К моему удивлению книга оказалась в разы больше похожей на «Повесть о прекрасной Отикубо», нежели на клавелловского «Сёгуна». Несмотря на то, что Клавелл описывает тот же исторический период, что и Ёсикава. Конечно, можно укорять переводчика в совершенно плоском тексте (Мусаси встал, Дзётаро вскочил, Оцу заплакала, Осуги завопила, вошёл Такуан – примерно так здесь всё и излагается), но ведь смысловая насыщенность, если бы таковая была, была бы даже и в плохом переводе!
У Ёсикавы развивается только один герой – сам Мусаси. Набедокурил – понёс наказание – учился, много читая – постиг дзен – преобразился. Все остальные не изменяются (а если и изменяются, как Матахати и его мамаша, то каким-то волшебным образом сразу в один момент). Всех героев, которых Ёсикава помянул в начале книги, какими бы незначительными они ни казались, он планомерно описывает вплоть до конца. Иногда это раздражает своей искусственностью: в жизни бывают случайные встречи с кем-то одним, но чтобы тебе постоянно попадались абсолютно все люди, с которыми ты расставался, по десятку раз каждый – это, знаете ли, чересчур. Понятно, что оно надо Ёсикаве для сюжетных линий его романа, но боже мой, как эти линии деланны и примитивны! Клавелл (по которому тоже снимали сериалы, и который в принципе написал до кучи сценариев) не позволял себе такого безыскусного ремесленничества. В его перипетии веришь, его герои запросто могут взять и умереть, а не как тут всё время чудесным образом спасаться. Клавелла можно упрекать в отсутствии изящества японского дзен-буддизма, но… где, укажите мне, найти это изящество у Ёсикавы в его исключительно глагольном повествовании? Клавелл по крайней мере описывает наряду с остальными умных и хитрых японцев. То же китайское «Троецарствие», написанное задолго до «исторической хроники» Ёсикавы, интересно читать именно потому, что ум и хитрость военачальников всегда выступает на первый план. Здесь же более-менее осмысленные речи говорят лишь два монаха, и то один из них не может ответить на вопрос Мусаси, почему победителей не судят, ведь они тоже шли против прежнего закона. Монах даже не допускает мысли, что можно идти против текущего закона, как и не допускал такой мысли при прежнем законе и власти, и вместо ответа старается скорее позабыть про это противоречие. Таковы самые рассудительные люди в этом произведении.
Так или иначе, мне совершенно непонятно, чем именно этот роман Ёсикавы прельстил и продолжает прельщать толпы режиссёров, снимающих по нему сериалы. Уже к середине книги сюжет начинает напоминать примитивную Санта-Барбару, в которой Он пытается найти смысл жизни в карьере (совершенствовании владения мечом), а Она всю дорогу ездит за ним и плачет, зная, что никогда не станет для главгера важнее карьеры. Перед финальным поединком эта девушка (кажется, к тому моменту ей уже за 30 и она почти умирает от чахотки) говорит, что ей абсолютно неважно то, что она никогда не сможет быть с ним, лишь бы он на ней женился. Тут уж не знаешь, что и думать: с одной стороны, эта девушка только и знала, что весь роман демонстрировала полное безразличие к тому, что о ней подумают люди, с другой теперь выдаёт такое… Что касается главгера, то мне сложно согласиться с тем, что он обретает гармонию в своём пути меча, потому что он время от времени неизбежно возвращается к мыслям о живых. Это самое точное слово здесь. Живые – его невеста, его первый ученик, его второй ученик, отчасти даже его друг детства Матахати – все, за жизнь и счастье которых он несёт ответственность. Он постоянно ради меча отрекается от этих связей, и совесть его постоянно за это гложет. Можно ли такого человека назвать постигшим дзен? Не думаю.
Мне понравилось только одно – возможность сравнить образ обучения искусству меча своих учеников у Мусаси и у Кодзиро. Если последний повергал всех в ужас, убивая учеников, то первый не только показывает технику, но даже, можно сказать, проводит психологические тренинги.
Ёсикава жил на рубеже 19-20 веков. Не знаю, что там в 19, но в 20 веке было множество японских авторов с прекрасным художественным языком, с метафорическим образом мыслей, создававших глубокие произведения без подобных вымученных сюжетных линий.