В списке номинантов премии «Золотая Маска» – лучшие спектакли со всей страны. В новом цикле интервью мы говорим с режиссерами, художниками, драматургами, чьи спектакли были поставлены в региональных театрах и стали номинантами премии. В этом интервью мы говорим с режиссером Артемом Устиновым о его спектакле «Здесь был Кай», работе с Лизой Алерт и сложном пути преодоления травмы.
— Когда читаешь отзывы на спектакль, кажется, что они все делятся на две категории — большая часть зрителей в восторге, но есть родители, которые просто в ужасе. «Как можно детям показывать такую депрессуху?» Тема смерти, тема потерянных детей может быть очень болезненной. Как вы решились и как вы выбирали интонацию для этого?
— Я не думал [что это болезненная тема], мне-то кажется, что тема уже отработана, я ее в театре видел. Другое дело, я понимаю, что обычные родители видят другой срез театра, им кажется, что такие вещи редкие и исключительные. Но на самом деле это такой уже не первый свежести смысл и тема. Просто ты всё время сталкиваешься с тем, что ты на одной ступени понимания того, что вообще в театре происходит, а обычные зрители — на другой. И волей-неволей приходится еще раз говорить: да, это может быть; да, это нормально; да, об этом надо говорить с любыми детьми. Дети, мне кажется, всё перенесут, вынесут и выдержат. Поэтому я не думал про это, честно. Более того, я не делал спектакль для подростков.
— А для кого вы делали спектакль? Есть ли для вас деление на детский спектакль, подростковый, взрослый?
— Деление есть, но мне очень сложно работать для подростков целенаправленно. Мне кажется, я всё равно недостаточно понимаю, как дети это смотрят. В отличие от других коллег, которые прям хорошо разбираются, я двигаюсь наощупь. Поэтому я делаю спектакль больше для себя, мое понимание вот этой темы. Помимо того, что для себя, наверное, я делал просто для людей, которые могут это понять, которым, ну, больше 16 лет.
— «Здесь был Кай» был создан в партнерстве с Лизой Алерт? Расскажите об этом.
— Партнёрство было в основном консультационным, у нас была встреча, довольно долгая. К нам приходила представительница Лизы Алерт из Казани, и она очень подробно рассказывала о том, как они относятся к делам. Любопытно было поговорить с ней о том, что она вообще не рефлексирует на тему того, что произошло [во время поисков]: она испытывает такие сильные эмоциональные потрясения от процесса, что потом эмоции почти специально выключаются. Все переживания слишком сильно попадают внутрь, и это формирует определенное мировоззрение. Очень было любопытно посмотреть на то, что человек реально живёт такими двумя жизнями: волонтер видела всякого разного, при этом она абсолютно обычный человек, если я встречу её на улице, я даже не подумаю, что этот человек ходит по лесам с фонарём и ищет пропавших.
— Как вы выстраивали работу с труппой, с командой? В соцсетях Казанского ТЮЗа было классное описание процесса: «всё делается в любви».
— Это же был эскиз, понимаете. А в эскизе всегда очень быстро формируется какая-то команда, которая потом идёт дальше, и между ними уже сложены какие-то отношения. Тем более что на эскизе мне пришлось самому играть взрослого Кая, потому что другой артист заболел и временно вылетел. Это сразу особая история, когда ты с актерами играешь. Если бы это была не лаборатория, то, конечно, было бы совсем по-другому.
Но это была лаборатория, и уже был кредит доверия, мы за три недели смогли довести все до конца. Здесь повезло раскрутить плодотворную идею, а не начинать с нуля.
— Образ Герды очень непростой. До конца было непонятно: Герда безумная или герой в своей вот этой абсолютной вере? Как вы относитесь к своей героине?
— Мне кажется, так и есть. Она живет в выдуманном мире. Когда боль невозможно пережить, ты начинаешь облекать ее в такие иносказательные формы, играть в нее, в эту сказку. В сказке всё закончилось хорошо, и у меня должно. Герда, конечно, в зависимости. Она не вполне адекватно воспринимает реальность, и это такая застарелая, засевшая в ней травма, с которой она ничего не может сделать, которая меняет ее сознание.
Когда Герда идёт выбрасывать красные башмаки в реку и говорит: «Сейчас их кину, а ты мне их вернёшь назад», в зале кто-то шепчет: «Они не красные, они не красные». Ну, конечно, они не красные, но ей-то кажется, что они красные, она живёт в виртуальной реальности.
— И какой выход оттуда?
— Взросление. Просто надо что-то принять. Это очень легко сказать и очень сложно сделать. Понимание того, что в мире есть вещи, которые вернуть невозможно, должно дать ей понять, что да, это мальчик [пропал], не твоя рука и нога. Это относится не только к потерям, вообще в жизни очень сложно отпустить от себя человека, с которым ты единое целом. Сложно понять, что он имеет право на самостоятельную жизнь, на выбор, на какое-то другое, не зависимое от тебя существование.
— Во время спектакля постоянно есть ощущение: может быть, сейчас произойдет чудо, какая-то магическая развязка?
— Это любопытно. Я-то изначально понимал, что она его не вернёт, это был один из изначальных посылов даже ещё в эскизах. Нам хочется верить в сказку, в то, что есть какой-то выход из этого. Но выход не вовне, он внутри тебя. Наверное, какой-то выход есть в том, что ты перестраиваешься, вырастаешь, а значит, по-другому относишься уже к времени и людям.
— Значит, можно сказать, что у Герды есть свой счастливый финал, просто он не совпадает с тем, что мы ждем?
— Но она-то выжила! Она тоже была на грани, но всё-таки смогла. Если есть свет в конце тоннеля, то он где-то здесь, в надежде на то, что её жизнь будет продолжаться. Мы не можем изменить какую-то, как нам кажется, несправедливость этого мира, но мы можем изменить как-то собственную жизнь.
Безусловно, «Здесь был Кай» – это внутренняя история, вот абсолютно, от начала до конца. Мне кажется, она совсем не социальная. Она социальная, конечно, по контексту, но не по сути.
Мне кажется, это история души человеческой, внутренних переживаний, а не социалка в таком плохом смысле этого слова. И поэтому когда его называют такой социальной акцией, мне кажется, это не очень правильно. Хотя то, что мы не просто приятно проводим вечер, смотрим спектакль, но и обращаемся к жизни, о которой большинство людей даже не задумываются, – это придает дополнительный смысл.