Всем привет! «Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем сообщение ТАСС о первом в мире полете человека в космическое пространство. 12 апреля 1961 г. в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор ГАГАРИН Юрий Алексеевич…» Так начиналось знаменито сообщение ТАСС, озвученное не менее знаменитым голосом Юрия Борисовича Левитана. В этой статье я решил собрать некоторые воспоминания об этом дне, чтобы ещё раз вспомнить, как это было. Поехали!
Начнём мы с воспоминаний Бориса Евсеевича Чертока. На тот период помимо самого пуска космического корабля-спутника «Восток» ОКБ-1 проводило испытания боевой ракеты Р-9, уникальной по своей структуре, т.к. заправлялась жидким кислородом и керосином. Много с этой ракетой позже намучались, т.к. она готовилась под шахтное базирование. Об этой ракете стоит говорить отдельно, когда дойдём в обсуждениях до Василия Павловича Мишина. Важно отметить, что эти воспоминания писались много позже описываемых событий, поэтому к ним, как и ко всем воспоминаниям, нужно относиться с предельной осторожностью. Но почитать можно.
Цитирую по второму изданию книги «Ракеты и люди. Том 3. Горячие дни «Холодной войны»:
«...Пуск Р-9 был назначен на 5 часов утра 9 апреля. Фактически он состоялся в 12 часов 15 минут. Ракета простояла под кислородом в заправленном состоянии лишних семь часов в связи с поисками ошибок в схеме наземной автоматики управления заправкой. После долгих и мучительных попыток набора готовности ракета ушла со старта с непривычной для глаз резвостью.
Первый старт новой межконтинентальной ракеты, несмотря на доклад о преждевременном выключении второй ступени, был отмечен торжественным построением на стартовой площадке военных и гражданских участников. Перед строем выступили и поздравили всех с большим успехом маршал Москаленко, вслед за ним Руднев, с благодарностью к испытателям обратился Королев. Он единственный, кто сказал, что далеко не все прошло гладко, ракета не дошла до цели и нам предстоит над ней еще много работать.
Тут же, на площадке, после торжественного построения Королев доложил Москаленко и Рудневу, что поручает Мишину и мне немедленно приступить к разбору причин всех непорядков, имевших место при подготовке к пуску Р-9. Затем, отозвав нас двоих в сторону и хитро улыбаясь, объявил, что завтра, 10 апреля, мы с ним должны быть на «товарищеской встрече» на берегу Сырдарьи в «нулевом» квартале. «И прихватите с собой Леонида», – добавил он.
Собраться на берегу Сырдарьи предложил Руднев. Он уговорил Москаленко провести неформальную встречу с будущими космонавтами в узком кругу и поговорить по душам, «без всякого протокола». Задумали даже прогулку на катерах!
Для такого сбора использовали открытую веранду, выстроенную на берегу реки непосредственно на территории «маршальского нулевого квартала» десятой площадки. Веранда предназначалась для защиты от палящего солнца во время отдыха и прогулок высочайшего военного начальства. Для разговоров «по душам» на веранде, впоследствии получившей историческое название «беседка Гагарина», поставили столы, сервированные скромной закуской и разнообразными безалкогольными напитками. Собралось действительно тщательно подобранное общество – около двадцати пяти человек, включая шесть будущих космонавтов.
Старшие лейтенанты Гагарин и Титов сидели рядом с маршалом Советского Союза Москаленко, председателем Госкомиссии министром Рудневым, Главным конструктором Королевым и Главным теоретиком космонавтики Келдышем. Мне понравилось, что оба они совершенно не робели. По-видимому, все предыдущие процедуры их уже закалили. «Сухой закон» не способствовал застольному оживлению. Тем не менее все тосты с минеральными и фруктовыми водами и сама обстановка получились действительно более теплыми, чем формальные доклады на ВПК и госкомиссиях.
Королев говорил очень просто, без пафоса: «Здесь присутствуют шесть космонавтов, каждый из них готов совершить полет. Решено, что первым полетит Гагарин, за ним полетят и другие... Успеха вам, Юрий Алексеевич»
Я впервые внимательно слушал и оценивал Гагарина, который рассказывал, обращаясь к собравшимся, о возложенной на него задаче. Не было лишних красивых слов. Он был прост, ясен и действительно обаятелен. «Нет, не ошиблись в выборе», – подумал я, вспоминая разговоры, длительные процедуры отбора кандидатур на первый полет.
До этой встречи у нас возникали «кулуарные» споры: Гагарин или Титов? Помню, что Рязанскому больше нравился Титов. Воскресенский сказал, что в Гагарине затаилась некая удаль, которую мы не замечаем. Раушенбаху, который экзаменовал космонавтов, в равной мере нравились оба. Феоктистов очень старался, но не мог скрыть своего желания оказаться на их месте. До встречи на берегу мне казалось, что оба кандидата слишком молоды для предстоящей всемирной славы.
<…>
Нет, не ошиблись в Гагарине. Досадно, что в тот солнечный апрельский день по строгим режимным законам работала только одна «засекреченная» кинокамера оператора «Моснаучфильма» Володи Суворова.
Спустя 34 года я снова находился в «беседке Гагарина». На этот раз вместе с дочерью и внуками Королева. Фото- и видеотехники было вполне достаточно. Но воскресить образы тех, кто сидел здесь 10 апреля 1961 года, эта техника не могла. Я с грустью смотрел на совсем обмелевшую Сырдарью. «Даже на байдарке не пройти», – подумалось мне. В 1995 году я так и не смог ответить на простой вопрос: «Кто, кроме меня и четырех космонавтов (Титова, Поповича, Николаева и Быковского), ещё жив из тех двадцати пяти, которые находились в этой беседке перед историческим полетом?»
В 2007 году я вношу редакционные уточнения в свои мемуары. Из четырех упомянутых мною космонавтов осталось только двое – Попович и Быковский…»
Тоже внесу корректировку: на данный момент никого из упомянутых людей, включая Бориса Евсеевича в живых уже нет.
«…Мы, создатели ракеты-носителя и корабля «Восток», о мировой славе не задумывались, но и мысли о верной смерти космонавта не допускали. Более того, почти у каждого из моих друзей, с которыми я общался в эти предпусковые дни, была внутренняя вера в успех.
Вечером 10 апреля 1961 года в торжественной обстановке, в большой тесноте, при ослеплявшей подсветке для фотокиносъемки, состоялось заседание Государственной комиссии. На нем собралось много людей. Все говорили четко, коротко и торжественно – только для кино- и звукозаписи. Все решения уже были приняты на закрытом заседании. Но даже этот единственный хроникальный фильм о заседании Государственной комиссии рассекретили и разрешили к открытой демонстрации только 10 лет спустя.
11 апреля провели все положенные по инструкциям испытания носителя и корабля на стартовой позиции. Почти каждый ответственный за систему прежде, чем расписаться в журнале за проведенную операцию, приговаривал: «Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, – замечаний нет!»
И действительно, к утру 12 апреля все было готово и подписано без замечаний.
По четырехчасовой готовности начали заправку. По двухчасовой на стартовую площадку подъехал автобус с космонавтами. Провожавших и обнимавших Гагарина перед посадкой в лифт оказалось гораздо больше, чем предусматривало где-то оговоренное расписание. К счастью, скупые, но достоверные кадры кинохроники сохранились. Это во многом заслуга кинооператоров студии «Моснаучфильм» и, в частности, упомянутого неутомимого Володи Суворова. Теперь в юбилейные дни демонстрируются на торжественных собраниях кадры проводов и посадки Гагарина в лифт. Провожают его к лифту Воскресенский и Ивановский. Ивановский поднимается с Гагариным в лифте и потом помогает ему обустроиться в спускаемом аппарате.
Я спустился в бункер, посмотрел на сосредоточенно серьезных военных пультистов носителя, Пилюгина, пристроившегося в углу пультовой со своими консультантами, расположившихся в гостевой Москаленко и Руднева, убедился, что у следившего за пультами «объекта» Юрия Карпова тоже «замечаний нет».
Юрий Быков из бункера начал проверку «Зари». Через десять минут связь с «Кедром» – такой позывной присвоили Гагарину – была установлена. До спуска Королева в бункер связь с Гагариным поддерживали из «гостевой» Каманин и Попович.
Поднявшись из бункера, я доложил находившемуся на площадке Королеву, что по моей части замечаний нет, и получил разрешение отбыть на ИП-1. Только приехав на ИП, я узнал, что все же после посадки Гагарина в аппарат произошло ЧП: на пульте в бункере не загорелся транспарант, удостоверявший закрытие входного люка корабля. Повторное открытие и закрытие люка с проверкой концевого контакта быстро проделали Ивановский и монтажник Морозов. Со временем за неимением других замечаний, требовавших героизма стартовой команды, сей эпизод, постепенно обрастая драматизирующими деталями, вошел в устные и эпистолярные воспоминания о запуске первого человека в космическое пространство.
На ИП-1 транслировались переговоры «Зари» с «Кедром». Последние доклады из бункера: «Зажигание», «Предварительная», «Главная», «Подъем'» подключили всех нас к улетающей ракете. Лихое гагаринское «Поехали!» потонуло в нарастающем реве двигателей.
Теперь быстро на «двойку». Там уже идут переговоры с Гагариным.
Слышимость отличная. Быков сияет. Его «Заря» впервые говорит из космоса голосом живого человека.
– Видимость отличная! В иллюминатор «Взор» наблюдаю Землю, облака ... Вижу реки ... Красота!..
Самым мучительным в тот день было ожидание сообщения о благополучном приземлении. Но вот все уже позади.
Все слетевшиеся на полигон разбегаются по гостиницам, хватают чемоданчики, рассаживаются по автомашинам и мчатся на аэродром. Королев перед посадкой в ожидавший его автомобиль с очень виноватой улыбкой обращается к Мишину, ко мне и Хомякову, стоявшим у его домика:
– Нельзя же всем улетать. Готовые «девятку»,
Не глядя в глаза, жмет руки и спешит сесть в машину. За ним торопятся уехать все отобранные для встречи с Гагариным в Саратове.
Мы прощаемся, не подавая вида, что завидуем всем улетающим на встречу с Гагариным в ликующую Москву.
На следующий день после пуска Гагарина мы, оставшиеся на полигоне по «злой воле Королева», как выразился Калашников, приобщались к ликованию всей страны, изредка включая приемники. Я утешал друзей тем, что мы тоже «первыми в мире» получили возможность изучать пленки телеметрических записей поведения в полете систем исторического носителя и корабля…»
Это были воспоминания об историческом полёте Гагарина одного из заместителей Главного конструктор, а теперь обратимся к воспоминаниям ведущего конструктора корабля «Восток» Олега Генриховича Ивановского. Цитирую по книге «Наперекор земному притяжению»:
«…Когда кончилось 11 апреля и началось 12-е, мы не заметили. На востоке небо начало алеть. С верхнего мостика стартового устройства открылась бескрайняя степь. Облака висели над ней нежно-розоватыми комочками. Предрассветный ветерок настойчиво лез под куртку.
На нижних этажах стартового устройства – площадках обслуживания – работают ракетчики. Идет заправка ракеты топливом для ее двигателей. В самом низу, на «козырьке», несколько человеческих фигурок. С высоты они маленькие-маленькие. Но узнать можно. Помню, Сергей Павлович отошел от небольшой группки, посмотрел вверх, махнул рукой. Я спустился на лифте вниз.
Королев казался спокойным. Но очень уставшее лицо, уставшие глаза. Чуть улыбнувшись, кивнул мне:
– Ну как дела, старик?
– Все в порядке, Сергей Павлович, ждем.
– Знаю, что все в порядке... Я, пожалуй, поеду туда, к ребятам, посмотрю, как у них подготовка идет.
И он пошел к своей машине. Понял я, что волнуется Главный, сильно волнуется, что хочет занять чем-то паузу, а занять лучше всего делом... Автобус с космонавтами должен был прибыть через час. <…>
Незаметно прошел час. И вот на бетонке показался автобус. Все ближе, ближе. Остановился он почти у самой ракеты. Внизу все руководство с нетерпением не меньше нашего ждало этого момента. Минута на лифте – и я был внизу. Открылась передняя дверка, и в ярко-оранжевом скафандре показался Гагарин. Несколько шагов, рука, неуклюже поднесенная к гермошлему.
– Товарищ председатель Государственной комиссии, летчик-космонавт старший лейтенант Гагарин к полету на первом в мире космическом корабле-спутнике «Восток» готов!
Королев смотрел на Гагарина добрыми-добрыми главами, как может смотреть только отец на любимого сына, провожая его в трудный и опасный путь, и ни словом, ни взглядом не показал своего волнения и тревоги.
– Ну, Юрий Алексеевич, пора. Нужно садиться.
Обнялись. Я стоял рядом и, слегка поддерживая Гагарина под локоть, пошел вслед за ним к лифту. Поднялись по лестнице к площадке. Здесь Юрий на минуту задержался, повернулся к провожающим, поднял руки, посылая им свой привет.
В кабине лифта мы трое: Гагарин, Востоков и я. Две-три минуты подъема – и верхняя площадка. Открываю дверцу. Прямо в лицо — яркий свет ламп: уже и сюда поспел Володя Суворов. Стрекочет камерой, прильнул к видоискателю, как к прицелу. Спешит — дубля таким кадрам не сделаешь.
Прошли к люку. Гагарин заглянул внутрь.
– Все в порядке, «первый сорт», как СП скажет, – не преминул доложить Володя Морозов.
– Раз так, садимся, – улыбнулся Гагарин. <…>
Я отошел чуть в сторону, чтобы не мешать Востокову колдовать над привязной системой и креслом. Устроившись, Гагарин начал проверку радиосвязи:
– Как слышите меня?.. Вас слышу хорошо... Вас понял: приступить к проверке скафандра. Я заглянул внутрь кабины. Юрий почти автоматически делал все, что было многократно отрепетировано. Востоков довольно улыбался.
Минут через пять Гагарин доложил:
– Проверку скафандра закончил.
Вскоре он переключил линию радио на телефоны гермошлема, и мы уже не могли слышать вопросов, задаваемых ему, но по его ответам было понятно, что с ним говорили его товарищи из отряда космонавтов. Говорил и Сергей Павлович.
Я посмотрел на часы. Семь часов пятьдесят минут. Надо прощаться с Юрой и закрывать люк. Что-то хочется еще сказать. Но все сказано. Обнял Юрия, насколько позволяли размеры люка, пожал руку, похлопал по шлему.
– Давайте...
Мгновение – и Володя Морозов с Колей Селезневым накинули крышку на замки. А их тридцать. Руки, словно автоматы, быстро навинчивали гайки замков. Володя Морозов специальным, так называемым моментным, ключом подтягивал каждую из них. Первая, пятнадцатая, седьмая, двадцать третья... Некогда смотреть на часы. Секунды отстукивали в висках толчками крови. Последняя! Опустили облегченно руки. И тут же тревожный, настойчивый сигнал телефонного зуммера. Взволнованный голос:
– Почему не докладываете? Как у вас дела?
– Сергей Павлович, тридцать секунд назад закончили установку крышки люка. Приступаем к проверке герметичности.
– Правильно ли установлена крышка? Нет ли перекосов?
– Нет, Сергей Павлович. Все нормально...
– Вот в том-то и дело, что не нормально! Нет сигнала КП-3!
Я похолодел. КП-3 – это специальный электрический контакт прижима крышки, сигнализирующий о ее нормальном закрытии.
– Крышка установлена правильно, Сергей Павлович!
– Что можете сделать для проверки контакта? Успеете снять и снова установить крышку?
– Успеем, Сергей Павлович. Только передайте по радио Гагарину, что будем открывать люк.
– Все передадим. Спокойно делайте свое дело, не спешите.
А времени-то почти не было. <…>
В одно шестирукое существо слились мы трое. Не то что теперь, но и тогда не понять было, кто и что делал. Казалось, все делалось само. Помню только, что скрипнула крышка на полу нашей рабочей площадки, прикрывавшая лаз вниз по лестницам стартового устройства, и показалась голова заместителя Королева – Леонида Александровича Воскресенского.
Очевидно, он, встревоженный происшедшим, несмотря на солидный возраст и, скажем прямо, отнюдь не богатырское здоровье, поднялся сюда, на высоту пятнадцатого этажа, не воспользовавшись лифтом. Минуту он молча смотрел, потом его плечи и голова медленно ушли в проем люка, и крышка опустилась. По всей вероятности, он понял, что его вмешательства не потребуется.
Сняли тридцать гаек с замков. Сняли крышку. Только и успел я заметить, что Гагарин, чуть приподняв левую руку, внимательно смотрит на меня в маленькое зеркальце, пришитое к рукаву, тихонечко насвистывая мотив песни: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает». Смотрю на кронштейн этого КП-3. Все на месте. Так, на всякий случай переместили его чуть-чуть. Подумалось, наверное, это наши электроколдуны – пультовики – там, в бункере, проморгали, не заметили загорелась или нет нужная лампочка. Так оно и было, но в этом признались они гораздо позже.
Последний взгляд, прощаться с Юрием уже некогда, успел только поймать в зеркальце его хитрющий взгляд. Крышка опять на замках. Снова гайки: первая, пятнадцатая, седьмая, двадцать третья... Есть последняя! <…>
Мы собрали инструмент, надо спускаться вниз, а до чего же не хочется! Руки так и тянулись к шарику – дотронуться еще раз, похлопать его по круглому боку...
Стукнула дверь лифта, рывком пол ушел из-под ног, минута — и мы внизу. Подошел к Сергею Павловичу:
– Прошу разрешения быть во время пуска в бункере управления.
– Ну что же, не возражаю. Только в пультовой будет народу много, так что будь где-нибудь поблизости. <…>
Взглянул на ракету последний раз. Больше ведь ее не увидишь! Спустился в бункер, расположенный глубоко под землей. Крутая неширокая лестница вниз, тяжелые массивные двери. Прошел по коридору, заглянул в пультовую. Стартовики на своих местах, за пультами. Тихо. Все сосредоточенны, предельно внимательны, серьезны. За их спинами на невысоком помосте – два перископа, как на подводных лодках. Рядом – небольшой столик. У перископов встанут Воскресенский и Кириллов. За столиком – место Сергея Павловича.
Я остался в боковой комнате рядом с пультовой. Народу много – главные конструкторы смежных организаций, испытатели, медики, связисты. В углу на столе телеграфный аппарат, радиостанция, микрофон. Как раз в ту минуту шел разговор с Гагариным. <…>
В нашей комнатке становилось тесновато. Прошли еще минута-две. Через открытую дверь донесся вой сирены. Это сигнал не для нас — для тех, кто, не дай бог, замешкался с отъездом где-нибудь неподалеку. Хотя таких быть не должно. Порядок строгий.
В коридоре промелькнули три фигуры. Королев, Воскресенский, Кириллов. Дверь в пультовую тут же закрылась. Из динамика голос:
– Пятиминутная готовность!
Медленно, медленно тянутся минуты. Голос Королева в динамике:
– «Кедр», я «Заря», сейчас будет объявлена минутная готовность. Как слышите?
– «Заря», я «Кедр». Занял исходное положение, настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.
Должен еще раз признаться, что волнение, громадное напряжение тех минут не оставляли места для мысли о стенографировании. Мы слышали эти фразы, понимали, знали их значение, но запомнились ли они? Одна-две, не более. Только потом помогли магнитофонные записи.
– Всем службам космодрома объявляется минутная готовность! Готовность одна минута!
Тишина такая, что казалось, не дышит никто.
– Ключ на старт!
Оператор на главном пульте повернул металлический серый, с кольцом на конце небольшой ключ.
– Протяжка один! – это включились регистраторы.
– Продувка!
– Есть продувка!
– Ключ па дренаж!
– Есть ключ на дренаж! Есть дренаж!
Захлопнулись на баках дренажные клапаны, перестал парить кислород, контур ракеты стал отчетливей. Но это отмечал лишь в сознании. Видели это своими глазами только Леонид Александрович Воскресенский и Анатолий Семенович Кириллов.
В динамике – голос Гагарина:
– У меня все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов. Прием...
– Отлично. Дается зажигание. «Кедр», я «Заря-один».
– Понял вас, дается зажигание.
– Предварительная!
– Есть предварительная! – это режимы выхода двигателей на основную тягу.
– Промежуточная... Главная... ПОДЪЕМ!!!
И вдруг сквозь шорох помех и обвальный грохот работающих двигателей из динамика голос:
– Поехали-и-и!
– Одна... две... три... – это хронометрист отсчитывал секунды.
Слышу голос Сергея Павловича:
— Все нормально, «Кедр», я «Заря-один». Мы все желаем вам доброго полета!
Ракета пошла. Казалось, что миллионы рук и сердец человеческих, дрожащих от чудовищного напряжения, выносили корабль на орбиту. И «Восток» вышел на орбиту! Все сорвались со своих мест. Сидеть и стоять больше сил не было. Самые разные лица: веселые, суровые, сосредоточенные – самые разные. Но у всех – слезы на глазах. И никто не стесняется этих слез. Обнимаются, целуются, поздравляют друг друга.
В коридоре у пультовой окружили Сергея Павловича. Наверное, по доброй традиции подняли бы на руки, да качать негде. Потолок низковат. Кто-то снял с рукава красную повязку и собирает на ней автографы. Мелькнула мысль: «Вот это да! Правильно! Такое не повторяется!»
Подошел к Королеву:
– Сергей Павлович...
– Давай, давай...
Эта повязка с автографами Королева, Келдыша, Воскресенского, Галлая и вернувшегося из полета Гагарина – самый дорогой сувенир в моем шкафу. Из коридора вышли наверх. На первой же подвернувшейся машине удалось уехать на пункт связи. На площадке народу полным-полно... <…>
Стрелка часов приближалась к половине одиннадцатого. Если все в порядке, то в это время должна включиться тормозная двигательная установка. Но с кораблем нет связи и не будет еще двадцать минут. Долгих двадцать минут.
Минута... две... три... Как же они медленно тянутся! И наконец-то радостный возглас:
– Пеленги есть!!!
И сразу снялось напряжение. Все кричали, хлопали друг друга по плечам, кто-то закуривал, кто-то бросал оземь папиросу, и все-все – на улицу, на солнце.
На крылечко гостиницы, где был пункт связи, вышли Руднев, Келдыш, Королев... Шквал аплодисментов. Всего семь часов назад мир ничего не знал. И вот радио разнесло по всем странам и континентам: человек в космосе!
Не успели еще стихнуть аплодисменты, как кто-то тронул меня за рукав:
– Срочно собирайтесь. Сергей Павлович приказал через десять минут быть в машине. Выезжайте на аэродром. <…>
Вот и наш дорогой шарик — спускаемый аппарат, обугленный, растрепанный...
Руднев, Королев, Келдыш, все, кто прилетел, с большим интересом разглядывали только что вернувшийся из космоса аппарат. Арвид Владимирович Палло, давний товарищ Королева еще по ГИРДу, руководил поисковой группой. Подойдя к Сергею Павловичу, он старался докладывать кратко и официально. Но тут же сбился и уже другим тоном:
– Жив! Жив! Никаких повреждений. Ни у Юрия, ни у спускаемого аппарата. И тому и другому чуть отдохнуть – и опять можно в полет. Улучив минутку, я залез в люк. Осмотрелся. Действительно, все было в полном порядке. Подошел Арвид Владимирович, облокотился на обрез люка:
– А знаешь, мы еще из окон вертолета увидели, что все в порядке. Как только сел, помчался я со всех ног к шарику. В кабине еще что-то жужжало...
– Это вентилятор. Он должен был работать.
– Может и вентилятор. Но представь себе, в кабине уже успел побывать механик из колхоза и доложил, что во всем полностью разобрался, что о космической технике у него сложилось положительное впечатление. Каково?! Правда, тубу с космической пищей отдавал со слезами. И вообще, должен тебе сказать, тут по части сувениров пришлось большую воспитательную работу провести. Вот гляди, поролоновую обшивку пообщипали, фольгу кусками отодрали. И все на сувениры...
Конец фразы услышал подошедший к нам Сергей Павлович.
– Так говоришь, старина, воспитательную работу провести пришлось? «Восток» чуть на сувениры не разобрали? Это же безобразие! Это черт знает что такое! А вы куда смотрели?
Не выдержал, рассмеялся:
– Ну ладно, механику вы сувенира не дали. А мне и вот товарищам, может быть, что-нибудь дадите?
– Сергей Павлович! Вам – весь спускаемый аппарат!
– Нет, дорогие товарищи, – посерьезнел Королев, – он теперь достояние всего человечества. Пройдет совсем немного времени, и «Восток» установят на высокий пьедестал, люди будут перед ним шапки снимать. Он теперь уже не наш, други мои, он – история!
В центре неглубокой луночки, оставленной спускаемым аппаратом при приземлении, был забит железный лом, на котором зубилом тут же вырубили: «12.IV.61»…»
Очень занятно бывает читать об одном и том же событии от разных людей. Это были воспоминания одного из исполнителей этого исторического запуска со стороны «технического оснащения». Теперь предлагаю посмотреть, как это событие отражается со стороны Николая Петровича Каманина – руководителя подготовки первых советских космонавтов. Это очень неоднозначные воспоминания, если рассматривать их все вместе, но об этом нужно говорить отдельно и в другой раз. Про 12 апреля у него написано достаточно лаконично. Отрывки из этих дневников про 12 апреля часто публиковались ещё в советское время. Посмотрим на них и мы. Фрагмент за 12 апреля 1961 года из книги «Скрытый космос. Том 1»:
«…В 4:50 местного времени я, Карпов и Никитин встали как по команде. В 5:30 будем поднимать Юру и Германа. Ночь прошла очень хорошо, заснули около 22 часов. Чуть начинает рассветать, на дороге усиливается движение. Приехали наши с десятой площадки, Карпов пошел поднимать молодежь.
В 6:00 состоялось заседание комиссии. Оно было удивительно простым и коротким. Все доклады сводились к одной фразе: "Замечаний нет, все готово, вопросов нет, можно производить пуск". После заседания я подписал полетное задание, съездил в МИК и посмотрел, как идет медицинский осмотр и надевание скафандров. Все шло точно по расписанию. В 8 часов я вместе с ведущим инженером корабля на лифте поднялся к верху ракеты и проверил шифр (145) логического замка. Логический замок работал нормально.
В 8:20 на старт прибыл маршал Москаленко. Мы с ним договорились о порядке посадки Гагарина в корабль. Автобус с космонавтами должен прибыть на стартовую площадку в 8:50. Все космонавты и провожающие остаются у автобуса, до лифта Гагарина должны провожать Королев, Руднев, я и Москаленко.
Намеченный порядок удалось соблюсти с трудом. Выйдя из автобуса, Юра и его товарищи немного расчувствовались и начали обниматься и целоваться. Вместо пожелания счастливого пути некоторые прощались и даже плакали пришлось почти силой вырывать космонавта из объятий провожающих. У лифта я крепко пожал Юре руку и сказал: "До встречи в районе Куйбышева через несколько часов".
Через 10 минут были проверены скафандр и связь. На КП связь с бортом держали я, Попович и Королев. За все время подготовки к старту была только одна маленькая заминка при закрытии люка N1. Люк закрыли, но из-за отсутствия контакта, его пришлось вновь открывать и устранять мелкую неисправность. Весь радиообмен записывался на магнитофон. Слышимость была отличной, ответы Гагарина коротки, ясны и четки. Самочувствие космонавта, судя по его докладам, по голосу и по телеметрии, было хорошим. За несколько секунд до старта на сообщение Королева - "Старт", Юра ответил: "Поехали!"
Старт прошел отлично. Перегрузки на участке выведения заметного влияния на голос космонавта не оказывали. Радиосвязь была хорошей. Космонавт чувствовал себя нормально. На 150-й секунде полета, после сброса обтекателя, Юра доложил: "Светло, вижу Землю, облака, видимость отличная." Через несколько секунд он доложил об отделении первой ступени носителя.
Через 13 минут после старта мы уже знали - первый в мире полет человека по околоземной орбите начался.
В момент перехода связи со старта на Колпашево было несколько неприятных секунд: космонавт не слышал нас, а мы не слышали его. Не знаю, как я выглядел в этот момент, но Королев, стоявший рядом со мной, волновался очень сильно: когда он брал микрофон, руки его дрожали, голос срывался, лицо перекашивалось и изменялось до неузнаваемости. Все облегченно вздохнули, когда Колпашево и Москва сообщили о восстановлении связи с космонавтом и о выходе корабля на орбиту.
Через 20 минут после старта я с группой товарищей выехал на аэродром. Самолет Ан-12 поднялся в воздух и взял курс на Сталинград (расчетная точка посадки корабля для данной орбиты была южнее Сталинграда на 110 километров). Уже в воздухе мы прослушали сообщение ТАСС о благополучном приземлении космонавта в районе Саратова, а еще через несколько минут нам сообщили с КП ВВС: "Все в порядке, майор Гагарин вылетает в Куйбышев". После этого радостного сообщения все (в самолете нас было десять человек) начали целоваться, плясать, а Василий Васильевич Парин достал заветную бутылку коньяка. Я посоветовал распить ее при встрече с Юрой...
На заводском аэродроме в Куйбышеве нас встретил полковник Чечиянц из Главного штаба ВВС и доложил обстановку: "Гагарин благополучно приземлился в 23-х километрах от Саратова и через несколько минут сам позвонил в Москву. Позже, уже из Энгельса, вместе с Агальцовым они говорили по "ВЧ" с Хрущевым, Брежневым, Вершининым и другими руководителями". К этому времени на аэродроме собралась уже значительная толпа народа. Приехали: секретарь Куйбышевского обкома КПСС, председатель облисполкома, командующий ВВС округа и другие руководители. Прибытие начальства усилило приток рабочих на аэродром с территории завода. Пришлось приказать командиру самолета Ил-14, на котором прилетели Гагарин и Агальцов, зарулить на самую дальнюю стоянку. Не успели мы на машинах подъехать к самолету, как и здесь образовалась большая толпа.
Открылась дверь самолета, и первым стал спускаться Юра - он был в зимнем летном шлеме и в голубом комбинезоне скафандра. Все девять часов, которые прошли с момента его посадки в космический корабль до этой встречи на куйбышевском аэродроме, я волновался и переживал за него, как за родного сына. Мы крепко обнялись и расцеловались. Со всех сторон щелкали фотоаппараты, толпа людей нарастала. Возникла опасность большой давки, а Юра хотя и улыбался, но выглядел сильно переутомленным. Необходимо было прекратить объятия и поцелуи. Я попросил Агальцова и Юру сесть в машину и немедленно ехать на дачу обкома. Часа через три из Тюра-Тама прилетели Руднев, Королев, Келдыш и другие члены комиссии.
Дача обкома располагалась на высоком берегу Волги, с балкона третьего этажа открывался прекрасный вид на реку. Часов в десять вечера все собрались за столом. Присутствовали шесть космонавтов, члены Госкомиссии, руководители области. Руднев, Гагарин, Королев, Мурысев, Мрыкин произносили тосты, но пили очень немного – чувствовалось, что все очень устали. В одиннадцать часов разошлись по спальням. Так закончился этот тревожный, радостный, победный день. День 12 апреля 1961 года человечество никогда не забудет, а имя Гагарина навеки впишется в историю и будет одним из самых известных…»
Все вышеперечисленные товарищи были непосредственными участниками запуска, хоть и находились в этот день в разных местах. А сейчас я бы хотел перенестись с космодрома Байконур поближе к Москве и обратиться к воспоминаниям Анны Тимофеевны Гагариной из книги «Память сердца»:
«…День 12 апреля начался для меня с сообщения по радио: сын мой –командир космического корабля.
Больше я ничего слушать не стала, накинула телогрейку и побежала на железнодорожную станцию. Не помню, как бежала. Уже на вокзале, когда билет взяла, чуть опомнилась: сообразила расписание посмотреть – оказывается, следующего поезда на Москву ждать придется. Сижу. Себя оглядела и ужаснулась – несуразно одета: в халате, в домашних тапках, поверху телогрейка. Ну да ладно, возвращаться не буду, как-нибудь доберусь, а там Валя свое платье даст. Еще чуть посидела, вспомнила, что сдачу в кассе с десятки не взяла, а встать, двинуться, чувствую, сил нет. Рядом со мной девушка на скамейке примостилась, я ее и попросила:
– Сходите, милая, объясните кассирше, что позабыла сдачу, да извинитесь, скажите, женщина тут одна совсем растерялась.
Она деньги мне принесла, спрашивает:
– Вам помочь?
– Нет. Все в порядке.
А сама сижу, жду – может, по радио что передадут. На вокзале громкая веселая музыка играет, но ничего не сообщается.
Отвлечься от своих мыслей все никак не могу: как он там, мой Юра? Что Валя сейчас делает?
Пришел поезд, села, поехала. В окно смотрю. Вроде бы на станциях все смеются, но обмануться боюсь.
В Москву прибыли, вышла я на площадь у Белорусского вокзала – народу как в праздник, у многих в руках плакаты: «Ура Гагарину!». Люди смеются, кричат: «Приземлился! Ура! Прилетел!» Я заплакала и пошла в метро.
Какая-то женщина спросила у меня:
– Что с вами? У вас горе?
Я улыбнулась – у самой слезы рекой льются – и говорю:
– У меня радость!
Женщина засмеялась:
– У меня тоже. Знаете, человек поднялся в космос!
Знаете?
– Знаю,– киваю, – знаю.
А она все говорит:
– Его зовут Юрий Гагарин. Запомните!
– Запомню, милая, запомню...
Спустилась в метро, доехала до Ярославского вокзала. Оттуда уж электричкой до городка. Но в электричке еще один забавный случай произошел. Я уж тут, как о благополучном приземлении узнала, сдержаться не смогла, сижу, приговариваю:
– Сынок! Сынок! – а сама и плачу, и улыбаюсь.
Женщины, что сидели рядом, видно, решили, что мне поделиться чем-то хочется, спрашивают, в чем дело. Я сказала, что Юрий Гагарин – мой сын. Сразу люди вокруг столпились, расспрашивать о нем, о семье, о детстве его стали. Я рассказываю, рассказываю, рассказываю...
Вдруг одна женщина этак подозрительно на меня посмотрела, вопрос задает:
– Вас как зовут?
– Анна Тимофеевна.
– А мужа вашего?
– Алексей Иванович.
Мне вначале странными ее вопросы показались, потом я сообразила, что вид-то у меня больно странный: телогрейка, из-под которой халат торчит. А она дальше расспросы ведет:
– А детей его как зовут?
– Старшую дочку Леночкой, а младшую... не знаю как. При мне еще назвать не успели. Она только 7 марта родилась, а мне к мужу уезжать пришлось, – объясняю.
Женщина кивнула, говорит:
– Галей ее зовут.
– Пусть Галочка, – отвечаю, – имя хорошее. Народ в вагон все прибывает. Видно, слух по поезду прошел. Люди кричат: «Поздравляем! Желаем счастья!» Тут, смотрю, пробирается ко мне кто-то в летной форме. Юрин товарищ – Витя Горбатко. Пробрался, поздоровался, говорит:
– Я вам помогу!
Я объясняю, что вещей-то у меня нет, в помощи, мол, не нуждаюсь. Он вокруг взглядом обвел:
– Посмотрите, что творится! Вам к квартире одной не пробраться!
Прав он был. В Звездном мы сошли – людей видимо-невидимо вокруг дома, где Юрина квартира. Такое плотное кольцо, что не протиснуться. Но Витя звучным, командирским голосом как крикнет:
– Товарищи! Дайте дорогу Анне Тимофеевне Гагариной!
Только так и прошли. В квартире уже народу полно, кто спервоначалу зашел: соседи, друзья, корреспонденты.
– Товарищи корреспонденты! Просим дать семье Юрия Гагарина отдых. Просим всех уйти. Распорядители обрадовались, что я приехала. Они уже в Гжатск звонили, просили всех родных в городок отправить, а родителей космонавта не было дома. Организаторы взволновались.
Мы с Валей сразу занялись девочками. Приход незнакомых людей растревожил девочек. Мы успокоили, уложили маленьких. Да и Вале необходимо было передохнуть.
Распорядители это понимали, организовали отдых, сообщили, что скоро всех родных привезут сюда из Гжатска. Тут только я сообразила, что Алексею Ивановичу нелегко будет весть передать. Подсказала, каким путем он пошел, но тут же прикинула: он уже в Клушине, там и искать его надо.
Пришел военный, передал слова Юры, что он чувствует себя хорошо, ждет встречи с родными. В подъезде поставили дежурного, чтобы не пропускал посторонних.
Семье дали отдых—стало полегче. Поздним вечером зашли за нами с Валей, повезли на переговорный пункт. Мы вошли в комнату, там какая-то аппаратура, военных много, один, видно, главный, предупредил:
– Товарищи! Потише! Дайте близким с Гагариным поговорить.
Тут же звонок раздался. Дежурный трубку протягивает. Я Валю подтолкнула первой. Она растерялась, только и выдохнула:
– Юра!
Он что-то, видно, говорит, а она в ответ кивает-кивает...
– Тут мама, – только и сказала.
Я трубку взяла, тоже, чувствую, говорить не могу:
– Сынок!
Слышу:
– Мама! Милая! Все хорошо! Все в порядке! Не беспокойся! Береги Валю, девочек, себя. Скоро увидимся, мама!..»
Вот так прошёл этот день у Анны Тимофеевны. К слову, у всех родственников Гагарина в этот день получились приключения, особенно у Алексея Ивановича, Гагарина, который пошёл с утра из Гжатска в деревню Клушино и его долго не могли найти. И при этом, услышав сообщение по радио, он подумал, что в космос полетел однофамилец, веди ему-то было известно, что его сын старший лейтенант, а не майор.
Этот день для всего советского народа стал вторым Девятым Мая, настолько сильное было влияние этого события. Особенно тяжело сейчас наблюдать, как бывшие союзные республики (и мы здесь не исключение) пытаются перетянуть одеяло на себя: кто внёс больший вклад в то или иное общее событие. А в том-то и проблема, что в общем деле может быть только общее участие и гордость тоже должна быть общая. На этом и должна строится вся нынешняя российская пропаганда (повторюсь, слово обозначает всего лишь «распространение») – дружить нужно, опираясь на наше прошлое. Хорошее ведь было время, в котором мне, например, пожить не довелось. Вот и приходится приобщаться к этому событию опосредовано, через воспоминания других людей.
Есть ещё одно интересное наблюдение. Многие помнят, а кто не помнит, то предлагаю освежить в памяти статью про 4 октября, Первый Спутник произвёл на американских граждан эффект разорвавшейся бомбы. Многие его вспоминали. А вот с Юрием Алексеевичем было уже не так. Американцы вели активную пропаганду своих успехов. О готовящейся их космической программе знали все в США (и не только в США), поэтому и ужаса это событие не вызвало, только досаду.
Кстати, в вышеупомянутой статье были воспоминания ещё одного паренька, который в 1957 году закончил лётное училище… Интересно, как сложилась его судьба? А, точно… ☺ Но детально о полёте, Ю.А. Гагарина поговорим в другой раз!
А на сегодня всё! Если было интересно, подписывайтесь на канал, пишите комментарии и ставьте пальцы вверх. До новых встреч!