Из дневника читателя
То, как Пушкин умел говорить о своём чувстве к женщине, было гораздо значительнее того, как он умел чувствовать.
Впрочем, как оказалось, особой смелости в этом предположении нет. Пушкин это сам сознавал и мог бы подтвердить. В пору далеко ещё не остывших отношений с Анной Керн он говорит о том откровенно.
«Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце моё совсем вульгарно, и все наклонности у меня совсем мещанские. Я пресытился интригами, чувствами, перепиской и т.п. Я имею несчастье быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая доводит меня до бешенства, хотя я её и люблю всем сердцем. Этого более чем достаточно для моих забот и моего темперамента. Вас ведь не рассердит моя откровенность, правда?».
Уже вскоре после встречи с Анной Керн Пушкин писал в одном из писем её кузине Анне Вульф о том, что всё это «похоже на любовь, но, божусь вам, что о ней и помину нет».
Анна Керн эту особенность его натуры тоже угадала ясно: «Он был невысокого мнения о женщинах, его очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота, а не добродетель. Однажды, говоря о женщине, которая его страстно любила (по-видимому, речь шла о той же Анне Вульф), он сказал: “...нет ничего безвкуснее долготерпения и самоотверженности”. Я думаю, он никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры».
Есть одно письмо Пушкина, где его отношение к женщинам выражено в неописуемо доходчивой и откровенной форме. Адресовано письмо некоему Родзянке, третьесортному поэту. Тот писал тогда поэму, которая называлась «Чупка», я долго дознавался, что может означать это слово, оказалось — мордовка. По этому поводу Пушкин этому Родзянке написал: «Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся — про Чухонку), и эта чухонка говорят чудо как мила. — А я про Цыганку; каков? подавай же нам скорее свою Чупку — ай да Парнас! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведёте мне не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? чем их хуже чухонка или цыганка <Пи.да одна — е.и>, то есть оживи лучом вдохновения и славы». Эту невозможную даже в особо неприличной компании вдохновенную похабщину, заканчивает он так: «Если Анна Петровна так же мила, как сказывают, то, верно, она моего мнения: справься с нею об этом». То есть, Пушкин откровенно желает знать, согласится ли «гений чистой красоты» с его авторитетным мнением, что какая бы женщина ни была, а <Пи.да одна — е.и>. И нечего строить из себя недотрогу…