Глава 29.
Помогает пробиться в первый ряд, и я смотрю на завораживающий, очень увлекательный процесс. Красивый молодой мужчина в белой поварской куртке и шапочке, с закатанными выше локтей рукавами, на широком металлическом столе растягивает карамельную массу, посыпает её чем-то белым, сминает и снова растягивает. И так несколько раз, пока однородный жгут не превращается во множество сплетённых между собой нитей. После этого, он берёт его и вешает на крюк здесь же в стене и начинает растягивать, крутить, свивать в восьмёрки и растягивать снова, так что нити с каждым витком истончаются, становятся не толще человеческого волоса, а может и тоньше.
Я стою и не могу оторвать глаз от работы мастера! Какие же надо иметь сильные руки, чтобы без отдыха месить тяжёлую массу, играя с ней так, что она превращается в пух!
А кондитер, достигнув нужного результата, возвращает огромный моток, похожий на кудель пряхи, только намного больше, на стол и обсыпает ореховой крошкой, а потом берёт широкий острый стек и ловко рубит своё творение на куски. Теперь появляется его помощник, он тут же формирует из кусков мотки, взвешивает готовые порции, упаковывает в яркие коробки, и написав вес, выставляет на продажу.
- Что это?
- Пишмание, - сообщает Шариф, только мне это слово не говорит ни о чём, - сейчас узнаешь!
Он покупает коробку с таинственным пишмание. И мы усаживаемся здесь же неподалёку в тени деревьев за один из столиков. К нам сразу подходит молодой парнишка. Они с Шарифом о чём-то перекидываются парой слов, и он убегает.
- Что хотел? – уточняю.
- Чай сейчас принесёт, - и только теперь до меня доходит, что мы оказались в кафе! Где оно начинается и где заканчивается, я так и не поняла, кругом базар.
Пишмание оказалось вкусным и необычным. Я бы сказала, что больше всего оно похоже на сахарную вату, которую у нас обыкновенно продают летом в парках развлечений. Но гораздо насыщенней по вкусу, чувствуется мучной и ореховый привкус и ещё что-то такое, что никак не даёт остановиться,
- Кто это придумал? Уже слиплась вся, несмотря на несладкий чай, а прекратить отщипывать тончайшие волокна и тянуть их в рот, не могу!
- Есть легенда, - улыбаясь, говорит Шариф, - один кондитер влюбился в девушку, которая отличалась неуемной любовью к сладостям и, как следствие, пышными формами. Но его это не пугало, тогда понятия о женской красоте были другими.
- Я бы не зашла?
- Ты всегда бы зашла, - успокаивает с улыбкой, и продолжает, - чтобы его красавица вдруг не похудела, он и создал десерт под названием шишмание – пышечка.
Короче, возлюбленная десерт оценила, замуж пошла. Вот только супружеская жизнь у них, увы, не сложилась. Характер пышечки оказался далеко не сахар. И переименовал своё творение кондитер в пишмание – раскаяние или сожаление.
- М-да… Интересная история!
Потом мы ещё продолжаем гулять по лабиринтам базара, и если бы не Шариф, я бы точно из них никогда не вышла, как вдруг начинается намаз! Я уже несколько раз слышала заунывные пения где-то вдалеке от дома, и Зейнеп объяснила, во сколько он бывает. Судя по всему, этот предвечерний около пяти.
- Шариф! Нам надо домой! – если Зейнеп до сих пор разбирается с Лейлой, то кто покормит Алёшку? – ему режим питания нельзя нарушать! – парень без вопросов понимает, о ком моё беспокойство, и начинает хмуриться. Но не перечит.
Возвращаемся. Забираем мясо и вместе с ним, петляя незнакомыми переходами, как-то оказываемся на той улочке, где припаркована машина,
- Ты посиди, а я к Рашиду за овощами схожу и вернусь! – Шариф отправляет тушу в багажник, усаживает меня на переднее сидение, а сам исчезает снова в торговых рядах и возвращается гружёный, как вьючное животное минут через двадцать. Потом несколько раз перекладывает в багажнике ящики с овощами и мясо, чтобы ничего не придавить и не испортить, а я как на иголках.
Садится в машину, и в это время принимается истошно звонить его мобильник. По тембру голоса в трубке понимаю, что это Зейнеп. Солнышко уже скатывается за гору, и синие тени деревьев залегают всё глубже и дальше, а мы ещё только трогаемся в обратный путь.
- Нас потеряли, это мама звонила.
- Я поняла. Она всё ещё у Лейлы?
- Нет, дома. Так что твой султан с голоду не умрёт! – отвечает достаточно резко.
- Зачем ты так, Шариф? – нервничаю, Лёшка уже был недоволен, что я снова оказалась в его компании, а тут ещё и Зейнеп одна возвратилась! Представляю, что он там подумал.
- Маша! – оборачивается, хотя надо бы следить за дорогой, - ты мне нравишься… очень! Выходи за меня замуж! – я так и оседаю. И даже не сразу соображаю, что это сейчас случилось?
- Ты в своём уме, Шариф? Два дня! Ты не знаешь меня, я не знаю тебя! Мы люди из разных стран, миров! Ты - мусульманин, я – христианка! – даже не соображу, какие ещё аргументы найти?
- Это не важно, всё преодолимо! Я ж не завтра зову свадьбу играть! Просто подумай! Присмотрись! Я всерьёз…
- Чего тут думать? Не дело ты предложил! Считай, я ничего не слышала! – всё преодолимо, да только не нужен ты мне, парень! Не-ну-жен!
Он прекрасно понимает, хоть я и не сказала последние слова вслух,
- Думаешь, господинчику этому избалованному нужна? Ты влюблена в него, Маша? – вот так, напрямую, с самой, что ни на есть, непосредственностью человека, для которого русский не родной. Никакой деликатности, - так он тобой побалуется и выбросит! Думаешь, у вас с ним пропасть меньше, чем у нас? Ошибаешься! И не только из-за денег! Еврейские мальчики своих еврейских девочек в жёны брать предпочитают! У нас в Азербайджане тоже полно было таких семей! Они мешаться с гоями не любят! – ох, какой ушат негатива свалил на меня за какие-то десять минут. Но и остудил в то же время,
- Шариф! Не знаю, чего ты там себе надумал. Я - медсестра, нанятая его матерью, следить за здоровьем! Это моя работа на весь срок, пока мы у вас гостим! – угу, видела бы она, как тружусь в поте лица, - если не облажаюсь раньше, конечно! И хорошее настроение её сына тоже входит в мои обязанности! Поэтому я не собираюсь ссориться с Алексеем и портить ему настроение!
- Может, ещё и спать с ним будешь?! – а вот это меня уже выводит из себя окончательно,
- Если сочту нужным, то буду! И советчики мне для этого не нужны!
Шариф так зыркает из-под своих жутких бровей и ударяет по газам, что есть силы, что меня вдавливает в кресло, и путь до дома мы пролетаем махом, чудом никого не задавив… молча!