Письмо 16.
Кемерово, 18.08.79
Славная моя Королева Черного моря!
Получил сразу два твоих письма. Очень тебе признателен за все — за любовь, беспокойство, тревоги. За все твои замечательные слова! Не могу себе представить эту жизнь без тебя, не могу даже подумать — как и что было бы без твоей улыбки, без твоих нежных рук, без твоих мудрых и добрых слов. БЕЗ ТЕБЯ!
У каждого жизнь своя, но наступает такой момент, когда ты уже себе перестаешь принадлежать. Это — и радость, и счастье, и муки, и радостно-мучительные, но счастливые сны. Сны наяву! Нет и не может теперь быть в жизни без тебя! … ты моя ненаглядная, смешливая, танцующая также нежно и славно. Так жить, как мы с тобой прожили НАШИ дни — это только можно мечтать в счастливом сне.
Я люблю тебя. Нет счастья без тебя ВСЕЙ и НАВСЕГДА! Обещаю тебе — так, как было, будет — всегда и во всем…
Баба-Яга стоит на стреме, но у нее ничего не выйдет. Злой дух ждет своего часа. Но и у него — лишь под носом…
Представляю себе твой домик на двоих. И — розы внизу, и — море ночью, и — музыку за стеной. И — все остальное. Но, поверь мне, очень тяжко это осязать, но…. не видеть и не быть рядом.
Каторжники жили надеждой, они работой зарабатывали свой мифический ночной покой. Они с ужасом ждали завтрашний день, когда — опять все сначала и до конца было так же, как и вчера. Бежать — бесполезно, кругом снежная пустыня, голод, болезни. Они жили и надеялись на свободу…
Сижу в гараже. Здесь я ОДИН. Это- мой покой и моя обитель. Сижу — в нашей машине, все возникает в памяти мятежной, каждый миг возвращается с надеждой повториться.
Но — Черное море далеко, МОЯ Королева — далеко, моя любовь — далеко. И — встреча пока еще, очень далеко. Я люблю тебя безумно. Безумнее быть не может. И — страшней мук в одиночестве быть не может…
Невестка и внук пока в больнице, у нее неприятности, температура и все — прочее. Это плохо, настроение и без того плохое. Славик переживает очень, мучительно на него смотреть. Пытаюсь его отвлекать , отвлекаю — как могу. Поднял весь город на ноги, но ей пока не лучше. Вот такие дела мои.
Жду от тебя писем, родная моя. Я с тобой каждый миг.
Целую очень, жду, хочу — ВСЕГО!
Твой Эм.
Продолжение.Воспоминания.
Страшная и истребительная война началась. Я, мама и Лена кое-как дожили до начала 44-го года, мама перешла только на ночные дежурства, очень у нее болели раны после операции. Но я продолжал приносить обеды, а Лена поступила учиться на первый курс Днепропетровского железнодорожного института, который тоже был эвакуирован в Новосибирск. На факультете «движения» ей нравился ж/д транспорт.
Для длительных гулянок у меня всегда не было времени. Во дворе появились хорошенькие девочки из поздней эвакуации, и иногда мы проводили свободное время вместе. Особенно комфортно — на рынке, там было интересно и можно что-нибудь стырить. Учебников и тетрадей не было вовсе, приходилось все запоминать, а требования никто не отменял!
Летом, как и в предыдущие годы, нас использовали для сельхозработ. Только в этом году не возили каждый день в город, а жили мы в бараке, спали на нарах, еду готовили сами себе. Добавили по стакану молока в день, чуть-чуть прибавили хлеба.
Колхозники говорили, что привезли много пшеницы из Казахстана. Украину и часть Белоруссии уже освободили от немцев. На свободной земле летом начали сеять пшеницу, сажать картофель, морковь и свеклу. Но народ от страданий и лишений никто не освободил, появились в прокате документальные фильмы обо всех ужасах немецкой неволи, виселицы, расстрелы и практически полностью разрушенные города, сожженные поселки и деревни. После таких фильмов я не спал ночами и вздрагивал от громких звуков…
Как-то к нам вечером пришел военный с большими погонами, он лечился в нашем госпитале от ран в ногах. Мама за ним долго ухаживала в госпитале, он возвращался на фронт. И он впервые рассказал при мне и Лене о тех ужасах, которые пережили евреи в Киеве, о массовых расстрелах 250 тысяч евреев в Бабьем Яру… Много лет спустя об этой трагедии писали много и подробно, но в тот вечер мы услышали эту историю впервые…
***