«Фильм расскажет о судьбе талантливого дрессировщика, которого обстоятельства вынуждают расстаться с любимой медведицей».
Случайно прочитав на исходе фестиваля эту аннотацию, моя коллега вдруг схватилась за голову и застонала.
Я изумилась: невинный сюжет вызвал у нее такую бурную реакцию!
Все объяснилось очень просто. Бедная моя молодая коллега доверчиво погрузилась в волны просмотров, где слово «любить» со всех языков неизменно переводилось как «тра***ься».
Фильм про дрессировщика, решила она, конечно же, про ско****жство. После бесчисленного множества сцен, показавших нам, как «тра***тся» мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, как страдает сестра от приступов страсти к родному брату, как внезапно бросаются в объятия друг к другу люди, случайно оказавшиеся вместе в лифте, и как пытаются привести себя в состояние боевой готовности наскучившие один другому супруги, обсуждая все стадии, будто на приеме у се***патолога, — после этого фестивального марафона, слившегося в какой-то бесконечный экранный по**вой акт, и в самом деле можно было забыть, что слово «любовь» имеет массу других оттенков.
А другая моя знакомая после очередного просмотра в Доме кино бранчливо выговаривала мне по телефону:
— Почему они опять всю дорогу говорили про ор*азм?
Почему? Я не знаю. Но факт остается фактом.
На нашего зрителя, считающего, с одной стороны, что у нас «се*са нет», а с другой стороны, уже изрядно уставшего от унылой отечественной экранной пол***хи, но верящего, что где-то там, в сытых и благополучных странах, по-прежнему существует разнообразное, мощное, большое кино, герои которого живут страстями, не ограничивающимися пределами койки, обрушился мощный се**уальный залп.
Реагируем мы на него — в силу нашего сегодняшнего состояния — не вполне адекватно.
Нам, например, трудно понять героиню фильма Марко Беллоккьо «Приговор», которая пилит своего мужа за некачественный ор*азм столь нудно и злобно: будто речь идет о непомытой сковородке.
Бессмертная фраза: «Нам бы ваши заботы, господин учитель!» — уже готова сорваться с нашего языка, но тут мы, наверное, не совсем правы.
Мы должны понять, что люди просто уже дожили до того, чтобы размышлять о полноценности се**уальной жизни как о важнейшей проблеме.
Да и сами эти се**уальные сцены в большинстве фестивальных лент не являются самоцелью.
К примеру, для героини фильма Кена Рассела (США) «Преступление из-за страсти» ее перевоплощение в прости*утку является, как ни странно, способом избавиться от комплексов одинокой деловой дамы, обрести свободу и раскованность. Для этого нужно, оказывается, совсем немногое. Сменить элегантный строгий костюм на ослепительно-голуб** и ослепительно-декольтированное платье, нахлобучить на голову парик, накраситься, доехать на такси из своего респектабельного района до маленького, горящего красными огнями отельчика — и вот она, «другая жизнь», о которой так часто мечтает замордованный делами горожанин. Одинокая интеллигентная женщина превращается на наших глазах в дерзкую уличную девчонку, которая может творить все, что ей вздумается.
В какой-то степени это путь к самой себе, и то, что он пролегает через грязный перекресток, через сомнительный отельчик, является одним из парадоксов не только фильма, но и состояния современного цивилизованного человека, слишком далеко ушедшего от собственной природы.
А в фильме «Мадам Клод-2» французский режиссер Франсуа Миме вознамерился продемонстрировать нам, какое возвышенное эро***еское зрелище можно сотворить из сюжета, повествующего нам о нравах некоего всемирного пу***чного дома, куда обращаются исключительно одни шейхи, принцы и миллионеры с просьбой выслать им на пару дней девушку для се**уальных утех.
Утехи иногда бывают групповые, лес***ские или с помощью хлыста, но все возведено в ранг изысканнейшего занятия, в котором одинаково красиво все — яхты, виллы, шейхи, принцы и, разумеется, сами девушки вместе с их хозяйкой.
Вершиной же фильма можно считать сцену, где прости*утка, в одну из ночей не востребованная заказчиком, начинает заниматься любовью с самой собой, видеокамера же, спрятанная в зеркале, все это фиксирует, и на следующий день герои предаются се*су, одновременно наблюдая по телевизору эту снятую накануне сцену...
Ох, право же, измучаешься, пытаясь изложить в нескольких фразах то, что промелькнуло перед нами на экране под нежную, полную томления музыку, да к тому же изложить, не употребляя точных, а потому неизбежно грубых терминов, — фильм программно бежит от грубой прозы жизни, так же, впрочем, как и от поэзии.
Попытки перевести возникшие между партнерами отношения в иной, более сложный регистр неизменно пресекаются самими девушками. На предложение какого-то арабского шейха вступить в брак юная красавица недоуменно пожимает плечами: это не входит в правила их контракта.
По-видимому, и в авторские намерения подобные драматургические повороты, на которых строились в прошлом многие произведения, тоже не входили.
Судя по тому, что мы видели, времена «Дамы с камелиями», не говоря о более сложных и высоких образцах, для кинематографа уже миновали.
Это можно принимать или не принимать. Но если даже сто раз объяснить самой себе, что многочисленные «акты» в большинстве фестивальных лент несут определенную смысловую нагрузку, все разно на исходе фестиваля возникает ощущение, что ты десять дней продежурил в пу***чном доме.
К счастью, на фестивале был фильм, авторы которого над этой се***альной озабоченностью мирового кино успешно иронизируют. Я имею в виду конкурсную мексиканскую ленту «Домашнее задание», награжденную специальным призом жюри.
Его героиня, занимаясь на каких-то телевизионных курсах, получает домашнее задание — вы, наверное, догадались, какое. Правильно, снять по***ой акт. С этой целью на ковре устанавливается видеокамера, и, включив ее, примерная ученица начинает соблазнять своего любовника, брошенного ею четыре года тому назад.
Гость сперва недоумевает, отчего это про него вдруг вспомнили, потом входит в раж. Однако исполнение домашнего задания все не ладится: в самый решительный момент герой обнаруживает видеокамеру, возмущенно натягивает на себя брюки, хлопает дверью, но через некоторое время возвращается, чтобы все же сыграть предложенную ему роль.
Пикантность фильма, поставленного режиссером Хайме Умберто Эрмосильо по собственному сценарию, заключается в том, что все эти борения мы наблюдаем с точки зрения видеокамеры, установленной на полу, то есть головы в кадр вообще почти не попадают.
Да и нужны ли при таком своеобразном «домашнем задании» головы?
«А что, диалога у нас не должно быть?» — недоумевает по ходу исполнения этого домашнего задания герой. «Нет, только действия!» — отвечает будущий режиссер.
Но она не совсем права — томительные вздохи и сопения иногда все же прорываются деловыми разговорами: «У тебя есть презе***тивы?» — «Нет, я как-то не подумал».— «Напрасно, сейчас их нужно всегда носить с собой, как носовые платки».— «А почему ты выбрала для этого задания именно меня?» — «Потому что, занимаясь се*сом, ты никогда не выключал свет и, кроме того, у тебя очень красивое тело...».
Здесь даже красивое тело упоминается во вторую очередь — после привычки «тра***ься» при свете, что для видеосъемки, конечно, гораздо важнее...
А поставленная на проигрыватель старая пластинка все повторяет и повторяет сентиментальную песенку: «Я подарил тебе свое сердце в понедельник, 13-го числа — так что же будет с нашей любовью?»
Какие смешные, забытые слова — кто нынче дарит своей подруге сердце? И что такое любовь? Современные герои отлично могут обходиться без всей этой романтической чепухи.
Я, конечно, не могу судить обо всем мировом кино, да и из фестивальной продукции выбрала в основном ее средний пласт — не шедевры, но и не пошлые коммерческие поделки, а добротные фильмы, поставленные известными режиссерами.
Единственный фильм о любви — «Мадам Бовари» — кажется на их фоне путешествием в далекое прошлое, и не только потому, что это костюмы, ХIХ век, экранизация романа, прочитанного давным-давно, но и потому, что его героиня живет страстями, сегодняшнему кинематографу уже почти неведомыми.
Однако в последний день фестиваля, а точнее — на церемонии его закрытия, я все же увидела настоящий современный фильм про любовь.
Это был «Жако из Нанта», фильм-прощание, который Аньес Варда посвятила своему мужу, тоже французскому режиссеру Жаку Деми, создавшему когда-то одну из самых пленительных лент о любви — «Шербурские зонтики».
Жак Деми умер в октябре 1990 года. Аньес Варда прощается с ним светло и просто, вспоминая его детство, первые шаги в кино и ленты, принесшие ему мировую славу. Картина «Жако из Нанта», кажущаяся, пожалуй, даже слишком безыскусной в потоке броских, мастерски снятых современных лент, трактует понятие «любовь» очень широко. Это любовь к умершему мужу, к жизни, из которой он ушел, к улицам, еще хранящим звук его шагов, к старым киноафишам, с которых смотрят на нас «Вечерние посетители», «Дети райка», очаровавшие когда-то провинциального мальчика, — ко всем этим великим мгновениям кинематографа, которому мы все отдали свои сердца «в понедельник, 13-го числа» — и теперь беспокоимся: что же будет с нашей любовью?» (Хлоплянкина Т. Любовь в эпоху секса // Экран. 1991. 14: 6-7).