Ядвига часто уезжала на балы и праздники. Укутанная в дорогие меха, празднично одетая, пахнущая чужим, большим миром, прощалась она с детьми и уезжала куда-то в волнующее иное. По возвращении она всегда оделяла Бобика и Веру чем-нибудь особенно вкусным, привезенным от праздничного стола. Они спали крепко, но просыпались от звука колокольчика и цоканья лошадиных подков, завершавшихся мощным голосом Александра, останавливающего лошадей: «Тпру-у-у, сто-о-ой!».
Потом Ядвига заходила в комнату. Когда она целовала Бобика, нос её, от зимней стужи холодный, как лёд, прелестно щекотал щёку и будил окончательно. После этого она доставала из кармана прекрасную шоколадку от «Георга Бормана» или глазированный марципан, или тянучки. Они были совсем другие, чем домашние сладости, как и вообще вещи в другом месте по-другому и особенно вкусны. Потом он засыпал блаженно с конфетой во рту. Иногда, проснувшись, обнаруживал за щекой остаток и ещё раз переживал вечернее блаженство.
В Белый дом также приходило множество гостей. Бобик делил их на три категории. Одни оставались на несколько дней или недель, становились будничными и скучными. Они теряли гостевое качество и впитывали атмосферу Белого Дома. Другие гости приходили на вечерние праздники, они были громогласными, сильно пахли духами, напоминали детям павлинов или токующих фазанов. Они были ненастоящие, напыщенные, важничающие.
Вокруг каждого было так много собственного воздуха, что он не мог пробиться к другому. Бобику и Вере это напоминало зоологический сад. В воздухе стоял густой громкий шум, жужжанье, и всем приходилось кричать, чтобы их было слышно.
Длинный праздничный стол, уставленный горящими свечами, пестрел красивыми красками. Цветы, колбасы, розовый лосось, стерлядь, чёрная икра и многое другое стояли там. Тем не менее, многие блюда были сомнительного качества. Всегда, когда Бобик пытался их попробовать, ему говорилось, что это для него плохо, что он то или другое не должен есть. В этом запрете был свой смысл. Однажды он лизнул устрицу, полагая, что деликатес должен быть сладким. Язык коснулся чего-то холодного, скользкого и слизистого, и он ещё несколько часов испытывал отвращение.
А когда он однажды схватил узкий стакан с золотистой жидкостью, отливавшей перламутром, и проглотил залпом, потому что хотел это сделать побыстрее, прежде, чем взрослые заметят, он сделался совсем больным. Всё вокруг закружилось. Комната с большим столом и свечами вращалась вокруг него всё быстрее, всё опаснее. У него внутри возникла ужасная пустота.
Желудок поднимался всё выше, и неожиданно выбросил высоким фонтаном перламутровый сок, ставший кислым. Комната продолжала вращаться, во рту была ужасная горечь, он лежал на полу и стонал. Вдруг появилось много мам, нянь, Фрось. Все они смотрели на него. Он раньше и не знал, что у мамы и няни так много двойников. Многочисленные руки подняли его, отнесли и положили в кровать. Опять и опять он приходил к заключению, что вещи, которые взрослые ставят на праздничный стол, бывают ядовитыми, или просто неприемлемыми.
Встав рано поутру, можно было ясно видеть следы праздника. Разбросанные по всей комнате бокалы и тарелки, разбитые граммофонные пластинки, толстые пробки от шампанского в углах и на подоконнике, перевёрнутые маленькие столики. Скатерти, которые вчера сверкали белизной, демонстрировали коричневые пятна от соусов, красные от вина и были закапаны свечным воском. Наблюдалась картина полного опустошения.
У Ариши и горничных появлялось много работы. Нужно было помещения снова привести в состояние пригодности для проживания. В прихожей лежали забытые платки, шапки, перчатки, которые Бобик и Вера примеряли. Они крутились перед большим зеркалом надутые и тщеславные, изображая взрослых, и стараясь друг друга переплюнуть в причудах.
После таких праздников Карлуша оставался в постели. Он был очень болен. Бобик и Вера любили это его состояние, потому что только тогда они имели с ним связь «от человека к человеку». От его неистовства, напористости, возбуждения ничего не оставалось. Он становился добрым человеком, отцом и христианином.
Он лежал, как блаженный предок Авраам, вытянувшись на своём ложе. Рядом стояла няня с ночным горшком в руке. То и дело он наклонялся к горшку и мучительно освобождался. Няня одной рукой подносила горшок к его рту, а другой придерживала его холодный, в испарине, лоб. Затем давала ему холодной чистой воды. Он лежал обессиленный, страдающий, с тенью смерти на лице.
Как настоящий патриарх, он собрал вокруг себя семью и прислугу. Еле слышно умирающий обратился к ним с речью.
– Ядя, мои милые дети, Александр, Фрося, няня, Ариша, и вы все, – он оглядел их всех по очереди опустошенным взглядом, – если я сейчас умру и предстану перед Господом, не забывайте меня, простите мне всё. Я бывал иногда резок, но я любил вас всех, и для всех вас работал до последнего изнеможения, чтобы содержать вас на средства от моей работы. Оставайтесь все вместе. Няня, ты помогай Ядвиге, возьми на себя заботу о детях и хозяйстве, ты же знаешь, что она в этом ничего не смыслит (Ага, – подумал Бобик, – укол в маму!), Александр, ты, как мужчина, защити их всех. Молитесь за меня! – Тут его снова начало мучительно тошнить. Потом он сжал нянину руку, а другой рукой сделал знак детям подойти, чтобы их благословить. Вера начала душераздирающе плакать, Бобик присоединился. Зарыдали няня, Фрося и Ариша. Ядвига пробовала выглядеть достойно, но уголки рта её предательски дёргались. Карлуша и сам плакал, насколько позволяли его убывающие силы. Тут няня крикнула:
– Так, ну хватит! А ну-ка все уходите!
Все вышли. Позже, когда это повторялось, только Вера бывала потрясена и плакала, а няня, Фрося и Ариша не могли устоять, и плакали вместе с нею. Они наслаждались этим состоянием слабости Карлуши, так как это были единственно возможные минуты, когда он бывал слаб, человечен, дружелюбен и открыт небесному.
Был ещё один сорт гостей, к которым у детей было живое отношение. Эти гости приходили два раза в неделю к Ядвиге во второй половине дня. Они выглядели менее расфуфыренными, не носили ни плюмажей и страусовых перьев, ни блестящих звёзд и крестов на фраках. Они были гораздо больше «от человека к человеку». Это были писатели и художники, Йоги и философы, музыканты, и просто люди, которые охотно присоединялись к подобному обществу. Как правило, это были люди беседующие, и почти никогда не остававшиеся пассивными слушателями.
Всё бывало гораздо уютнее, чем на праздниках. На столе стоял пузатый самовар, а на нём толстый цветастый чайник. Мужчины пили чай из стаканов, а дамы из широких красивых чашек. Было много варенья, сваренного Фросей, и пирогов. На этих чаепитиях ничего не разбивали, не было шума, и совсем редко кто-нибудь забывал шляпу и перчатки.
Дядя Иван Тарлецкий и сумасшедшая, но милая Маруся были постоянными гостями, другие же сменяли друг друга.
Бобик и Вера делили гостей на несколько категорий. Одни, те, которым дети и няня были не интересны, проходили мимо, даже не здороваясь. Это были никчёмные люди. Няня и дети решили, что им тоже не нужно их замечать. Дети бегали вокруг них, задевали иногда, и убегали не извинившись. Они это делали так, как будто гостей вовсе не было.
Были и другие, которые, напротив, несказанно дружелюбно здоровались, говорили няне и детям какие-то ненужные слова. Но можно было заметить, что у этих слов нет внутренней связи с сердцем. Некоторые из них использовали бесивший Бобика язык. Они думали, что с детьми нужно говорить на детском языке. Но то, что у них получалось, было попугайски-русским. Они шепелявили, сюсюкали, и считали, что это должно понравиться. На этих гостей тоже внимания не обращали. Эти люди забыли, что были когда-то маленькими.
Ещё были любимые Бобиком гости, такие, как дядя Иван и тётя Маруся, и другие, которые не были ничем иным, как детьми, которые случайно стали большими. Они приносили атмосферу дружелюбия. Уже по возбуждённому и радостному лаю собак можно было догадаться, что они пришли. Первым делом они шли на псарню и разговаривали с животными, которые радостно виляли хвостами. Потом они приветствовали няню и детей. Они давали няне рубль или конфету, не забывая одарить детей шоколадом или игрушками.
Эти гости всегда были проникновенно обняты и расцелованы. Дети вцеплялись им в рукава, и они должны были идти в святая святых и восторгаться игрушками старыми и новыми. Они играли вместе, как дети, подбрасывали новые идеи, и было просто чудесно играть с этими большими детьми. Это были единственные гости, которые были естественны, говорили на нормальном языке, выслушивали других и оставались дружелюбными, даже если имели иное мнение, не ссорились и не пытались никого перекричать.
Существовало много разных наименований, в зависимости от которых гости в результате незаметной церемонии обретали титул. Александр знал все тонкости обращения. Были люди, которых называл «высочество», они часто бывали небольшого роста.
Дядя Иван был «ваше высокопревосходительство». Бобик был от всего сердца согласен: дядя Иван, конечно, был превосходным. А вот его сына Сашу, который был от его собственной плоти и крови, так не называли. Много было «светлейших». Бобик заботливо обходил их вокруг, они не светились ни днём, ни в темноте.
Бобик думал о чудесных светлячках, которые ночью излучали нежное зеленоватое сияние. В «светлейших» и «сиятельствах» ничего такого не было заметно. Особенно «светлейший князь» Кутузов был бледным, бесцветным и стеснительным. Многие были «высокоблагородие», и Бобик ломал голову, почему они при рождении лежали высоко, это, должно быть, было очень неудобно.
Няня не могла прояснить ему эти вопросы, а мама предположила, что в очень давние времена, когда люди были могущественнее и величественнее, предки теперешних благодаря своим геройским поступкам, своему примеру были светлыми. Когда Бобик возразил, что светлыми они называются сейчас, несмотря на их дела, - за исключением дяди Ивана, конечно, - она грустно кивнула.
Бобик, Вера и няня сердились на гостей, которые были не «от человека к человеку». Им очень хотелось сыграть с ними какую-нибудь злую шутку. Как-то они собрали военный совет, но не могли ничего придумать. Тут к ним на помощь пришла Маруся, которой всегда приходили особо-интересные идеи. Она как раз пришла в красном жакете, какие используют при охоте на лисиц.
– В Петербурге, – сказала она, – таким людям зашивают рукава, – и многозначительно посмотрела на Бобика, няню и Веру.
– О! Грандиозная идея! – вскричал Бобик. Няня в этом не была уверена и не хотела принимать участие, она ещё помнила тяжелые последствия намыленной лестницы, но принесла иголки и нитки. Бобик, Вера и Маруся с восторгом принялись за шитьё.
– Внимание! Нельзя зашивать очень крепко, а то все получат по заднице. Один-два стежка и нитку обрезать, а потом снова! Понимаете, они должны помучиться, но нитки должны вылезти сами, не то запахнет жареным!
Несколько рукавов нелюбимых гостей были обработаны очень профессионально. Когда пришло время прощанья, Бобик и Вера заперлись в туалете, который был рядом с прихожей. Оттуда они могли наблюдать за происходящим. Это было колоссальное представление. Ариша подавала гостю пальто.
Руки гостя скользили в рукава. Одна рука проходила насквозь, другая утыкалась в препятствие. Гость думал, что у него оторвалась подкладка, и он попал между рукавом и подкладкой. Он нервничал и снова проталкивал руку. Наконец, нитки с отчётливо слышимым «к-р-р» вылезали, и рука проходила. Какое облегчение!
Но вдруг один гость захотел в туалет, подёргал дверь. Он упорно хотел туда попасть. Бобик и Вера остолбенели от страха. Если их обнаружат вдвоём там, куда ходят только по одному, это будет катастрофа! Они посоветовались, и Бобик решил вылезти в окно. Оказавшись снаружи, Бобик вошел в дом, прошел в переднюю и увидел Веру, спокойно выходящую из туалета. Это была чудесная месть взрослым, забывшим детство. Няня и Маруся были в восторге, что всё так хорошо обошлось. Игру решили продолжить.
----
Полное содержание статей в этом блоге по данной ссылке.
Пост знакомство - обо мне, о том, кто завел этот блог.
#пересказкниг #снемецкогонарусский #переводкниг #владимирлинденберг #философияоглавноем #мыслиобоге #историячеловека #линденберг #челищев #книги #чтопочитать #воспоминанияодетстве #лебедевад #лебедевалексейдмитриевич