Начало можно прочитать здесь: часть 1, часть 2 и часть 3.
Она долго ворочалась в постели не в силах заснуть. Много событий за один день. Сначала бульдозер, потом, можно сказать, новое знакомство с мастером, у которого, оказывается, проблемы и, вообще, непростая судьба… Да, только представить… ребёнком остаться совершенно одному и ничего не знать о том, кто твои родители. Возможно ли это…
Но ведь наверняка сегодня существует масса вариантов отыскать родных. Как и сохранить мастерскую. Почему люди не хотят бороться, предпочитают плыть по течению – авось куда-нибудь вынесет само, зачем барахтаться… Женщина села и тряхнула головой. Нет, сон совершенно улетучился, хотя накопившаяся усталость давила на плечи, а голова клонилась к подушке.
***
Он сидел на диване, поджав одну ногу. Непрошенные мысли лезли в голову, хотя он собирался отдохнуть и как следует выспаться. Мужчина встал и подошёл к окну, чтобы открыть створку – было душно, как перед грозой. Свет в окнах домов напротив давно погас, луч от фонаря выхватывал участок дороги, а в темном небе сквозь тучки поблескивала луна. Неясные тени от деревьев расчертили двор. Казалось, ни малейшего дуновения, всё застыло, замерло…
Как застыли и воспоминания. Возможно, он сам не хотел их будить, отодвинул на задний план, ведь так гораздо легче живётся. Стоит ли ворошить прошлое? Что это даст? А вот насчёт мастерской, которую собираются отправить под снос решением суда… Тут надо прислушаться к этой молодой женщине – его удивительной клиентке – и побороться.
Мужчина открыл створку шкафа и аккуратно снял с полки туфли. Да, он забрал их домой, ведь в мастерской, которую чуть не сравняли с землёй, теперь небезопасно. Если бы с туфлями что-то случилось, он бы себе не простил. Ведь это всё, что осталось от прошлого. Прошлого, которого он не помнит и не знает. Он быстро обулся и выдвинул из-под дивана фанерную дощечку.
Удивительное дело, стоило сунуть ноги в туфли – то ли чей-то дар, то ли собственное наследство – как вскоре начиналась магия. Другим словом назвать это было трудно. Он словно забывал обо всём, отрешался от мира. Менялась походка, осанка. Скелет будто надевался на стальной стержень, грудная клетка собиралась – никакой расхлябанности, вихляния, всё зажато, закрыто.
Вот он вскочил на фанерку и сделал несколько быстрых ударов стопой. Как если бы она была горячей, а он боялся обжечься. Да, за стеной соседи. Но сейчас мастеру было всё равно. Он слышал только внутренний метроном, который отмерял удары. Казалось, что и сердце человека бьётся сейчас в том же ритме.
Ноги в туфлях сперва осторожно, а потом с нарастающей скоростью принялись дробить по доске, будто это были отдельные существа, самостоятельные организмы, выполняющие в паре только им ведомую работу. Каблук – стопа – носок, снова стопа, каблук – каблук и опять по кругу.
***
Когда он её увидел, то на миг просиял, взгляд его словно говорил: «Где же Вы были, я Вас жду весь день…». Но слова так и не сорвались с языка. Как и в первую их встречу, когда она приняла его за немого. Женщина стояла в дверях, ожидая, когда дедок в бейсболке на голове и широкой рубахе с аляпистым рисунком заберёт свои кроссовки.
– Спасибо, Мигель, как новые! – он потряс в воздухе видавшей виды парой. – Ну, если ещё порвутся, так я к тебе сразу…
Мастер развёл руками, мол, неизвестно, что решится с помещением, останется ли он в этом районе. Дед изобразил правой рукой что-то вроде «No pasarán!» и поковылял к выходу. Такого бы на пропагандистский плакат, вон какой бравый.
– Думала, не успею, – улыбнулась женщина, когда за дедом закрылась дверь.
– Где Вы были? – он сам не узнал свой голос и откашлялся. – А я ведь даже не знаю Вашего имени…
– Софья. Меня зовут Софья. Сегодня будний день… – пролепетала она. – Я была на работе… Рано уехала, тапочки планировала забрать вечером. Если можно, – добавила она.
– Извините, Софья, конечно, можно, – он снова будто застегнулся на все пуговицы и даже поднял воротник, отгораживаясь от окружающего мира. Достал с полки тапки. – Вот, приклеил подошву на самый надежный клей. Два раза прошёлся. Теперь если и развалятся, точно не в этом месте, – он всё не отдавал тапочки, словно сомневался, и вдруг, хитро прищурившись, спросил. – К подошве претензии есть?
– К подошве претензий нет! – подхватила, она и оба расхохотались.
– Простите мне мою наглость… А что Вы делаете сегодня вечером?
– Сегодня вечером… – эхом отозвалась она. – Так уже вроде вечер. Пойду домой…
– Я хотел пригласить Вас поужинать, – он, заметил её удивление и добавил. – Только не подумайте ничего такого… Просто ещё раз уточнить по поводу моих прав на помещение… Ну, Вы вчера так всё толково объясняли…
– Ааа… – протянула Софья. – Всё понятно. Конечно, я могу ещё раз повторить. Но… необязательно за ужином…
– Пожалуйста, соглашайтесь, – мастер смотрел на неё спокойно, но во взгляде его читалась какая-то скрытая сила и убедительность. – Мне будет очень приятно.
Она наотрез отказалась идти в какой-нибудь ресторан, сославшись, на то, что «не готова». Извечное женское: «Я не так выгляжу», «Это платье не годится», «Прически нет» и прочее. Во вчерашнем кафе, кроме них, устроилась ещё семья с ребёнком и пара молодых людей. При всей миниатюрности заведения, столики были расставлены так, чтобы клиенты не мешали друг другу. Так что поговорить можно было вполне спокойно.
Михаил-Мигель ещё раз услышал всё то, что Софья говорила накануне о возможностях и правах отстоять мастерскую. При этом говорила женщина с такой спокойной убежденностью, что он уже поверил – так и будет. Он узаконит строение и сохранит своё, не сказать, чтобы очень доходное, но всё-таки дело.
– Если хотите, я помогу составить необходимые бумаги…
– О, я буду Вам очень признателен. Знаете, у меня такое чувство, что мы давно знакомы, – он предварил её возражения и тут же уточнил. – Вы сейчас скажете, что это избитая фраза. Но когда Вы появляетесь, в моей памяти возникают какие-то блики, неясные картины. Кто знает… Может быть, я вспомню какие-то важные детали и смогу, если и не отыскать родственников, то хотя бы что-то узнать. Поверьте, довольно непросто чувствовать себя… одиночкой. Не подумайте, что я жалуюсь. Эту ситуацию я принял давно и смотрю на неё отстранённо, как бы со стороны. Иногда мне хотелось бы разобраться. Но чаще – нет. И это не равнодушие. Это мой выбор.
– Это не выбор, это ширма, за которой Вы хотите скрыться. Своего рода границы, которые выстраиваете сами, ведь не можете знать, какая разгадка Вас ожидает. Не лучше ли знать истину? Быть может, и Вас кто-то ищет. Просто сделайте шаг навстречу.
– Ладно, хватит об этом, – он словно ушёл в себя, ни тени улыбки. Руки вертели опустевшую чашку, на тарелке остывал ужин.
– А знаете, – женщина склонила голову набок и заговорила совсем о другом. – Здесь очень уютно и как-то… тепло. Мы с Вами второй раз в этом кафе, а кажется, что я бывала тут и раньше. Вот эти маленькие пирожки, которые нам принесли, они будто вернули меня в детство… Моя бабушка стряпала такие. У неё были именно миниатюрные. Помню, папа поглощал их с невероятной скоростью, только они появлялись на столе, – она засмеялась. – И вкус начинки… это просто невероятно…
Он молчал, но повернулся к своей спутнице, словно хотел рассмотреть ту получше. Она подняла руку, чтобы убрать челку со лба, а он вдруг перехватил её запястье. Женщина уставилась недоумённо, хотела отстраниться, но он держал крепко.
– Подождите, не двигайтесь, – он заметил её испуг. – Простите. Я сейчас вспомнил свою мать. Понимаете, чётко я не помню лица, но у неё были мягкие густые волосы, и она их сдувала с лица или… вот так же рукой, как вы… Понимаю… бред, – он пожал плечами и отпустил её руку.
Они ещё сидели какое-то время молча. Странная пара – мужчина неопределённого возраста и молодая женщина. Каждый размышлял о своём. Потом мастер провожал свою удивительную клиентку до дома. Сгущались сумерки, запах мокрого после дождя асфальта смутно о чём-то напоминал. Мигель замер на месте, он словно силился перелистнуть страницы тяжеленного тома, который хранил загадку его происхождения... И тут Софья неожиданно заговорила о том, что слышала одну теорию.
Пару веков назад…
Они тряслись в повозке со всем своим скарбом – труппа артистов в видавшей виды одежде. Лучшие костюмы – для сцены, были заботливо сложены солисткой – сеньоритой Инес – в сундуки. Возница подстёгивал двух тощих лошадок. Впрочем, одна была довольно грациозной – та, что справа, и, отфыркиваясь, встряхивала густой иссиня-чёрной гривой. На поворотах дороги скромный экипаж погромыхивал, колёса подскакивали на булыжниках и наматывали щипки травы и комья земли, сырой после дождя.
Дон Алваро погрузился в раздумья, облокотившись о свой баул и разглядывая серое полотно петляющей дороги. День весь был раскрашен серым, словно художник, нарисовавший его, отчего-то пребывал в хмуром настроении и позабыл макать кистью и в другие краски. Подобный настрой был и у танцора. Его театр принимают на ура, но о том, чтобы осесть в одном месте и купаться в достатке и славе, речи нет. Люди утомлены бесконечными разъездами, сценические костюмы ветшают, инструменты выходят из строя – а как иначе, когда нередко приходится играть под открытым небом.
Чего же ему не хватает, где он просчитался и как дальше строить жизнь? Ведь его люди, его друзья, да что там, они почти семья – ждут от него какого-нибудь решения, надеются на лучшую участь. Может, зря он не стал обувщиком?..
***
Солнце слепило нестерпимо, и дон Гильермо только и успевал вытирать широким платком пот, катившийся со лба. Лицо пунцовело от зноя, но старый мастер не мог покинуть своего места – отсюда открывался лучший обзор, а сегодня выступление его ученика. Этот стервец Арайя мог бы стать его правой рукой, так нет же – подавай ему сцену. Как же не взглянуть, чему он научился у танцоров!
Народ обступил площадку плотным кольцом, ребятня расселась прямо на земле, почтенные дамы обмахивались кружевными веерами да негромко переговаривались, сеньориты хихикали и бросали взгляды в сторону артистов. Представление началось.
Открывал его старый цыган с гитарой. Он не поражал виртуозной игрой или экспрессией, но его глубокий, чуть надломленный голос магнетически действовал на публику. Следом появились две танцовщицы в цветастых платьях и розами в волосах. Эти брали молодым задором и свежестью.
Алваро предварял выступление танцора, известного в округе. Когда он вышел вперёд, то тень испуга или неуверенности пробежала по его лицу. Возможно, это заметил один только старый обувщик. Впрочем, спустя мгновение юноша был уже собран и хотя смотрел в сторону зрителей, чуть выше голов, взгляд устремлён был будто внутрь себя самого. Дон Гильермо ободряюще кивнул и в который уже раз промокнул градины пота на лице. Арайя видел всех и в то же время не замечал никого. Он прошёлся, описав дугу и встал вполоборота к публике.
Из толпы раздались подбадривающие возгласы, но дебютант их не заметил – он слушал только гитарные пассажи. Начал молодой человек не сказать, чтобы уверенно, но он знал – собьёшься с ритма, вступить заново будет сложнее. Потому практически отрешился от всего внешнего и отдался во власть музыке. Трудно сказать, то ли это она подстёгивала юного танцора, то ли он ухватил её за хвост и следовал по пятам, не отставая.
Обувных дел мастер мгновенно оценил перемену, произошедшую в ученике. Не то чтобы он был знатоком искусств, но будучи немолодым, мог понять, что к чему. Это стихия Алваро, он живёт в ней, дышит, это его стезя. Как чеканщик штампует монеты или наносит рисунок на металл медальона, как писарь ведёт рассказ вереницей слов, так танцор говорит о чувствах и передаёт мысли дробью каблука, взмахами рук и даже поворотом головы. А самое поразительное, что каждый зритель сейчас увидел свою историю.
Дону Гильермо послышались удары кузнечного молота, которым работал его отец. Ведь и он сам мог стать кузнецом, да только родитель пострадал от разбойников и сдал здоровьем, а кузню пришлось продать. На оставшиеся крохи он и отправился в город, где выучился на обувщика.
Тут в музыке зазвучали драматичные, тоскливые ноты, рисунок танца сменился, пробуждая воспоминания другого рода. Дорога, скорбная повозка тащится в сторону погоста. В памяти старика не было ничего печальнее и страшнее того дня, когда провожал он в последний путь почившую супругу. Колёса подскакивали на камнях с глухим звуком, а тело стукалось о стенки последнего своего деревянного пристанища, которое грозило развалиться на виду у всех. На глаза Дона Гильермо навернулись непрошенные слёзы…
Пауза, и музыка стала плавной, она текла и ширилась подобно реке, а молодой танцор словно обретал крылья, которые несли его теперь от печали к свету. Старый мастер увидел свой дом на улице, залитой солнцем, где слышны голоса и весело стучат молотки. Как ни крути, а жизнь продолжается, есть дело, есть ученики, которые нужны ему, а он нужен им – тем, кому и передаст своё ремесло.
Продолжение.