Часть 1
Вы замечали, что если в компании кто-то зевает, то следом начинают клевать носом все? Если чихнет один, то подхватит другой?
Я та, рядом с которой грустят и любят, плачут и радуются. Вы скажете, ничего необычного. Однако все они копируют мои чувства. Я могу вызывать любую эмоцию по своему желанию.
Не помню точно, когда эта особенность проявилась. Наверное, лет в пять, когда мама и папа поссорились. Они и раньше постоянно скандалили. Сначала за закрытыми дверями. Потом не сдерживались даже в моем присутствии. В тот день мама стояла у окна и судорожно ревела в кулак, сдерживая рыдания. Я видела её в маленькую щелочку платяного шкафа. Высокая, в пестром в пол халате, расшитом яркими перьями, она казалась яркой птицей. Отец молча собирал чемоданы под её тёмным взглядом из-под век, словно обведенных ярким красным карандашом.
— Миша, — голос мамы раскалывался на осколки, — не уходи....Как же мы без тебя? Ну, пожалуйста...
— Оля, не могу я больше так. Ты же знаешь, я пробовал.
— Миша... А Леська?
— Я буду навещать её.
— Миша, — голос мамы срывается на фальцет.
В этот момент я поняла, что отец уходит не только от мамы, он уходит и от меня. От меня, которая забилась в шкаф, перед тем, как они вошли в комнату. Вообще-то быть в родительской спальне мне разрешали вместе с ними. Но сегодня я искала конфеты. Мама обычно прятала их на полке среди вещей. У меня диатез на шоколад. И мне выдавали сладости в ограниченном количестве. Но я нашла тайник и осторожно таскала по конфетке в день.
Сейчас же мне было не до конфет. Любую из них я отдала бы за то, чтобы он остался. Я хочу, чтобы он по утрам будил меня, щекоча пяточки под одеялом. Хочу ехать на его плечах на празднике города.
Хочу держаться за него в бассейне и прыгать на кровати между ним и мамой. Так много хочу, которых больше может не быть. Обида и страх сменились любовью. Она топила меня, как Чёрное море в Крыму, где мы отдыхали летом. Одна из волн подхватила меня и откинула в сторону отца. Папочка, не уходи! Я охватываю его за шею и чмокаю в затылок, на котором курчавятся мелкие завитки каштановых волос. Не уходи, папочка!
Дверца шкафа распахивается — здравствуйте.
— Лесенок? Ты давно здесь?
Глупый вопрос. Я смотрю на него во все глаза. Окошки — называет он их. Отец вытаскивает меня из-под пиджаков и платьев и подхватывает на руки. Я обнимаю его за шею и шепчу куда-то в область ключицы:
— Папочка, не уходи, родненький...
За спиной судорожный всхлип мамы.
Папа несёт меня в мою спальню, укладывает на кровать и опускается рядом:
— Дай, я посмотрю в твои окошки, Лесенок.
Я не отрываю от него взгляда, словно боюсь разорвать тонкие нити.
— Я люблю тебя, папочка, — мысленно шепчу я. Вновь меня подхватывает волна и уносит куда-то в сторону.
А утром просыпаюсь от лёгкого касания пальца по пяткам.
— Папа, — улыбаюсь, а потом хохочу во весь голос я.
Папа остался. Он и теперь живёт в наших с мамой сердцах, хотя его нет уже три года. После похорон мама сказала:
— Миша как-то признался, что не ушёл в тот день только благодаря тебе. Когда смотрел в твои глаза, понял, как безмерно любит тебя. Как будто волной его прибило к нужному берегу. Отец ни разу не пожалел, что остался.
Мы сидели с мамой на нашей кухоньке. Она курила, часто стряхивая пепел в тарелку с остатками поминальной каши. Я молча слушала её. Говорить не хотелось. Это был последний год моей учёбы в школе. До экзаменов и выпускного оставалось семь месяцев. Впереди был суд, на котором водителя — убийцу моего отца — оправдали (якобы папа переходил улицу в неположенном месте). Я провалялась всё это время дома с гнойной ангиной и решение суда узнала от мамы. Мы смирились, но не забыли.
В класс я вернулась под Новый год.
— Леська, — рядом за парту плюхнулась Машка, — я знаю, тебе сейчас тяжело, но, может, развеемся? Гоу в "Линч" в субботу?
— Машка, ты совсем уже того? Отцу ещё полгода не прошло. Надо же приличия соблюдать.
— Ну, тогда давай хоть в кино сходим? — вот бывают же назойливые люди. Машка одна из таких. Расшевелит и обесточит даже электрический кабель.
— А что за фильм?
— Франшиза какая-то. На месте узнаем.
— Ермолова! Каменева! — перед нами возникла маленькая, сухая математичка, Лилия Владимировна. Маленький пучок волос на голове, собранный с аккуратную гульку, возмущённо трясся:
— У вас экзамены на носу! Я кому материал объясняю? Софье Ковалевской?
Мы опустили взгляд вниз, лучше не рисковать. Хищникам лучше в глаза не смотреть. А математичка была та ещё тигра. Я посмотрела на Машку кончиков глаза. Ну, сейчас посмотрим, что будет. Я прикрыла глаза и сосредоточилась на эмоциях Лилии Владимировны. В них сквозила нотка раздражения. Не фатально, но поработать есть с чем. Надо представить эмоцию в виде нити и потянуть за неё. А взамен вплести нить своей эмоции. По крайней мере я это представляла именно так. Я вслушалась в себя: безразличие — вот, что мне надо. Плевала я на математику. Базу я и так сдам. Но Лилия Владимировна была любительницей долгих нравоучительных бесед с родителями. Маме же сейчас не до этого. Я посмотрела пристально на Кактус, как мы называли мамематичку за глаза, представила её эмоциональную нить и слегка потянула. Она поддалась легко, без всякого сопротивления. Выходя наружу, она таяла без следа, как табачный след от маминой сигареты. Я представила, как безразличие выходит из моей ладони, окутывая Кактус как кокон.
— Да что это я? На тройки вы мой предмет сдадите. А выше оценку - добро пожаловать к репетитору, — Лилия Владимировна развернулась и зашагала к доске. Уф, получилось!
#текстомания_сюжет