Почему введение, предисловие, вступительное слово – это оправдательно-объяснительная записка, крик души автора, просьба о том, чтобы его выслушали, приняли во внимание его точку зрения, не навешивали ярлыков, не переиначивали, не передергивали?
Это настойчивая попытка уберечься от гнева или нападок критики, немая мольба – поймите меня правильно, истолкуйте написанное так, а не иначе, потому что я тонкой душевной организации, и я потратил на это произведение столько времени, денег и сил, что просто могу не выдержать вашей необоснованной злости или ненависти, связанной с тем, что вы неверно уловили посыл моего произведения, приписали ему такие качества, постулаты и призывы, которых там отродясь не было и быть не могло.
Прошу, кричит автор, поймите, я не хотел никого обидеть, я просто чувствовал это все, я страдал, пока оно лилось из меня, и я не хочу страдать еще больше, когда пришло время выпустить мой труд в большое плавание, в котором столько подводных камней, сирен, русалок и пиратов.
Будьте благоразумны, я весь перед вами в этой книге, моя душа обнажена, самые глубинные, самые сокровенные мысли, чувства и страхи – как на ладони.
Мы не можем чувствовать одинаково, воспринимать те или иные слова одинаково, так прочтите же это вступительное слово и будьте снисходительны ко мне, потому что я, всего-навсего, хотел избавить свою голову, свои ночи и дни, свои пальцы от безумного зуда писать. Написать именно эту вещь, в том виде, в той форме, в которых она предстает теперь, читатель, на ваш строгий суд.
Да, критики бывают беспощадны, язвительны, глумливы. Но самое страшное – критиком может стать любой. Даже самый близкий человек, от которого ожидаешь предельного, полного слияния и понимания, оказывается слеп и глух к высоким порывам, и истолковывает все не так, не так, не так! И никуда не деться от этой безнадежности.
Авторам приходится прибегать к другим уловкам, помимо очевидного смиренного покаяния во вступлении, где он честно, со слезами на глазах признается, что сам не любит и не ценит, и был бы рад не писать, и не знает, как такое вышло из-под его пера, только не судите, просит он, сдирая кровавые мозоли на пальцах, судорожно растирая покрасневшие от бессонных ночей глаза.
Он делает сноски, он вставляет лирические отступления, когда в процессе письма обнаруживает, что получилось чересчур жестоко или бесчеловечно, или грубо, или зло, или излишне правдиво, или слишком современно, или непроходимо старо, все это он пытается разъяснить, упаковать огромного монстра в нарядную праздничную коробочку и обмотать красной ленточкой, завязав её бантиком.
Уродлив, неказист, громоздок, раскрывает глаза на суровую правду жизни, но хотя бы в нарядной упаковке. Писатель уже тысячу раз извинился за то, что пишет так, а не иначе, за то, что монстр этот вышел таким, каким вышел, а не маленьким пушистым щеночком.
Нет, это здоровенная детина с обезображенным лицом, с кровоточащими ранами, с гнилыми зубами, с покрытым язвами и спрутами телом, с грязными ручищами, которых больше, чем надо, и пальцы которых, жирные, грязные, окровавленные, тычут в неудобную правду и говорят: я есмь отражение сути вашей, нерадивые соплеменники, посмотрите в мое обезображенное лицо, и вы увидите самые низменные, самые отвратительные порывы ваших душ.
И приходится автору сажать чудовище на поводок, на железную цепь, надевать намордник, сглаживать углы и бегать за ним, соблюдая этикет, с пакетом и совком, беспрестанно мельтеша и пресмыкаясь перед ленивыми, зажравшимися, глухими к чистоте душ и благим порывам, то есть именно такими, какие без прикрас изображены в книге, читателями.
Предисловие – это последняя попытка сказать: рад бы не писать, не создавать этот образ, но это не я его создал, а природа, и вы стали такими не по моей вине, а по своей собственной. Не принимайте на свой счет, взгляните правде в глаза, я не мог написать иначе, но не закидывайте меня камнями, не распните меня, я не сын божий, я не пророк, я не провидец, я не разбойник, я всего-то человек, которому дано слово, и распорядиться им можно только во имя правды. Ибо если не несу я людям правду, то вырвать стоит мой язык и похоронить меня заживо.
Простите меня за правду, простите меня за то, что вы находите в моей карикатуре свои черты, я пытался смягчить, но правда льется наружу, и контролировать её я не властен.