Я хочу сказать, что сегодня под видом борьбы за права женщин мы имеем дело с ещё более тонкой формой угнетения женского - со стороны субъектов женского пола, - одновременно происходящей прямо под носом, на поверхности, но, возможно, не слишком заметной без инъекции психоанализа. Вообще сам факт смыслового сращения «женского» и «угнетённого» на ниве феминизма указывает не на добытую потом и кровью истину разоблачения «патриархальной идеологии», а на отступление от женской позиции - поскольку такой взгляд на женское можно ожидать только от такого субъекта мужской чести, для которого «женское» равно «опозоренному».
Пожалуй, лучше всего такой взгляд иллюстрирует эффект, который упоминали Фрейд и, как ни странно, Ницше - "презрение к бабёнкам". Это особое чувство отвращения к "женскому", характерное для субъектов любого пола в очень юном возрасте, когда разного рода "телячьи нежности" и естественные отправления организма, вроде слюны или мочи, вызывают то самое желание "держаться подальше, чтобы не замараться" - и соответственно, "замаранность", например, контакт с чужой слюной, говорит о потере чести. Описанный здесь опыт знаком каждому с той или иной стороны, поскольку "жестокость" детского сообщества в этом вопросе не позволяет никому остаться безучастным.
«Женское» не является угнетённым просто потому, что иначе расположено в символическом - в том же смысле, в котором изнасилование не влечёт для женщины «потерю себя», т.е. утрату своей сущности, в отличие от мужчины, который остаётся субъектом мужского пола, но теряет символическое достоинство, тот самый "фаллос". Однако положение истерички сильно осложняется как раз тем, что "женское" её не интересует - её почему-то тянет на мужскую сторону.
Именно здесь следует искать истоки истерической зависти к обладанию мужским достоинством, т.е. тем, что защищает от позора и делает по преимуществу тем субъектом, который способен "владеть и распоряжаться". У Фрейда уже была такая идея - "зависть к пенису", с той лишь разницей, что в данном случае эту зависть нельзя понимать буквально: пенис как орган здесь только отсылает к тому самому "достоинству", а не является единственным способом им обладать. Подтверждением этому служит положение женщины в браке, чей статус после рождения ребёнка мгновенно поднимается до уровня обладания тем самым "достоинством", которое заставляет относиться к ней иначе - ребёнок выполняет функцию "фаллоса женщины", и, что здесь примечательно, такие женские субъекты тоже нередко становятся объектом зависти истерички.
Удивительно, но именно «женский» путь обретения достоинства для истерички оказывается закрыт, хотя, казалось бы, все «права» у неё есть - напротив, здесь и начинается её "борьба за свободу" в стиле чайлдфри или феминистического активизма, поскольку таким образом она пытается "вырвать" себе уважение, как если бы фаллосом она уже обладала, но при этом окружающие с ним не считались. Что подтверждает уже высказанную здесь догадку о том, что утрата женской позиции вынуждает истеричку занять своё место в мужской борьбе за признание, образуя политические движения, самым влиятельным из которых является, безусловно, феминизм.
Именно это направление постоянно говорит с нами о «мужских привилегиях», пытаясь на разные лады объяснить почему же мужское желание более предпочтительно и как это несправедливо, - на самом деле, делая каждый раз крайне неудачные заходы через «силу», «социальное положение» и «мужской сговор», - что и выдаёт «зависть к пенису» в указанном выше смысле, которая не является проблемой для женщины, т.к. разрешается деторождением, но является проблемой для истерички, как "женщины с мужской честью", которая не может этому причаститься и вынуждена соревноваться с мужчинами «на равных».
Одно из наиболее важных в свете сказанного выше наблюдений, которое я, опять же, мог не встретить у других исследователей по своему невежеству, заключается в том, что нахождение истерички на мужской стороне производит ситуацию "господина и раба".
По верному замечанию Лакана, эта ситуация не содержала бы в себе никакой проблемы, если бы господин и раб были разного пола - противоречия между мужским и женским, как известно, не являются не снимаемыми. Однако суть борьбы господина и раба заключается в том, что это субъекты "мужской сексуации", т.е. меряются они именно мужскими достоинствами, независимо от пола. Для находящейся в этой ситуации истерички нормальные сексуальные отношения становятся невозможны, поскольку она либо панически бежит от более "властного" мужчины, чтобы избежать "гомосексуального изнасилования" с его стороны, либо стремится занять позицию господина в отношениях с мужчиной такого "типа", который сам испытывает трудности в любовных делах, т.е. с одержимым неврозом навязчивости.
В первом случае результатом становится та самая «травма», о которой истерички сообщали Фрейду, во втором же начинается «перевоспитание» того, кто "не в состоянии быть мужчиной». Для анализа небезразлично, что аналогичные последствия у неправильной работы с переносом: истеричка либо уходит из анализа потому что её «не слышат», т.е. аналитик слишком напирает на место Отца и становится таким же глухим к возвещаемой ею истине, либо истеричке удаётся аналитика соблазнить и тогда своим уходом она «марает» специалиста, ставит на него метку «неполноценности».
Возвращаясь к мысли о связи истерии и гомосексуальности следует теперь добавить, как уже очевидно из сказанного о ситуации раба и господина, что истеричка оказывается гомосексуальна именно с мужской стороны, по крайней мере, частично - и пожалуй, в этом пункте кроется одновременно самое важное для анализа и самое непростое для привычного взгляда знание. Важно, что занять мужскую сторону полностью она не способна даже в случае смены пола - так что при всей радикальности этот жест не приносит ожидаемого облегчения, но напротив, ещё сильнее приковывает истеричку к мужскому гомосексуальному желанию, вынужденным носителем которого она является.
При этом действительная роль женского-материнского в развитии истерии либо не получает никакого понимания вообще, замыливаясь в представлениях мусорными идеями от психологии, вроде "холодной матери", "мёртвой матери", "недостатка любви в детстве" и т.д., либо даже при наличии у истерички двусмысленности и конфликта в отношениях с матерью, привилегированным аффектом остаётся та самая "жалость к женскому", где истеричка понимает "женское" как пассивно-гомосексуальное, т.е. "униженное по-мужски". Зачастую эта жалость имеет настолько навязчивые черты, что истеричка попросту перестаёт замечать как этот аффект начинает пронизывать все ведущие сферы её интересов - карьеру, личную жизнь и область признания.
Именно с этими двумя типами жалоб - на отсутствие отношений и/или на проблемы в их построении и на "сложности в социальной реализации", - истеричка чаще всего приходит в анализ сегодня, иногда с заранее полученным ярлыком "пограничного расстройства", который ничего полезного для понимания её симптомов не даёт. Неслучайно на ниве психологии огромное количество материалов посвящено пресловутому поднятию самооценки, вере в себя, любви к себе и прочему подобному - все эти теги смутно очерчивают тот кластер проблем, на которые может пожаловаться любая истеричка, но, разумеется, никакого внятного понимания их природы и функционирования дать не могут, и уж тем более, хоть что-то изменить в её непростом положении.
Психоанализ занимается истиной желания в указанном выше смысле: только с аналитических позиций можно увидеть природу затруднения, которым страдает истеричка с точки зрения желания, точнее, вынужденным носителем какого желания она является - гомосексуального желания мужского Другого, внутренняя борьба с которым и производит её симптомы.
Однако надо добавить, что если сегодня чисто логистически истеричке дойти до анализа и проще, чем когда-либо, тем не менее, на её пути находится множество соблазнительных вариантов "разобраться", гораздо более соответствующих её протестному мироощущению. В первую очередь я имею в виду практики астрологии, таро, нумерологии и другие околомагические направления, о существовании которых я только подозреваю.
Не знаю, озвучивал ли кто-то уже эту мысль - она пришла ко мне совсем недавно, - но, на мой взгляд, все эти практики можно довольно точно определить как "современное гадание". Интерес истерички к подобного рода практикам связан исключительно с их маргинальным статусом, т.к. они являются своего рода "обходом" Закона и предлагают истеричке такого рода знание, которое как бы ставит её над обычными символическими отношениями и позволяет "видеть истину насквозь". Этот жест имеет такой же смысл в конспирологии, поскольку конспиролог является таким субъектом, который за вроде бы обычными вещами всегда видит больше, чем стоило бы.
Кроме того, существует ещё один "этап работы над собой", который соблазняет истеричку на пути в анализ - посещение психотерапии, которая может сопровождаться получением диагноза и приёмом антидепрессантов. Эта практика гораздо сильнее соответствует мировоззрению истерички в том смысле, что также является "пограничной" - хотя её статус всячески пытаются "узаконить", всё же в психотерапии всегда остаётся нечто такое, что заставляет "сомневаться в чистоте намерений специалиста". С этим связана возня практикующих терапевтов с разного рода удостоверяющими их статус дипломами, сертификатами и другими грамотами, которые должны подтвердить их "полноценность" - т.е. психотерапевт вынужден "составлять фаллос" из дипломов, чтобы избежать обвинений в «замаранности» своего подхода, как истеричка вынуждена "доказывать обществу", что у неё уже есть фаллос и она достойна уважения.
Бастион психотерапии самый труднопроходимый для истерички, поскольку здесь всё устроено в такой манере, чтобы её "пограничность" законсервировать, т.е. по сути эта сфера является "средой обитания" истерички, местом, где её симптомы могут получить своё "социально одобренное применение" - я говорю о спасении нуждающихся. Статус «помогающей профессии» становится спасительной возможностью получить признание своих наклонностей и под прикрытием ремесла начать борьбу за "освобождение индивидуальности", т.е. войти в профессию и стать тем самым счастливым конспирологом, чьи догадки о мироустройстве признали и стали оплачивать. В этом неслучайность популярности профессии психолога среди женщин, скажем так, определённого "характера", а также неслучайность того, как психотерапия развивается и о чём беспокоится.
«Губительность" психотерапии заключается в том, что вместо того, чтобы истеричку проанализировать и освободить от навязчивого "спасения нуждающихся", её симптоматические наклонности запускаются в производство наслаждения, тем самым обрекая истеричку на непрекращающееся спасение вместо того, чтобы жить своей жизнью. Здесь становится наглядным отличие статуса психотерапевта от статуса врача: если врачу не дозволены "сентименты", поскольку это мешает вменяемой работе, то психотерапевт как будто является такой фигурой, которая обязана славиться своей «человечностью», причём в самом сладчайшем смысле безусловного принятия всего и вся.
Такого рода "принятие индивидуальности" является благоприятной средой для поддержки симптомов истерички и освобождает её от необходимости знакомства с ними, вместо этого максимально размывая любые представления о психическом, чтобы ни одно из них "не претендовало на истину в последней инстанции", т.е. не было тем фаллосом Закона, который угрожает истеричке изнасилованием.
Именно в психотерапии истерический субъект может заниматься тем самым «перевоспитанием», настаивая, что «каждый индивидуален и заслуживает счастья» - т.е. разговаривая с самим собой.
В этом пункте пользуясь случаем я бы хотел вернуться к разговору о "кастрации истеричек", которую предложили моей анализантке на курсе обучения психологов - ведь в свете сказанного такого рода практические рекомендации могут получить заслуженную оценку. Похоже, здесь верно улавливается, что истеричка оказывается на "мужской стороне", однако почему кастрация? Эта натужная метафора передаёт достаточно очевидный смысл: истеричку хотят "лишить достоинства", словно такая операция вернёт её на женскую сторону.
И проблема здесь не только в том, что это неверно буквально, - ведь кастрированный мужчина не становится женщиной, он становится кастратом, «навсегда опозоренным», т.е. лишённым даже надежды на то, что символическое достоинство он когда-либо обретёт. Гораздо важнее здесь, что "кастрация" - это именно то, чего истеричка всем своим существом пытается избежать, т.к. имитация обладания фаллосом является средством защиты перед самым сильным страхом истерички: лишения чести через гомосексуальное изнасилование.
Призна́юсь, я долго не понимал чем является столь характерный для истеризованного субъекта жест "вырывания" - например, "вырывание смысла", когда истеричка настолько безапелляционно задаёт аналитику вопросы, словно он заранее знает как ей быть и только в связи с тайными садистическими наклонностями мучает истеричку, заставляя самостоятельно вырабатывать знание о себе. Или "вырывание уважения" в тех случаях, когда истеричка почему-то решает, что ею пренебрегают умышленно, имея цель "унизить и опозорить", тогда как на самом деле именно в этих случаях речь идёт о влиянии бессознательного - однако истеричка воспринимает бессознательное как злой умысел, который "не осознают" по причине некой вторичной выгоды. С другой стороны, когда истеричкой действительно пользуются, манипулируя той самой жалостью, на которую она падка как никто другой, она остаётся слепа и никакого пренебрежения к себе не чувствует, хотя как раз здесь оно себя и являет.
Однако, в свете сказанного выше я готов предположить, что "вырывание", которое истеричка производит своей речью, именно что попыткой кастрировать и является. Т.е. истеричка не "пенетрирует", потому что пенетрировать ей нечем - её фантазиям о становлении фаллосом или обретении фаллоса сбыться не суждено, - однако истеричка хорошо умеет создать такого рода угрозу мужскому желанию, которое заставляет его "съёживаться", отступать от самой претензии на бытие мужским, тем самым отказываясь вступать в борьбу господина и раба и не угрожая истеричке потенциальным изнасилованием. В этой ситуации она фаллос не обретает - наоборот, она лишает других самой возможности им обладать, создавая прецедент кастрации, который "должен стать уроком на будущее", т.е. предотвратить возможное повторение мужской сексуальной агрессии в сторону истерички.
Неслучайно при упоминании того, как истеричка "заводит отношения" и неминуемо производит ситуацию раба и господина, последствия оказываются неравновесны: истеричка боится изнасилования, но оказываясь сама в позиции господина она ведь не насилует, а "перевоспитывает", т.е. учит "правильно быть мужчиной", поскольку её тонкий нюх позволяет ей хорошо улавливать чего именно ему не хватает, чтобы быть собой. Истеричке нечем насиловать, однако за счёт занимаемой позиции она обладает другим оружием - способностью организовать мужскую нехватку, т.е. пригрозить кастрацией тому, кто ей не подчиняется.
Таким образом, у упомянутого в начале этой части непонимания есть объяснение: хотеть "кастрировать" истеричку в вышеописанном смысле может только другой истеризованный субъект, который вступает с ней в отношения раба и господина и находится в господской роли, - например, психотерапевта. Тогда такого рода кастрационные жесты со стороны психопрактика - это гарантия того, что истерический пациент не перехватит инициативу и не будет пытаться доминировать в ходе "лечения", если эту процедуру теперь можно так назвать.
Кроме того, удивляет следующее: как так случается, что истеричка, даже будучи в браке и имея детей, может так и не заполучить уготованное ей достоинство и разрешения своих симптомов? Похоже, дело в том, что в определённый период развития своего невроза истеричка образует на первый взгляд достаточно стандартные отношения с невротиком навязчивости, которые как будто имеют потенциал сделать их "обычной семьёй".
Здесь происходит то самое меметичное, но совсем не смешное "связывание симптомами", которое в дальнейшем приводит эту пару к разрушительным последствиям разной степени тяжести. Дело в том, что навязчивый невротик является субъектом-носителем тревоги более признанного Другого, грязная изнанка успеха которого и становится тем, что невротик несёт в себе в качестве знания, на котором он уже сам хочет сделать себе имя. В этом смысле он также оказывается субъектом "недостойным", т.е. представляет собой живое хранилище чужих постыдностей, которые затем оказывается не в силах предъявить.
Истеричка в отношениях с таким субъектом чувствует себя "обязанной пожалеть", поскольку здесь также имеют место проблемы с отправлением любовного чувства, и кроме того, невротик навязчивости не угрожает ей тем "гомосексуальным изнасилованием", но скорее сам является субъектом, "претерпевшим вторжение", однако, вторжение иного толка, нежели истеричка.
Невротик же со своей стороны становится вместилищем "позора" истерички, как если бы он брал в подруги жизни женщину "падшую", с большой историей похождений - так что с обеих сторон имеет место "фантазия спасения". Хотя, как мы знаем, именно этого падения истеричка всеми силами пытается избежать, всё же "опозоренность" по мужскому образцу она неизбежно несёт в себе по причинам, которые ещё не были рассмотрены в этом материале.
Эти "отношения", служащие прикрытием для дальнейшего развития обоих неврозов, наглядно показывают как истеричка пользуется своим полом, будучи субъектом "мужской чести". Здесь она соблазняет невротика "по-женски", однако отношения между ними неизбежно приходят к ситуации раба и господина, и несмотря на многочисленные жалобы на своё недостойное положение и жизнь в целом, тем не менее, истеричка стремится занять здесь позицию господина.
На уровне этих отношений становится заметно, что её соблазнение обладает теми кровожадными чертами, обнажающими стремление "залезть под кожу": словно истеричка нависает над "достоинством" невротика, чтобы в случае угрозы или неповиновения с его стороны немедленно "кастрировать" и вернуть себе господство. В том же случае, если невротик не уступает, у истерички всегда остаётся "чёрный ход" на женскую сторону, куда она бросается, чтобы опозорить невротика тем, что "всё это время он сражался с женщиной". Так невротик оказывается в ловушке, где теперь он "обязан любить и уважать" истеричку под страхом "разоблачения" - сильнейшего страха невроза навязчивости.
Таким образом, истеричка становится "хранителем репутации" одержимого навязчивостью только на тех условиях, что имеет возможность в любой момент её разрушить, т.е. причинить невротику тот самый гомосексуальный позор. К сожалению, в таких "невротических отношениях", прикрывающих борьбу господина и раба, ни у кого из участников нет шанса своё достоинство обрести, поскольку каждый из них так или иначе опозорен - а фантазиям о спасении не суждено сбыться так же, как фантазиям обрести фаллос.
Однако для того, чтобы обретение уготованного женщине достоинства через деторождение оказалось недоступным истеричке, одного опыта отношений с невротиком навязчивости мало - всё же эти "отношения" вторичны и являются следствием уже произведённого "отказа от женского", а не причиной.
Здесь следует указать на другой слишком характерный для истерии симптом - разного рода "расстройства пищевого поведения", включая анорексию, булимию, переедание и странную избирательность в выборе пищи и напитков, которая подчиняется такой же совершенно неясной на первый взгляд вычурной логике, как религиозный ритуал.
С одной стороны здесь есть нечто такое, что отсылает нас к уже упомянутому "презрению к бабёнкам" - "жирная" и "отвратительная" еда оказывается тем, что способно "замарать" истеричку в том случае, если она прикоснётся к ней. Эта гипотеза подтверждается наблюдением за тем, как именно истеричке отвратительна еда - это как раз то ни с чем не спутываемое мальчишеское отвращение к "выделениям", которое не позволяет прикасаться к "несущим позор" субстанциям, т.е. перед нами метафора "харама", недопустимого действия, пренебрежение которым влечёт тяжелейшие последствия для совести верующего. Т.е. избирательность в пище у истерички некоторым образом будет совпадать с тем, какого рода "позорную мерзость" эта пища может представлять "при контакте" с ней.
С другой стороны здесь есть и нечто такое, что отсылает к "вскармливанию", т.е. к женской стороне вопроса, в отношении которой истеричка демонстрирует, скажем так, "показную неумелость". Т.е. если "кормление" является привилегированно женской функцией, то истеричка, воспринимающая женское как отвратительное, стремится изобретательно продемонстрировать своё "невежество" в этих вопросах, как если бы оно доказывало её "чуждость женскому" в целом.
Сюда же можно отнести демонстративное безразличие к "типично женскому досугу", вроде играм в куклы, "шопингу" и другим "розовым активностям". Здесь истеричке важно продемонстрировать, что она "не с ними", что это "ниже её достоинства" - что, разумеется, говорит не об отсутствии заинтересованности, а о необходимости доказывать своё безразличие, что само по себе безразличием являться не может. «Безразличие» в отношении тела может иметь следствиями как переедание, так и недоедание - как нарочито демонстративные способы заявить о своём «невежестве» в женском.
Ещё более принципиальный момент, на мой взгляд, заключается в том, что это «пищевое невежество» является формой самоповреждения для истерички: поскольку она по преимуществу окружает себя теми, к кому испытывает жалость, то её ресентиментная кровожадность не может быть им адресована - и потому истеричка инверсирует её на себя. Т.е. она предстаёт субъектом, который «защищает слабых» от всего, в том числе от тех «недостойных» действий, которые могут исходить от неё самой, и в результате обращает их на себя - как это происходит, например, в "отношениях" с навязчивым невротиком.
Здесь возникает странное метонимическое сходство с Законом, угрожающим тем самым "недостойным" - как если бы истеричка защищала от него других так же, как защищает своё тело от "проникновения" в него пищи.
Однако я сильно смещу акценты повествования, если не добавлю, что "демонстративное невежество" истерички является вынужденным, т.е. бессознательным.
Эта вынужденность тесно связана с другим симптомом истерии, который, пожалуй, находится настолько на поверхности, что подойти к его внятному анализу достаточно сложно. Он напоминает нечто вроде "невежества в базовых вещах", но нужно иметь в виду, что речь идёт об очень конкретной симптоматике, и не каждая неумелость или наивность в жизненных вопросах будет относиться к проявлениям истерии.
Я уже вкратце упоминал в самом начале этого материала о запутанности на уровне социального взаимодействия, которое характерно для истеризованных субъектов - так, что в среде психологов истеричку нередко называют "инфантильной", словно её поведение напоминает детскую непосредственность, которой ещё не знакомы "правила поведения в обществе". Во многом по этой причине в психотерапии всерьёз пытаются "научить истеричку жить", словно она ребёнок, которому не досталось нормального родителя. Однако затруднения истерички куда фундаментальнее и связаны вовсе не с отсутствием приобретённых навыков, а с тем, что можно назвать "протестом" против чего-то такого, что отвечает за приобретение субъектом своего пола, а не за "взрослость" и "инфантильность".
Истеричка не ребёнок в том смысле, что ребёнок любого пола стремится всеми силами урвать полагающееся ему "достоинство пола", т.е. поскорее стать мужчиной или женщиной и покинуть положение материнского объекта, "выпасть из гнезда", в то время как истеричка в этом пункте оказывается именно что "обречена на протест" против самого факта присвоения пола. Чтобы пытаться "довоспитывать" истеричку, "наконец объяснить ей как устроена жизнь", нужно сильно не понимать, что здесь истеричка демонстрирует свой важнейший симптом, а не страдает от пропущенного урока в школе жизни.
Этот протест, проявляющий себя как в непонимании правил поведения "на людях", так и в расстройстве "пищевого поведения", - что звучит иронично точно в том смысле, что речь тоже идёт о "поведении", - на самом деле находит отражение почти в каждом аспекте жизни истеризованного субъекта и доставляет большинство неудобств ему и его окружению. Наиболее характерное здесь - особое "неумение выглядеть" в том смысле, что внешний вид истерички часто напоминает нечто среднее между мужчиной и женщиной, но так, словно здесь нарочно пытались запутать, т.е. усложнить идентификацию пола истерички для того, кто будет на неё смотреть. В основном это касается, конечно, одежды, но далеко не только - речь о "внешнем виде" как таковом, в том числе в поведении и речи.
"Нарочитое невежество" истерички как раз и проявляется в том, чтобы свой пол "спрятать от глаз", но при этом выглядеть, скажем так, "инфантильно", т.е. как будто по-детски, чтобы таким образом защитить себя от поползновений любовного чувства со стороны окружающих, которое истеричка воспринимает как намерение изнасиловать. Т.е. когда психолог называет за это истеричку "инфантильной", он в каком-то смысле оказывается с ней в сговоре, потому что не замечает, что эта "инфантильность" является вынужденной - в том смысле, что истеричка сама хочет произвести впечатление "незрелой особы", чтобы защититься от "внимания". Словно она хочет сказать, что "ещё не готова", хотя по факту эта готовность не наступит никогда.
На самом деле отсюда родом явление, которое можно назвать "магическим мышлением" - т.е. вера в практики современного гадания, а также в "силу мысли", которой сегодня привлекают в свою жизнь деньги, успех и любовь. Это трио неслучайно, поскольку напрямую отсылает к "обладанию достоинством" - и в этом смысле вера в магические способы их заполучить говорит о том, что здесь имеет место то самое "невежество в базовых вещах" истерички, которая хочет заполучить это всё не вступая в символический обмен, т.е. жульническим путём в обход Закона, под которым и подразумевается пресловутая "магия".
Надо сказать, что это же истерическое "невежество" имеет другую крайность - в кричащей чрезмерности, с которой истерический субъект предпринимает попытки "сделать всё правильно". Эта крайность является самой распространённой формой сокрытия истерической "неосведомлённости" и выполняет функцию "маскарада", театрального прикрытия непонимания.
Например, описываемая ранее "жалость", которую истеричка питает к "отверженным", является извращённой формой любовного чувства, которое подкреплено как раз тем, что оно достаётся "только тому, кто действительно нуждается в любви" - истеричка вынуждена оправдывать своё поведение моральным долгом. При том, что по факту эти "отверженные" не представляют для неё именно что любовного интереса, тем не менее, она к ним как бы "прикреплена" в роли сиделки.
В этом смысле истеричка "делает всё правильно", - поскольку такая "любовь" является не "блажью", которую истеричка не в состоянии себе позволить, а "поддержкой нуждающихся". Здесь возникает совершенно бредовая ситуация, словно любовное чувство можно вызвать "по велению долга" - и на самом деле так и даёт о себе знать вторая крайность истерического невежества, как попытка сокрыть тот факт, что она "не понимает кого ей любить", т.е. факт отсутствия половой идентификации.
Другой пример крайности может заключаться в излишне кричащем "женственном" внешнем виде - опять же, для сокрытия того, что достоинство женского пола здесь не приобретено, - который выражает то, что можно назвать "детским взглядом на маму". Я имею в виду тот ни с чем не сравнимый внешний вид маленькой девочки, которая втайне добралась до маминой косметички и сделала себя "женственной" - поскольку ей в силу возраста женская позиция ещё не доступна, она пытается именно что изобразить "женственность". Истеричка же вынуждена заниматься этой имитацией и после прохождения периода, когда "женское" уже ей доступно - словно её внешний вид является ответом на вопрос «как правильно должна выглядеть женщина», что, конечно, выдаёт неудачу в прикреплении к женскому.
Пожалуй, по этой же логике истеричка может обзавестись детьми - ведь "так правильно делать женщине", с той лишь разницей, что для истерички деторождение становится не предопределённым и единственным способом обрести достоинство пола, а чем-то вроде "обязанности", наложенной на неё по факту "рождения в женском теле". В этом смысле она нередко "отдаёт свой долг", производя потомство и воспитывая его, но, опять же, делает это, хотя бы частично, для сокрытия своего непонимания почему она вообще должна этим заниматься.
И похоже, та же логика описывает сексуальную жизнь истерички, если она пытается "вести её правильно" - она ложится с мужчиной не потому, что хочет его и не потому, что только посредством его "участия" может обзавестись собственным достоинством в виде ребёнка, а потому, что "так делают женщины", т.е. опять же, отдавая долг своему бытию в женском теле, но при этом "не понимая зачем это всё нужно" в смысле непричастности женскому полу.
В этом смысле она, конечно, может получать удовольствие от коитуса, но парадоксально это удовольствие будет иметь "гомосексуальные нотки" - поскольку с её стороны имеет место "протест против женского", истеричка в сексе, скажем так, "не отдаётся", словно ей обязательно нужно что-то придержать при себе. Нередко это выглядит как «требование кончить», словно истеричка «мастурбирует мужчиной» и нацелена «урвать своё» в сексе - угадывается отстаивание "мужской чести" и жест «вырывания».
Тем не менее, здесь может иметь место даже "сексуальная разнузданность", как та же попытка через преувеличенно-развратное поведение скрыть отсутствие женской позиции, т.е. театрально отыграть стереотип соблазнительницы, "Дон Жуана в платье", которой важно именно продемонстрировать свою успешность у противоположного пола. Измерение театральности здесь продолжает играть ключевую роль, словно поведение истерички, опять же, является ответом на вопрос девочки с маминой косметичкой "как правильно быть женщиной".
Эта "психопатология обыденной жизни", которую я привожу в качестве набросков симптоматики современной истерички, зачастую остаётся потаённой даже для самой страдающей женщины ввиду действия вытеснения, поскольку все эти вопросы чрезвычайно неудобны даже для того, чтобы допустить в своих мыслях, не говоря уже о том, чтобы делиться ими с другими людьми.
Тем не менее, описываемые затруднения являются хлебом разного рода "подбадривающих профессий", вроде психологов, сексологов и гадалок, поскольку здесь очень удобно - я бы даже сказал, слишком удобно, - делать ставку на индивидуальность истерического субъекта, как если бы все эти затруднения были следствием его "непохожести", из-за которой он никак не может "вписаться" в социум. Так что здесь истеричку будут учить делать не "правильно", а "как хочется", не понимая, что истеричке это самое "как хочется" недоступно в связи с отсутствием "достоинства пола", и потому она имитирует "как правильно", чтобы хоть как-то продвигаться вперёд.
Но если эти затруднения можно подвести под некие "особенности личности", которую нужно освободить от социальных рамок, то есть нечто вызывающее у истерички такого рода беспокойство, которое мантрами об индивидуальности почти не успокаивается - я говорю о том специфическом поведении в браке, которое можно совершенно без иронии назвать "имитацией хозяюшки». Речь о положении женщины как "хранительницы очага", которая намывает поверхности и обстирывает детей, а также берёт на себя функцию "кормления", о которой уже упоминалось.
В отличие от предыдущих моментов, которые хотя и не находят окончательного разрешения во внутреннем диалоге, но, тем не менее, могут найти хотя бы успокоительное объяснение, по какой-то причине пункт "домашнего очага" вызывает наибольшую тревогу у самой истерички: несмотря на то, что она может быть окружена "подбадривающей поддержкой" со стороны партнёра, психологов и подруг, тем не менее, никакие реверансы в сторону "индивидуальности" не способны унять вопросы истерички к самой себе - словно объяснения как таковые бессильны и не снимают вопроса.
Т.е. в этом пункте истеричка обнаруживает границы собственной тревоги и не может в привычной манере ускользнуть в "личные особенности", но оказывается вынуждена столкнуться со своим симптомом, что не обходится без последствий. По какой-то причине именно эта область привилегированно демонстрирует "бытие женщиной", и потому именно здесь истеричка намывает, перестирывает и наготавливает с утроенной силой, чувствуя себя ответственной "отдать женский долг" - навязчивость истерической имитации здесь легко даст фору невротику навязчивости. Неслучайно спустя время феминистическое направление мысли окрестило это "второй сменой", т.е. неоплачиваемой работой в качестве кухарки и уборщицы по дому, объявив тем самым "войну домашнему угнетению женщин", чтобы облегчить положение истерического субъекта.
Именно в этом пункте возникают предпосылки для организации "партнёрства", которое должно заменить "патриархальную семью": поскольку достоинство пола всё сильнее размывается и утрачивается, истерической альтернативой "стандартным ролям" представляется, скажем так, "союз двух равных партнёров" - в каком-то смысле бесполых, поскольку речь идёт об отстаивании "прав личности" в борьбе с той "угнетающей силой", которую представляет половая идентификация.
Но нужно понимать, что описываемые здесь затруднения носят культурный характер - т.е. любая женщина так или иначе будет проходить через истерию, потому эти симптомы и выглядят такими вездесущими, но вот далеко не каждая сможет благополучно её завершить. Истерия как раз и является такой "стадией развития" девушки, которая предшествует вступлению в брак и обретению достоинства женского пола - потому проблема, с которой психоанализ работает по преимуществу, заключается в "застревании" субъекта на этой стадии и выработке симптомов, которые говорят о том, что он "не хочет идти дальше".
Описываемые затруднения и являются метафорической реакцией на событие, которое Фрейд называет убийством Отца: сопротивление обретению пола и попытка "задержать момент развития", чтобы не вовлекаться в "тяготы обладания достоинством" и не отказываться от наслаждения, по сути представляют собой ключевую ось проблематики современного субъекта, поскольку эта "остановка в развитии" обходится, мягко говоря, недёшево и только за счёт образования симптомов - и тем не менее, на это идут. Т.е. мы имеем дело с повреждением чего-то такого на уровне культуры, что отвечает за организацию субъектности как таковой, в особенности за получение достоинства пола, которое и наделяет "взрослостью".
Это важно, поскольку описываемая выше повреждённость не является виной конкретной истерички или невротика, в то время как они самим своим образом жизни демонстрируют именно что "личную ответственность" за поломку и становятся её носителями - сам факт образования симптомов говорит о том, что здесь всеми силами чему-то сопротивляются, даже если не могут это внятно артикулировать.
Анализ же со своей стороны предоставляет возможность "сделать шаг вперёд" и достоинство приобрести, но оно будет иным, преобразованным, нежели то "естественное" обретение пола, которое подверглось порче и вызвало истерическую реакцию - и вариант анализа более предпочтителен в том смысле, что не пытается повернуть время вспять, т.е. не является реставрацией утрачиваемых традиционных ценностей, но вместе с тем и не присоединяется к освободительному протесту истерички против сложившегося положения дел, т.е. не является оплотом личности в борьбе за "индивидуальность", т.к. это другая крайность того же заблуждения - поскольку здесь речь на самом деле идёт о чём-то вроде "бесполости". При прохождении анализа же создаются условия для преобразования достоинства пола через "горнило" истерии, которое будет аккуратно учитывать её критические замечания о случившейся поломке, но при этом не ввязываться в историю повреждения культуры ни со стороны революции, ни со стороны реставрации.
В каком-то смысле истерия, как застревание на "бесполой стадии развития", является чем-то вроде "попытки решения вопроса мёртвого Отца", возможно даже попыткой его неудачного воскрешения. В этом протесте есть не только нотки несогласия со случившимся, но и требование предоставить такие условия, которые могли бы "избавить" от знания о случившейся поломке - и именно здесь жест "избавления" и становится тем, что намертво приковывает истеричку к проблеме, против которой она восстаёт.
Этот достаточно сложный и не слишком понятный момент, который, однако, становится основанием для развития истерических симптомов именно в таком виде - как своего рода "бытие травмой". Речь истерички по большей части состоит из жалоб на "претерпевание урона": она зациклена на несправедливой травматичности, особенно если урон нанесён не ей, а тем, к кому она "приставлена сиделкой", и готова настаивать на наличии этого урона даже там, где для этого нет никакой нужды, словно это следует делать "во имя справедливости" - пункт, в котором принципиальность истерички даёт о себе знать чаще и громче всего. Также имеет место несбыточная фантазия об "обретении целостности", причём речь идёт о чём-то вроде сокровенной мечты персонажа итальянской сказки "наконец стать мальчиком", т.е. обрести достоинство, которое предотвратило бы несправедливое претерпевание травмы.
"Пограничность" истерички на уровне символических отношений говорит о том, что она занимается "спасением Другого через возвращение ему достоинства", причём так, словно истеричка "прикрывает собой чужой позор", т.е. становится тем недостающим элементом Другого, которого ему не хватает, чтобы «не падать». С другой стороны истеричка сама носит в себе желание претерпевшего несправедливое лишение чести мужского Другого, который нуждается в "восполнении" - что вовсе не значит, что эту нужду нужно "заполнить" любовью и верой в себя, потому что это та же логика истерического спасения.
Соответственно, двигаясь по этой логике можно предположить, что в Реальном истерички имеет место "неосуществившееся спасение" того, кто на её глазах был несправедливо убит, как если бы истеричка винила себя за своё бездействие и была захвачена падением этой величественной фигуры. Т.е. симптомы истерички являются по сути метафорой к этой сцене, начиная от места приложения орудия убийства, в котором будет проделана дыра, и заканчивая падением Отца в результате "испускания духа" - словно она идентифицируется с раной, через которую "исходит дух", т.е. выпадает что-то такое, что делало его полноценным.
Похоже, именно здесь происходит расслоение той логики "маскарада", в которой мы обычно узнаём женское: женский маскарад всё же посвящён ей самой, хоть и обращён к мужчине, который должен соблазниться её игрой, тогда как маскарад истерички посвящён не ей, т.е. является формой "уплаты дани", отказа от женского наслаждения в угоду тому, кто "действительно нуждается", т.е. объекту падшему и опозоренному. Именно в этом смысле имитация истерички отдаёт "натужностью", словно она вынуждена длить несвойственное ей поведение, жертвуя собой, чтобы в итоге "откупиться" от знания о чужом позоре, который она не может игнорировать под страхом смерти.
Вероятно, по этой причине невролог времён Фрейда усмотрел здесь "переизбыток женственности", однако интонация здесь совершенно иная и к "постоянной смене масок", под которой и понимается любимая мужчиной женская игра, не имеет никакого отношения - потому она так надрывна, что женской уже не является. Другими словами, истеричка именно что представляет «как правильно быть женщиной" и благодаря этому "имитирует женское", но поскольку само женское является имитацией, то истерическая "имитация имитации" оказывается самоподрывающей формулой: если имитируется сама имитация, значит здесь происходит что-то совершенно другое, не имеющее отношения к "женскому", каким мы его знаем.
В этом угадывается "двойное дно" истерического невроза, как специфической захваченности мужским, причём в его особом виде - мужским увеченным, лишённым достоинства и потому не способным женщиной обладать, но именно по этой причине как будто бы наиболее нуждающимся в женщине как сиделке, приставленной к нему "для обслуживания травмы". Конечно, предметом женского любовного интереса действительно является мужская нехватка, но с той разницей, что это именно интерес, а не тревога. И наоборот, как только мужское положение вызывает тревогу, т.е. свидетельствует о приближающемся "падении" и лишении чести, то это говорит о том, что здесь больше нет места для, собственно, женского - поскольку у женского маскарада не останется зрителя, который стоял бы на ногах достаточно твёрдо, чтобы иметь возможность явить своё желание и тем самым "запустить игру".
Истеричка же оказывается таким субъектом, который под давлением вины понуждён продолжать присутствовать при мужчине уже после того, как свершилось его падение и утрата символического достоинства. Более того, она вовлекается в эту ситуацию через фантазию "спасения", словно здесь необходимо путём самопожертвования отринуть символический порядок, за пределы которого оказывается выброшен падший мужчина, чтобы "быть при нём вопреки его падению», словно это должно значить, что он "не совсем упал", поскольку "опирается на неё", как на костыль.
В этом смысле она, разумеется, сама покидает женскую позицию и оказывается в позиции пассивно-гомосексуальной - поскольку разделяет участь того, кто утратил своё достоинство, лишившись мужской чести, другими словами, "разделяет с ним его позор".
#истерия #отец #закон #сексуальность #фрейд
