Она была очень сильной женщиной с мужским характером и мужской работой. «Железная леди» — шутили между собой её коллеги из следственного отдела.
Хрупкая, изящная, молодая красивая мама, тогда ещё совсем девочка, выезжала на ночные происшествия с убийствами, трупами, размазанными по асфальту, висельниками-самоубийцами, посиневшими, раздувшимися изнутри, которые потом лопались на столе патологоанатома, извергаясь червями. Мама, не моргнув глазом, присутствовала на вскрытии.
Ночью, один на один, допрашивала в незапертом кабинете насильников, вдвое выше и втрое крепче себя. Второй этаж. Открытое окно. Неосвещённый, заросший непроходимыми кустами сквер, больше похожий на лес. «Лилия Андреевна, Вы что, ещё здесь?!» — ахали дежурные.
Мама работала следователем. Карьеру делала не «через постель», так не умела, пользовалась тем, что ей было дано, а дано было много. Светлый ум, широкий кругозор, яркая «породистая» внешность, необыкновенная красота, интеллект, эрудиция, мощная энергетика и интуиция. Если бы я когда-то сказала, что она провидец, мама рассмеялась бы мне в лицо. Однако её интуиция была феноменальной и пугающей.
Свою смерть мама предсказала с точностью до дня.
Мама родила меня в сорок, положив все свои достижения на алтарь выхаживания позднего болезненного ребёнка. Последующие годы посвятила моему образованию и воспитанию. Оказавшись не у дел, на обочине жизни, не сумев подстроиться под новые её реалии, оставшиеся ресурсы мама растратила на мстительные выходки подростка переходного возраста.
Детские обиды одержали победу над любовью и благодарностью. Помню, как сейчас: мама и брат брезгливо разглядывают стену, увешанную постерами с изображениями звёзд, старательно обклеенную вырезками из глянцевых журналов и прочей разномастной белибердой:
— Дааа… – грустно вздыхает мама. – В кого она такая?
— Что ты хочешь? Девочка-то, где растёт? – саркастически замечает брат.
— Ты рос здесь же, но таким не был! — с обожанием смотрит мама на своего сына.
— Она не такая, как мы! — разводит руками брат. — Не нашего круга.
Мне обидно, я рядом и всё слышу. Они знают, что слышу. Даже если бы оба ударили меня, от их слов мне всё равно было бы больнее.
«Я не такая, как они. Третий сорт тоже не брак. Меня не любят, презирают. Ну и пусть!»
Пубертат мой прошёл под эгидой протеста. Гремела цепями, красилась, как героиня фильма «Авария дочь мента», носила всё, что приводило маму в ужас, шаталась по дискотекам, убегала из дома.
Однажды мама пришла с куском толстого электрического провода прямо на площадь, где мы тусовались, и при всём честном народе гнала меня домой, охаживая по всем местам, куда попадал провод.
Последний акт её отчаяния был вовсе вопиющим. Мама явилась с топором в квартиру моей старшей подружки, где мы собрались большой компанией курить, выпивать, слушать музыку, и порубила дверь в щепки. После этого я ушла из дома.
Искали меня неделю и даже объявили в федеральный розыск. Экстренно был вызван брат, который в своё время пошёл по стопам мамы, и стал выдающимся следователем. Он и вычислил моё укрытие.
Когда я, испуганная, уставшая, затравленная, появилась на пороге дома, у него задрожали губы: «Сестрёнка, милая, что же ты с нами делаешь?» - обнял меня брат. Мама не проронила слезинки. Её переживания и чувства были чужды уязвлённой девочке-подростку.
Колыбельные, тёплые слова, ласка, забота, внимание вспомнились сильно позже, когда мне подбросили искалеченную внучку, но до этого правили бал демоны прошлого и глубокие детские обиды.
Доверие, любовь, тепло, эмоциональную связь матери и дочери подтачивало нелепое противостояние. Казалось, мама любит только своего сына, моего брата, а я — балласт, изгой и нарыв. Гордиться нельзя, стыдиться — запятая была поставлена ошибочно.
Едва достигнув порога совершеннолетия, не сказав элементарного «спасибо», я сбежала замуж.
Какое-то время мы с мамой не общались. После рождения сына у меня что-то ёкнуло внутри. Из роддома написала письмо, сложив его треугольником:
«Прости! Только теперь я поняла, как тебе было трудно! Приходи, пожалуйста, ты нужна мне и внуку!».
Конечно, она пришла, взяла в руки моего новорожденного сына, прижала к себе и не выпускала до последних своих дней.
Наверное, у неё открылось второе дыхание. Концентрат тепла, любви, заботы и ласки — всё, что она не смогла дать мне после внутреннего надлома, мама направила на моего сына.
Спустя какое-то время мы снова отдалились друг от друга. Мне всегда было не до неё. Даже когда приезжала, привозила деньги, продукты, подарки, ночевать оставалась у подруги детства в соседнем подъезде.
Смущало, что когда-то успешная, образованная, изысканная женщина, отгородилась от внешнего мира, отправилась во внутреннюю эмиграцию, закрылась в окружении пяти кошек на закате лет. Квартира напоминала склад ненужных, забытых вещей. Не так давно случилось позднее прозрение: ещё при жизни мама выбросила себя на помойку.
Виделись редко и по делу. Мать вызывала, скорее неприязнь, чем нежность, я ершилась и отмахивалась: «Мам, не до тебя, не обижайся. Надо бежать, ехать, спешить. Некогда мне. Потом!» В ответ ни слова упрёка.
Рождество. Заехала поздравить маму и неожиданно для себя, вдруг захотела остаться. Побыть с ней, поговорить по душам, посмеяться, поесть любимую запечённую в духовке курицу с картошкой, выпить шампанского. Одеться в нелепую длинную фланелевую ночнушку с запахом нафталина и уснуть на той самой, давно забытой кровати. Как в детстве.
Рано утром мама разбудила меня. Мне надо было спешить, ехать, бежать. Она все понимала. Мамы всегда понимают и чувствуют больше, чем мы.
— Кажется, мы больше не увидимся… — очень нежно смотрела на меня мама. Любовь, тепло и грусть излучали её глаза.
—Ты опять! Хватит ерунду говорить! Сто лет проживешь.
— Никогда ещё мы с тобой не были так близки душевно! Я скоро умру. Вот увидишь, через месяц меня не станет.
– Опять за своё! – отмахнулась я.
Села за руль. Неспокойно. Посмотрела в окно. Мама махала рукой в открытую форточку и смотрела на меня.
Ровно через месяц мамы не стало.
Это была наша последняя встреча.