Глава 4
Опустошение. Внутри будто все залили черным цветом, и теперь, куда и на что бы я ни смотрел, все окрасилось в черно-белые тона. Лишь первые несколько дней приходили воспоминания о рыжей девчонке в ярко-голубом спортивном костюме, который купил в первом попавшемся магазине спортивной одежды, но и она потом исчезла из моей головы.
Тесть у меня, конечно, оказался «золотым человеком», я его недооценил.
— Здравствуй, зятек! — заявил он мне с порога. — Присаживайся.
Я молча сел в кресло. Поза расслаблена. Мне нечего скрывать, и уличить меня не в чем.
— Жаль, конечно, что все у вас так сложилось с Анжеликой, — свел он густые брови. — Но лучше развестись сейчас, чем мучить себя всю жизнь.
О, да, хоть в этом мы сходимся.
— С работы увольнять я тебя не буду.
Я удивленно приподнял бровь.
— Хоть Лика и просила, но знаешь, в мире бизнеса нет места личным разборкам, а ты зарекомендовал себя с хорошей стороны, — он посмотрел мне в глаза. — Я, как ты мог заметить, не разбрасываюсь ценными кадрами.
Да, в этом я с ним поспорить не мог, Петрович всегда поощрял инициативных и вперед идущих спецов своего дела, подстегивая их стремление нехилой такой премией.
— Согласен, — решил вставить свое слово.
— Да мне и самому будет спокойнее знать, что ты не будешь уклоняться от уплаты алиментов и не посадишь своих детей мне на шею, а будешь платежеспособным отцом.
После этих слов я, как только вышел из кабинета гендиректора, сразу же направился в отдел кадров и написал заявление.
Полмесяца провел в бреду. Хорошо, хотя бы за квартиру заплатил на несколько месяцев вперед, и с этим не приходилось еще париться.
Днем я пропадал в поисках работы, а ночью… Про ночи не хотелось вспоминать совсем. Кошмары снились постоянно. И во всех итог был один: я просыпался в холодной испарине с осознанием того, что жизнь — это боль, но лучше испытывать эту боль, нежели быть одиноким.
Петрович звонил сам пару раз. И оба эти раза мне пришлось ему популярно объяснять, почему я не буду у него больше работать. Видимо, мужик понял и отстал. Больше не лез ко мне, но только почему-то от этого не становилось лучше.
С сыновьями посчастливилось увидеться только два раза за это время, и то спасибо теще. Она сама позвонила в выходные и сказала, что мальчишки скучают, и неплохо бы навестить их. Я был только за, но не знал, как подступиться. Лика не брала телефон, а с Петровичем общаться и вовсе не хотелось, а вот теще позвонить не догадался, да и не ладили мы с ней особо. Она все считала, что я не подхожу ее Анжелочке ни по характеру, ни по социальному уровню. А тут раз — и позвонила сама.
Я встретил их на площадке. Пакет вкусностей, которые любят пацаны, отдал женщине, а мальчишкам вручил по большому игрушечному грузовику. Потискав мелких, я все-таки нехотя отпустил их играть в песочницу.
— Примирения, значит, не будет? — то ли спросила, то ли утвердила теща, я так и не понял.
Посмотрел на нее.
— Ну, это ваша дочь ушла, — напомнил ей.
— Но не просто же так? — ответила она.
— Я не хочу вдаваться в подробности, Инесса Павловна, — я встал с лавочки, но женщина взяла меня за руку и потянула обратно.
— Антон, — начала она, — я же вижу, как ты любишь детей, да и им без тебя плохо. Попробуй помириться с Ликой, — она смотрела на меня глазами, полными надежды.
— Я попробую, — не стал пререкаться с женщиной. На это не было моральных сил.
— Спасибо, — тихо ответила она.
Лике звонил после этого пару раз, потому что тоска по мальчишкам занимала все свободное пространство в груди. Я даже готов был простить ей все те похождения на вечеринки. Но она так и не взяла трубку. Мне казалось, я превратился в тень. Спасибо пацанам, не давали мне сдуться совсем. В начале третьей недели без «семьи» мне наконец-то удалось найти работу. И главное, по профилю. Меня туда взяли без вопросов про «когда-где работал до этого». Испытательный срок сократили с одного месяца до двух недель. Конечно же, я ведь «ценный кадр», в голове, да и не только, куча информации, и главное — наработанная клиентура. Я ломаться долго не стал. Обговорили зарплату, подписали договор, впрягся в работу. День у меня заканчивался глубокой ночью, и ее катастрофически не хватало на сон. Но меня все устраивало, потому что с полной загруженностью даже кошмары перестали сниться.
Один раз только пришлось выбиться из графика, съездить подписать документы на развод. Лика была в тот день «неотразима». Темно-синее платье-футляр, неброский макияж и почему-то ярко-красные губы. И те же неизменные длинные красные ногти. Высокий каблук и платиновые волосы, длинными локонами рассыпанные по плечам, но для меня она осталась той же Ликой, что была месяц назад. Я вскользь глянул на нее. Обсудили лишь тот момент, по каким дням я смогу навещать детей, и я без раздумий поставил подпись на бланке.
— Я так и знала, — прошептала она и тоже поставила свою подпись.
— Не понял? — опешил я.
— Мог бы хоть попытаться сохранить семью.
Я уставился на нее, не понимая, что она имеет в виду.
— Что смотришь, как баран на новые ворота? Цветы трудно было купить? — она развернулась и пошла к выходу, а мне ничего не оставалось, как пойти за ней.
— Ты думаешь, если ты позвонил мне три… — он замолчала, — нет, четыре раза, то я должна кинуться обратно туда, где мне совсем не рады?
Я стоял и тупо хлопал глазами, понимая, что она сейчас права, и что я действительно мог проявить инициативу, но видимо, я уже и не хотел, чтобы она возвращалась, потому что…
— Вот теперь я понимаю, что на самом деле ты не хотел, чтобы я возвращалась, — она будто прочитала мои мысли и зло скривила губы. — А мать пыталась убедить меня в другом.
— Ты хорошо выглядишь, — решил я сделать комплемент бывшей жене.
— Пошел ты, Троицкий, к черту, и больше мне не звони. И хочу, чтобы ты знал, — Лика перевела дыхание, — если бы ты сегодня принес цветы и попросил прощения… Ну… может, еще золотой браслет с брюликом… Но теперь это не важно, понял? Я бы тебя простила, а так… — она осмотрела всего меня, — а так — нет. Поэтому теперь я свободная женщина. Чао.
Послала мне воздушный поцелуй и, развернувшись, направилась к двухдверному поршу такого же ядовито-красного цвета, как и ее ногти.
«Т....».
Я со злостью черканул носком туфли об асфальт. Матерясь в мыслях
«С....».
Меня захлестнула ярость. Неужели так трудно было поднять трубку? Я сверлил ненавидящим взглядом ее спину. А Лика шла, покачивая бедрами, и даже ни разу не споткнулась. Пусть это и было сейчас малодушно с моей стороны, но я хотел всей душой, чтобы у нее сломалась шпилька, и она ударилась об асфальт башкой и впала в кому. Злорадство разъедало душу, стоило представить это. До последнего стоял и смотрел ей вслед, до того момента, как она села в порш и, помахав мне оттуда рукой, укатила со стоянки.
«С....».
Я сплюнул вслед удаляющейся машине.
Настойчивый звонок телефона разбудил меня среди ночи. Ё-моё, почему именно сегодня? Я, как назло, именно сегодня проторчал на работе допоздна и только — взглянул на часы, три ноль-ноль — час назад лег спать. Глаза не хотели открываться. Телефон замолчал, и я, с облегчением вздохнув, перевернулся на другой бок. Но повторный звонок не позволил провалиться в сон, взорвав тишину громким рингтоном. Ммм. Нащупал телефон, смотрю на экран. Лика. Внутри почему-то все замерло в ожидании. Нажимаю «принять вызов».
— Антон, Антон, — всхлипы в трубке, и сердце пропустило удар. — Мальчики, они… — новый всхлип, — они…
— Лика, что случилось? — надрывным голосом проговорил я.
— Я не знаю, Антон, им вдруг стало плохо… начали задыхаться, и мы сразу в больницу-у-у-у… — с разрывами в словах кое-как выговорила бывшая.
— В какой ты больнице? — я уже стоял в дверях и натягивал кроссовки. Сердце в груди отбивало чечетку, а горло перехватывал ледяной страх.
— В центральной. Пока в приемной, — просипела она севшим голосом.
— Я скоро буду, — коротко ответил я и отключился.
Когда выехал, облегченный выдох вырвался из груди — дороги почти пустые, доеду быстро. Нажал на газ.
— Лика! — я окликнул бывшую.
Она стояла, привалившись плечом к крашеной стене. Рядом в креслах сидели Петрович и Инесса Павловна. На мой голос обернулись все, но то, что я прочел в их глазах, мне совсем не понравилось. Страх и неизвестность — вот, что сейчас просачивалось в мое сердце.
Лика сделала шаг на встречу.
— Антон, — она схватила меня за локоть, — врач спрашивал, были ли какие-нибудь наследственные заболевания по линиям обоих родителей, — ее пытливый взгляд пытался найти на моем лице ответ.
— Ты о чем? — не понял я.
— Лика, — Инесса Павловна вмешалась в наш разговор, подошла к нам, — иди, посиди и успокойся.
Лика глянула на меня, но, не увидев моих глазах, видимо, поддержки, села рядом с Петровичем.
— Доктор интересовался наследственными заболеваниями. В твоей семье были какие-нибудь заболевания? Наследственные, — проговорила она с паузой. Видимо, чтобы до меня дошло.
И до меня дошло, но сказать толком я ничего не мог, потому что не знал, или не помнил. Как объяснить то, что смерть родителей провела толстую черту в моей жизни, разделив ее на до и после трагедии? И то, что было до, в буквальном смысле стерлось из моей памяти напрочь, оставив лишь образы в сердце.
— Я не знаю даже, — проговорил я.
Женщина глубоко вздохнула и вернулась к семье, а я так и остался стоять посреди больничного коридора.
Один.
Чужой.
И я понял, что всегда был чужаком в этой семье.
— Тогда будем ждать диагноза, — вздохнул Петрович, даже не взглянув в мою сторону.
Ну, что же, так, значит так. Я прошел к стоящему в противоположной от меня стороне кофейному аппарату и, закинув мелочь, нажал на «Латте».
