким образом взгляд мой на наше положение, я должен просить князя Варшавского отступиться от своей мысли и в главных чертах указать ему сей образ действий, как ныне единственный, которому мы придержаться должны".
"Никак еще нельзя определить, что решит король Прусский; его легкомыслие и непостоянство не дозволяют рассчитывать наверное на его расположение к нам. Неуверенность же, на что он согласиться может, требует крайней осторожности и к стороне Пруссии".
"До решения Крымских дел я ничего указать не могу, какие части войск и куда можно будет обратить".
"Бросить Польши я никогда не полагал без крайней нужды, но не мог согласиться, чтобы, отступая перед вторжением австрийцев вдоль правого берега Вислы и в обход нашего левого фланга, нам бы следовало стать спиною к Висле, а не к Бресту, что не исключает возможности пользоваться выгодным расположением наших крепостей, чтобы маневрировать между ними и тем остановить успехи неприятеля".
"Дело в Крыму еще далеко от желаемого успешного конца. Сейчас (17 ноября) получил я донесение по 10-е число. Осадные работы, которые казались приостановленными, начались снова, хотя без успеха, и канонада слаба. Но ничего не указывает на намерение отплыть. Твой план слово от слова тот, который я уже не раз просил Меншикова принять, но доныне без успеха, а зачем - не знаю. Между тем время течет, и резервы к неприятелю подоспевают".
"Будет ли Горчаков атакован Омер-пашею, не угадаешь; но кажется, австрийцам это не нравится".
"Основываясь на вероятиях, я ожидаю худшего, т. е. войны с Австрией и, по крайней мере, сомнительного расположения Пруссии. Идя с сей точки зрения, совершенно разделяю мнение твое, что нам в Польше должно иметь достаточные силы, чтобы там закрыть центр нашей огромной оборонительной линии и сердце России.
Потому отделить 2-й корпус, в целом составе, в Каменец-Подольск, как просит Горчаков, не считаю возможным... Горчакову при теперешних его силах и думать нельзя что либо отделить к Каменцу. Резервный 6-й корпус можно будет к 1 марта заменить запасною дивизией 3-го корпуса, назвав в таком случае 3-м резервным.
Теперь рождается вопрос: не благоразумнее ли будет поставить 2-й корпус, вместо Люблина, близ Кременца? Это одно, что, кажется, могло быть полезно, но, не начиная движения ранее, чем ближе узнаем из Вены, чего ожидать можно и какой оборот примут дела в Крыму".
"Последние мои известия оттуда - от 26-го числа. Определительно сказать, что там будет, не могу; но ожесточение Англии и Людовика Наполеона не знает меры, и нет усилий, которых бы ожидать нельзя было от них, чтобы достичь своей цели. Ежели к сему прибавить, что, вероятно, и на Петербург они готовят подобный же усилия, сознаться надо, что наше положение крайне трудное".
"Жду, что будет на совещаниях в Вене, но ничего не ожидаю, а еще менее от Австрии, которой коварство превзошло все, что адская иезуитская школа когда-либо изобретала. Но Господь их горько за это накажет. Будем ждать нашей поры".
"В последней моей записке я старался выразить мой взгляд на наше положение. Переговорив же с князем Варшавским, убедился, что в главных основаниях наши мысли сходятся. Ощутительная разница только в том, что князь Иван Федорович придает более важности сохранению Польши, особенно в политическом отношении, влиянием на Европу и преимущественно на Пруссию.
Не отвергая этого, я остаюсь при мнении, что, сравнительно, сохранение Крыма и прибережья Чёрного моря едва ли не гораздо важнее, не только по влиянию на Европу, но и на Азию, особенно же на наши Закавказские области. Отнюдь, однако, не полагаю, чтобы, для сохранения нашего обладания на Юге следовало бросить Польшу без боя, обрати все наши силы на Юг.
Напротив, думал и думаю, что в военном положении нашем в Польше мы имеем все выгоды не только охранять правый берег Вислы, но и значительно угрожать Австрии, если б она отважилась вторгнуться в наши пределы вдоль левого берега Днестра.
Князь Горчаков, с оставшимися под его начальством 4-мя пехотными дивизиями и с 5-ю кавалерийскими, не в силах оборонять Бессарабии и Подолии, потому что легко может быть обойден левым берегом Днестра и оттого непременно, с самого начала военных действий, должен будет покинуть Бессарабию и перейти на левый берег, что нелегко исполнить, по неверности переправ".
"По этой причине, кажется, надо предпочесть оставить в Бессарабии корпус генерала Лидерса, переведя остальное на левый берег Днестра, через что князь Горчаков тотчас соединяется с кирасирским корпусом и с новым 3-м резервным, у Брацлава. Ежели неприятель станет наступать одновременно из княжеств на генерала Лидерса и из Буковин на князя Горчакова, Лидерсу, немедля, отойти за Бендеры, где и оборонять переправы через Днестр, Горчакову же задерживать наступление австрийцев и даже отважиться на битву, когда представится удобный момент выгодно сразиться с ними.
В противном случае ему необходимо отступать шаг за шагом, заманивая неприятеля по направлению к Кременчугу. Тогда настанет время князю Варшавскому перейти в наступление".
"Если австрийцы в то же время вторгнутся в Царство, обходя левый фланг нашей армии, мы должны отступать к Бресту, на соединение с гвардией. Затем можем, буде представится удобный случай, перейти в наступление, стараясь действовать на правый фланг австрийцев, и тогда, если удастся их разбить, они поставлены будут в затруднительное положение.
Имея за собою Вислу и крепости наши, занятые достаточными гарнизонами, неприятель вынужден будет отступать к своим границам, правым флангом мимо нас. Мы же получим возможность постоянно угрожать этому флангу, следуя вдоль нашей границы. Отбросив, таким образом, из пределов Царства, станем угрожать той части, которая вторгнется в Подолию".
"Не упоминаю здесь о партизанах. В эту эпоху содействие их принесет огромную пользу в собственном нашем крае, в тылу и на флангах противника. Ежели мы будем отступать к Бресту, партизан должно собрать в Новогеоргиевске и Александровской цитадели и, смотря по обстоятельствам, бросить их на фланг и тыл неприятеля или вверх по левому берегу, и наводнить край, причем они всегда будут иметь верное убежище под стенами крепостей ".
"Вытеснив австрийцев из Царства, думаю, что гренадер и гвардию следует оставить за Вепржем, остальные же войска (4 пехотных дивизии и 2 кавалерийские) желал бы немедленно двинуть на Дубно и Кременец. Если бы князь Горчаков не удержал австрийцев, полагаю, что ему должно идти вверх по левому берегу Днестра, напирая справа своею сильною кавалерией. Тоже ему предстоять и тогда, когда не удалось бы разбить австрийцев, но они сами приостановили бы наступление, озабоченные движениями нашей армии из Польши".
"Наконец, если бы австрийцы, разделясь на три главные части, начали одновременное движение на Царство, в Подолию и Бессарабию, думаю, что нам должно следовать тому же плану действий. Лидерс, отступив за Бендеры, может с успехом оборонять переправы через Днестр. Буде австрийцы откажутся совершить переправу на нижнем Днестре, князь Горчаков оставит часть своих войск, с кавалерией, против неприятеля, вышедшего из Буковины, а с остальными усилит Лидерса, притянув даже резерв из Николаева.
Или, наоборот, если австрийцы, наступавшие левым берегом Днестра, значительнее того отряда, который вторгнется в Бессарабию, Горчаков может оставить у Бендер только часть войск Лидерса, поддержав ее из Николаева, остальную же притянуть к себе, для решительного сражения".
"В самом горестном случае, когда мы везде потерпим неудачи, армия наша в Польше имеет путь отступления на Бобруйск, Горчаков - на Кременчуг, Лидерс - на Николаев. Здесь же нам должно всем лечь, но не отступать".
"До сей крайности, уповать можно на милость Божью, не дойдет, если взаимные действия армий будут согласованы так, чтобы отразились на общий ход дел, помогая одни другим. Конечно, превосходство сил останется на стороне наших врагов, но искусное руководство может силы уравновесить. Мы одушевлены правотой нашего дела, обороняем свой родимый край против дерзких и неблагонадежных, вероломных союзников!
Эти чувства удваивают нашу нравственную силу. Нужны осторожность, решимость, деятельность, отважность и в особенности отстранение всякой личности, имея в глазах постоянно одно благо, одно спасение чести Русской. Мы должны или победить или умереть с честью".
Этими великолепными словами заканчиваются письма императора Николая к князю Паскевичу. Ныне оказывается, что Севастополь продержался одиннадцать месяцев благодаря его заботам: знаменитые редуты, Камчатский, Волынский и Селенгинский устроены не только по его приказанию, но и по его своеручным чертежам (он смолоду занимался инженерным делом), а Тотлебен только был исполнителем. Записка о том Н. Ф. Дубровина до сих пор не обнародована (1910).
Новый Государь (Александр II), на другой же день своего воцарения, писал к князю Паскевичу: "Зная, любезный князь, ваши неизменные чувства к нашему незабвенному Государю и благодетелю, хочу передать вам его последние слова к своему отцу-командиру. Вот они: "Душевно благодарю кн. Варшавского за его искреннюю преданность и дружбу и за те геройств подвиги, коими возвеличил славу нашего оружия и попрал измену".
Слова эти верно глубоко отзовутся в вашем благородном сердце. Да будут они залогом и моих собственных чувств к вам, искренней привязанности и уважения к вашим заслугам Царю и отечеству.
Князь Паскевич не пережил и году столь сердечно расположенного к нему Государя: он скончался 20 января 1856 года. Письма к нему содержат в себе важнейшие показания для истории России и для биографии Николая Павловича, которой мы еще полной не имеем (так как Н. К. Шильдер не успел окончить ее).
За обнародование их подобает благодарность русских людей единственному сыну фельдмаршала, князю Фёдору Ивановичу. Он и единственный сын другого фельдмаршала князь С. М. Воронцов, озаботились историографическим увековечением славной памяти своих родителей.
Не соблюдая хронологию:
Из писем Государя Императора Николая Павловича к князю И. Ф. Паскевичу