Жизненный путь Бориса Егорова – пример силы воли и твёрдости духа
Одной из особенностей «Электросилы» (одного из ведущих в стране завода-производителя электротехнического оборудования для энергетических строек и промышленных объектов) в блокадную пору была близость к фронту. В сентябре 1941 года от вражеских позиций заводские корпуса отделяли чуть более четырёх километров. Поднявшись на заводскую наблюдательную вышку, можно было видеть оборонительные ряды наших войск. Между тем известно, что немцы хотели войти в Ленинград по Московскому проспекту. И «Электросила» оказалась бы в числе первых предприятий, попавших в руки врага. И потому неудивительно, что уже в июле-августе 1941 года часть оборудования эвакуировали вглубь страны – в Свердловск и Томск, другую часть – на север города, на завод «Светлана».
Более тысячи работников «Электросилы» вступили в народное ополчение, переместившись на территорию завода «Светлана», где на перевезённом оборудовании был начат выпуск мин и снарядов для фронта. Одним из ополченцев, имеющих бронь и отказавшихся от эвакуации, был наш земляк, коренной ветлужанин Борис Александрович Егоров. Молодой специалист, нашедший своё призвание на одном из лучших заводов электромашиностроения. До войны он – ведущий инженер-технолог, руководитель технологических служб завода «Электросила».
Чтобы представить те тяжелейшие условия выживания героического советского народа, в период блокады Ленинграда, надо обратиться к дневнику Бориса Александровича, который хранится у его дочери Людмилы Борисовны.
Из дневника Б.А. Егорова
С наступлением зловещих декабрьских холодов, подходил к концу незабываемый в жизни Ленинграда 1941 год. Шёл самый тяжёлый период блокады, уносивший ежедневно в могилу тысячи людей.
В небольшой моей комнате на пятом этаже дома № 11 по Чернышеву переулку, куда я снова возвратился вчера, после длительного пребывания на заводе «Светлана», было холодно, термометр показывал восемь градусов ниже нуля. Загадочное безмолвие и чувство одиночества, теперь как то особенно угнетало меня, которые не так заметны были раньше, когда я ещё изредка приходил сюда, находясь на казарменном положении при заводе «Электросила».
Через узкие, еле заметные щели в окнах, закрытых плотной занавесью, с целью затемнения ещё в начале войны, в комнату начали проникать слабые лучи утреннего солнца. В глубоких раздумьях, несколько часов подряд я продолжаю неподвижно лежать в подготовленной мною ещё в сентябре специальной палатке, состоящей сверху из двух ватных матрацев, сшитых между собой и пришитых к матрацу, находившемуся внизу на широкой деревянной кровати, с обоих концов палатки свешивались закреплённые одеяла, закрывая её от проникновения холодного воздуха.
В комнате над палаткой по-прежнему висел репродуктор, оповещавший раньше о начале и окончании воздушной тревоги или артиллерийских обстрелов. Я продолжал лежать, прислушиваясь к шорохам и шипящим звукам радио, невольно вспоминая этот зловещий, раздирающий душу, постепенно нарастающий свист авиационной бомбы или артиллерийского снаряда и следовавший затем взрыв, содрогавший землю, от которого в ближайших домах со звоном разлетались, падая на асфальт, осколки оконных стёкол.
Тревожные мысли, сменявшиеся другими воспоминаниями о многочисленных жертвах моих товарищей и знакомых, сначала на заводе «Электросила», от массированных бомбёжек и обстрелов, а затем от голода на заводе «Светлана», теперь всё чаще чередовались с мыслью, казалось бы, о безвыходном положении, связанном с постепенным ухудшением состояния моего здоровья.
В особенности это стало заметным после изнурительной вчерашней ходьбы, когда я впервые почувствовал мышечные боли и боли в суставах ног и рук. С появлением этого грозного признака дистрофии я понял, что для меня кончился первый период борьбы, когда были отданы все силы производству снарядов и мин и что теперь наступает второй, ещё более трудный период борьбы за жизнь.
Не сразу сняв с руки часы и приоткрыв опускавшееся одеяло своей палатки, я увидел в полутёмной комнате время, было уже полчаса десятого. Убедившись после долгих раздумий, что дальше оставаться здесь нельзя, я, не теряя времени, с трудом выбрался из палатки, осмотрел ещё раз давно осиротевшую комнату и, прихватив с собой на всякий случай бамбуковую лыжную палку, вышел на захламлённую, видимо ни разу не убиравшуюся с начала войны лестницу. И снова тяжёлые мысли охватили меня, когда я, медленно спускаясь по лестнице и останавливаясь на каждой лестничной площадке, почувствовал сильную слабость в ногах. Хватит ли у меня сил дойти до завода? – спрашивал себя я и, как бы упрекая в нерешительности, не останавливаясь, направился к выходу во двор.
Двор был безлюден, лишь узкие тропинки, слабо протоптанные в глубоком снегу, свидетельствовали о единичном количестве людей, сохранившихся в этом доме. Под окнами дома были видны освещённые лучами зимнего солнца, пожелтевшие кучи снега, смешанного с человеческими нечистотами, завёрнутыми в бумагу и выброшенными через оконные форточки. Какие огромные работы, подумал я, проходя далее по двору, предстоят по санитарной очистке города ещё до наступления весеннего тепла.
При выходе со двора на Чернышев переулок неожиданно около ворот шёл навстречу мне человек, и я с трудом узнал в нём знакомую женщину, почти наглухо закутанную шалью, это была Реш Мария Николаевна. Когда я остановился перед нею и назвал её имя, она с некоторым удивлением подняла на меня свои потускневшие голубые глаза, сидящие в тёмных впадинах, и едва слышно сказала: «Что я Вас не припоминаю…» «Моя фамилия Егоров, я жил в этом доме на пятом этаже», - сказал я, и тогда она, немного подумав, спросила: «Это Вы, Борис Александрович? Теперь я Вас вспомнила, если бы Вы не назвали себя, то я бы Вас никогда не узнала, так сильно Вы изменились». Затем сделав длительную паузу, как бы что то обдумывая, вдруг неожиданно сказала, что теперь она осталась совсем одна, и видно было как на её глазах до предела исхудавшего лица появились слёзы. «Вначале войны, - продолжала она, - под Смоленском погиб мой сын Алёша, была похоронная, помните, он ещё учился в холодильном институте. Потом умер от голода муж, он в июле поступил в охрану на мясокомбинат, думал, что там будет лучше и нам хотел помочь, но от смерти теперь, видимо, не спрячешься, она везде найдёт, там, на мясокомбинате его и схоронили». Затем опустив глаза тихо сказала, что на днях схоронила последнюю восьмилетнюю дочурку Наташеньку. «Вы ведь тоже должны помнить её, а мать моя уже около полмесяца как лежит в коридоре, сказали, что в январе, наверное, будут собирать трупы, тогда уж, видимо, и схороню, а теперь у меня совсем сил нет».
Попрощавшись с Марией Николаевной, я вышел на улицу. Она была пустынна, на солнце серебрились медленно спускавшиеся с неба редкие снежинки и только изредка можно было увидеть закутанных от холода женщин, проходивших по узким тропам заснеженных тротуаров для того, чтобы получить в хлебном магазине свой маленький хлебный паёк, да проезжавшие с выборгской стороны военные машины, со скрипом останавливаясь на перекрёстках дорог, спешили доставить на другую окраину города, где проходила линия обороны, вооружение и боеприпасы.
Недалеко от Пяти углов, по Разъезжей улице я увидел как из ворот одного дома, в тёмной одежде с чёрными платками на голове, закрывающими половину лица, вышли две женщины, которые с трудом тащили за собой санки с трупами, завёрнутыми в белые простыни и перевязанными тесьмой, для того, чтобы оставить их на Обводном канале, куда часто свозили умерших. С глубокой скорбью в душе и негодованием к фашистским захватчикам смотрел я на всё происходящее вокруг и думал, что всё, что я видел и вижу сейчас, не поддаётся никакому человеческому воображению.
Проходя мимо знакомой булочной подумал, что настала пора получить хлебный паёк и подкрепиться перед дальней дорогой. Приоткрыв дверь, я не сразу увидел находящихся в ней людей после освещённой солнцем улицы и затемнённого помещения. В булочной было холодно, около стенки стояли закутанные платками и шалями три женщины и тихо разговаривали между собой. На полках лежало несколько буханок хлеба, которые источали необычно вкусный запах, от которого кружилась голова и страшно хотелось есть. На скамейке не далеко от двери, поставленной, видимо, специально для ослабевших людей, сидел обросший густой бородой мужчина с одетым на голове платком и меховой шапкой и тупыми безжизненными глазами, не поворачиваясь, смотрел в ту сторону, где на полках лежали буханки хлеба. Когда я подал продавщице свою хлебную карточку, она как бы с некоторым удивлением посмотрела на меня и сказала, что сегодня из мужчин пришло всего двое, вот он, показав глазами на сидящего человека, да Вы и, как бы выражая сожаление, тихо добавила, что сегодня почему то не пришли те, которые регулярно приходили утром. Такой намёк был для меня не безразличен, неужели и я скоро вот также, как этот человек, буду сидеть и смотреть такими же угасающими глазами, или и у меня также не хватит сил прийти в булочную, с тревогой подумал я и, получив с большой точностью взвешенные двести пятьдесят граммов хлеба, положил в карман и поспешил к выходу на улицу. Теперь присутствие в кармане хлеба отвлекало меня от всего происходящего вокруг, и я не владея уже собой, вытащив его из кармана, начал с жадностью есть.
Не останавливаясь, медленно проходя мимо Владимирской площади, я с помощью предусмотрительно взятой мною палки дошёл до Невского проспекта и встал у остановки машин, следовавших на Выборгскую сторону. Теперь я с новой силой почувствовал слабость в ногах и понял, что дальше двигаться не могу.
Волнение охватило меня, когда я представил себе свою холодную, полумрачную, с мертвецкой тишиной комнату на Чернышевском переулке, куда я мог бы ещё возвратиться только для того, чтобы умереть в палатке, и нерешительно продолжал стоять на остановке. Неожиданно в четырёх шагах от меня затормозила полуторатонная военная машина. Не долго думая, я подошёл к сидящему за рулём солдату в стёганной зелёной куртке и попросил его отвезти меня по пути на Выборгскую сторону. «А куда Вам точнее?» - громко спросил солдат и, когда я сказал, что нужно бы как-то добраться до завода «Светлана», он с улыбкой скомандовал: «Залезай, только быстрее». Но забраться в кузов автомашины с закрытыми бортами мне оказалось уже не под силу, хотя я и сделал несколько попыток подняться сначала на колесо. Тогда солдат вышел из кабины, откинул задний борт, несколько приподняв меня, затолкнул по направлению к кабине, а затем ободрительно, стараясь внушить уверенность, крикнул мне: «Держись, браток, через час доставлю на место» и закрыл задний борт кузова.
Теперь я лежал в пустом кузове машины, вглядываясь иногда в быстро пробегавшие затемнённые окна верхних этажей домов с наклеенными на стёклах крестообразными полосками бумаги.
Проехав Литейный мост, я услышал, как с пронзительным свистом начали пролетать снаряды, разрываясь невдалеке, шёл артиллерийский обстрел домов около Финляндского вокзала. Солдат, видимо, учитывая опасность, резко увеличил скорость машины для того, чтобы быстрее проскочить зону обстрела и, когда разрывы снарядов уже были слышны далеко позади, снова сбавил скорость.
За Флюговым переулком машина свернула влево, и я с удовлетворением вздохнул, убедившись в том, что она, действительно, следует по дороге к заводу «Светлана». Вскоре, резко затормозив, машина остановилась, из кабины вышел солдат и, откинув задний борт, с такой же улыбкой, как и раньше, крикнул: «Ну, вылезай, вот и приехали», а затем, взяв меня за ноги, снова скользя по доскам, подтащил к краю кузова и поставил на укатанную дорогу. «Ну, теперь только выздоравливай», - сказал он и, как бы успокаивая, добавил, что на заводе товарищи всегда помогут, умереть не дадут, а потом, прощаясь, крепко пожал мою захолодевшую руку и направился к кабине. В знак благодарности я с глубоким волнением ещё раз поблагодарил этого дорогого мне человека, пожелав ему остаться живым и невредимым в суровых испытаниях войны.
Передо мной была освещённая зимним декабрьским солнцем безлюдная проходная завода «Светлана». Опираясь на палку, с волнением в душе долго ещё смотрел я вслед уходящей машине с человеком, навсегда оставившим глубокий след в моей памяти.
Впереди стояли бездействующие цеха завода «Светлана», а люди в ожидании подачи электроэнергии находились круглосуточно в столовой. Там вчера подавали дрожжевой суп и было тепло. В холодных цехах оставались только мёртвые…
Борис Александрович выжил, благодаря судьбоносной встрече с А.Н. Косыгиным, одним из организаторов «Дороги жизни» для ленинградцев-блокадников. По его указанию Б.А. Егоров 18 февраля 1942 года был эвакуирован на «Большую землю» в г. Томск для выздоровления. В июне того же года он был принят на завод «Уралэлектроаппарат» на должность ведущего технолога по спецпроизводству. В октябре 1943 года переведён на должность начальника технологического бюро.
До войны
Начало XX века. Ветлуга уездный город. До революции в нём насчитывалось более 150 разных торговых заведений: 14 мясных, 10 пивных, шесть чайных лавок, трактир, 49 хлебобакалейных, два аптекарских, четыре кожевенных магазина и т. д. Одним из представителей мещанского сословия была семья Егоровых – Александра Ивановича и Ольги Никитичны. В доме, где они проживали на улице Соборной (ныне Сергея Куликова), имели бакалейную лавку. В июле 1910 года у них родился сын Борис.
В юношеские годы он тяготел к музыке, возможно, потому что в роду Егоровых были скрипачи. Юноша играл на пианино, мандолине, гитаре. Часто его приглашали в Народный дом в качестве тапёра – на пианино он сопровождал немые фильмы. Увлекался поэзией, любил ветлужскую природу, рыбалку, охоту. Был любящим сыном, проявлял заботу о родителях.
10 июля 1918 года была принята первая Конституция РСФСР. Согласно статье 65 к «лишенцам» причислялись частные торговцы, духовные служители церквей и некоторые другие категории граждан. Под поражением в гражданских правах новое законодательство подразумевало лишение отмеченной категории лиц избирательного права. Лишение прав кормильца автоматически причисляло к «лишенцам» всех материально зависимых от него членов семьи. Их ждала безработица, выселение из квартиры и города, лишение продуктовых карточек, медпомощи и пенсии, отчуждение друзей и сослуживцев.
Клейма «лишенец» не избежал, и Александр Иванович Егоров, вместе с женой Ольгой Никитичной и младшей дочерью он вынужден был скрываться, уехать в Чувашию, а затем на Урал. Их дом отобрали, всё имущество разграбили мародёры. Борис остался учиться в школе в 10 классе, проживал в доме бабушки. В 1927 году он окончил в г. Ветлуге школу 2-й ступени с педагогическим уклоном. Начал трудовой путь в Карпунихе, но из-за анонимного доноса по месту работы на предмет того, что он является сыном лишенца, Борис был вынужден уехать в Казахстан, где два года преподавал в сельских школах.
Спустя время он сменил профессию и перешёл работать на крупные заводы. Сначала вблизи своей малой родины – на Сормовский завод в качестве простого рабочего, а затем – слесаря по изготовлению и пригонке подшипниковых вкладышей к тендерам паровозов.
Дальнейшая его производственная деятельность проходит на Мотовилихинском заводе в г. Перми, где он работал фрезеровщиком и одновременно поступил в вечерний заводской учебный комбинат. Успешно его окончил. С целью поступления в высшую школу он переехал в Ленинград и поступил на завод «Красный путиловец» слесарем по ремонту станочного оборудования во вспомогательной мастерской тракторного цеха. Сдал вступительные экзамены в политехнический институт. В 1938 году успешно защитил дипломный проект на звание механик-технолог машиностроения. Как молодой специалист был назначен ведущим инженером-технологом на завод «Электросила», вскоре перешёл руководителем технологических служб.
После войны
В ноябре 1946 года судьба забросила Б.А. Егорова на завод «Вольта» – одно из крупнейших предприятий Эстонской ССР, специализировавшемся на выпуске электродвигателей разных типов, в качестве начальника инструментального цеха.
В 1950-е, когда было принято правительственное решение о реорганизации промышленности и создании совнархозов, Б.А. Егорова назначили главным технологом Ленинградского совнархоза по электротехнической промышленности. Ликвидация совнархозов в 60-е годы и организация министерств повлекли за собой и кадровые изменения в промышленности. Б.А. Егоров становится главным технологом Центрального научно-исследовательского института судостроения для руководства технологией судового машиностроения. В конце 60-х его переводят в Москву в Министерство судостроения. В течение шести лет он успешно руководит работами по усовершенствованию технологий судового машиностроения на многих предприятиях отрасли, одновременно являясь консультантом министра в области технологий судового машиностроения, преподаёт технические дисциплины в Университете дружбы народов им. Патриса Лумумбы.
В 1973 году он вышел на заслуженный отдых. Проживал в г. Москве, часто приезжал в г. Ветлугу в родительский дом. Писал портреты родственников, картины ветлужской природы, черпая вдохновение в саду с изобилием плодово-ягодных культур. Увлекался пчеловодством. Наслаждаясь природой здешних мест, отображал любовь к малой родине в своих незамысловатых стихотворениях.
В ответной открытке на поздравления родных с очередным днём рождения Борис Александрович написал: «Мои мысли к 92-летию со дня моего рождения!
Печальна старость роковым исходом.
Всё меньше нас, ровесников моих;
Скупее и бесплодней с каждым годом
Родник желаний помыслов моих.
20.07.2002 года».
Б.А. Егоров был великим тружеником, мудрым, порядочным и добрым человеком, любил дочь, внуков, ценил жизнь, несмотря на все тяготы, выпавшие на его долю.