Сегодня - Великая (Страстная) пятница — день, в который Христа бичевали, судили, приговорили к смертной казни, привели на лобное место и распяли.
Почти два тысячелетия спустя некоторые наши оппоненты, считающие себя христианами, называют нас, сторонников социального и правового государства, "леваками" и "революционерами".
Был ли Революционером Христос, сын плотника из Иудеи?
Несомненно, он был Лидер для народных масс, призывал к - неслыханно для древнеиудейского общества! - братству людей, невзирая на социальное происхождение или национальные различия ("Несть для Меня ни эллина, ни иудея"), считал Храм не местом для торговли и потому плетью изгнал оттуда тогдашних коммерсантов (и, вообще, не жаловал служителей мамоны!), а потому был исключительно опасен для стоявших у власти фарисеев и саддукеев, обратившихся ради этого к нелюбимой ими оккупационной администрации (Понтий Пилат) с целью предать его в назидание прочим смутьянам мучительной и позорной казни на кресте вместе с двумя отпетыми уголовниками. Римляне, кстати, тогда не видели в чудаковатом проповеднике, считавшем себя Сыном Бога и Царём Иудейским, никакой угрозы, но ради общественного спокойствия согласились с местной "национальной элитой" и решили на всякий случай устранить экстремиста. Толпа же жителей Иудеи, ещё несколько дней славившая Христа как национального и религиозного Лидера, сегодня кричала - Распни!
Революция есть отнюдь не бунт, но коренное преобразование мира.И с этой точки зрения Христос - величайший из Революционеров в истории.
Помните - первые христиане жили братскими коммунами, обобщестив своё имущество и подвергаясь несколько столетий подряд безжалостным репрессиям за свою веру и убеждения? Они верили в торжество Любви, Сострадания и Милосердия и ради этого шли на самые мучительные казни. Почти все самые верные единомышленники Христа - Апостолы - ушли из земной жизни в результате казней. Предавший его Иуда, не сумев выдержать грех своего предательства, повесился на суку (и тридцать серебренников оказались предателю не нужны).
В итоге учение Христа за два тысячелетия действительно почти до неузнаваемости изменило наш мир. И уже в 315 г., менее, чем через 300 лет после мучительной казни Христа, случилось то, о чём первые христиане не могли и мечтать, - христианство, низвергнув из Пантеона языческих богов, стало официальной религией Римской империи.
Теперь Христу поклонялись миллионы (в настоящее время - 2,2 миллиарда) человек, а глава христианской церкви уже благословлял на правление римского императора, потом - европейских королей/императоров/президентов, русских князей/царей/императоров-императриц.
Другое дело - сами христиане, добившись политической власти, существенно изменились.
И влиятельнейшие из них предпочитали считать своих неимущих братьев во Христе братьями лишь во время великих праздников (желательно - бесконтактно). И поэтому Достоевский писал в своей "Легенде об инквизиторе":
"Он появился тихо, незаметно, и вот все — странно это — узнают его... Народ непобедимою силой стремится к нему, окружает его, нарастает кругом него, следует за ним. Он молча проходит среди их с тихою улыбкой бесконечного сострадания. Солнце любви горит в его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к нему, даже лишь к одеждам его, исходит целящая сила. Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: «Господи, исцели меня, да и я тебя узрю», и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой его видит. Народ плачет и целует землю, по которой идет он. Дети бросают пред ним цветы, поют и вопиют ему: «Осанна!» «Это он, это сам он, — повторяют все, — это должен быть он, это никто как он». Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик: в нем семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина. Мертвый ребенок лежит весь в цветах. «Он воскресит твое дитя», — кричат из толпы плачущей матери. Вышедший навстречу гроба соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам его: «Если это ты, то воскреси дитя мое!» — восклицает она, простирая к нему руки. Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам его. Он глядит с состраданием, и уста его тихо и еще раз произносят: «Талифа куми» — «и восста девица». Девочка подымается в гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руках ее букет белых роз, с которым она лежала в гробу. В народе смятение, крики, рыдания, и вот, в эту самую минуту, вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал великий инквизитор. Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск. О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера пред народом, когда сжигали врагов римской веры, — нет, в эту минуту он лишь в старой, грубой монашеской своей рясе. За ним в известном расстоянии следуют мрачные помощники и рабы его и «священная» стража. Он останавливается пред толпой и наблюдает издали. Он всё видел, он видел, как поставили гроб у ног его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять его. И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на него руки и уводят его. Толпа моментально, вся как один человек, склоняется головами до земли пред старцем инквизитором, тот молча благословляет народ и проходит мимо. Стража приводит пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании святого судилища и запирает в нее. Проходит день, настает темная, горячая и «бездыханная» севильская ночь. Воздух «лавром и лимоном пахнет». Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму. Он один, дверь за ним тотчас же запирается. Он останавливается при входе и долго, минуту или две, всматривается в лицо его. Наконец тихо подходит, ставит светильник на стол и говорит ему: «Это ты? ты? — Но, не получая ответа, быстро прибавляет: — Не отвечай, молчи. Да и что бы ты мог сказать? Я слишком знаю, что ты скажешь. Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде. Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли, что будет завтра? Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь», — прибавил он в проникновенном раздумье, ни на мгновение не отрываясь взглядом от своего пленника".
Но виноват ли Христос со своими идеалами Милосердия и Любви, позволивший себя распять на кресте за все грехи окружавшего его тогда мира, в том, что в мире до сих пор льётся кровь и царит несправедливость?
Вопрос риторический.
