Это расшифровка нашего подкаста «Секретная станция» для тех, кому так удобнее работать с информацией.
Сегодня мы, наконец, публикуем наш разговор с Людой и Алисой или с отделом хранения нашего музея.
Из этого интервью вы узнаете, какой предмет появился у нас первым, как происходит закупка на зарубежных аукционах, что хранится в закрытых фондах, чем вообще занимаются хранители и есть ли деньги на «Тройке», которая выставлена в экспозиции.
В разговоре принимают участие:
Егор Ефремов, научный сотрудник Музея криптографии
Наташа Чабарова, редактор социальных сетей
Людмила Кузягина, руководитель отдела хранения и развития коллекции
Алиса Чернышева, хранитель отдела хранения и развития коллекции музея
Наташа: Сегодня мы узнаем, чем они вообще занимаются в музее, что происходит в отделе хранения и как устроена коллекция.
Егор: Люда, сначала расскажи ты: насколько я понимаю, ты раньше пришла в музей и с самого начала участвовала в формировании коллекции. С чего вообще все началось?
Людмила: Да, привет. Началось все в августе 2019 года, когда меня пригласили в компанию «Криптонит» и сказали, что они хотят открыть музей криптографии и в коллекции нет ни одного предмета. А музея без коллекции быть не может. Мы потихонечку начали заниматься составлением плана комплектования, и у нас сразу же появилось несколько векторов и ощущение, что следуя им, мы сможем собрать некоторую коллекцию. Основным направлением нашей работы было получение шифровальных аппаратов у государства путем рассекречивания и издания распоряжения президента. Два других вектора — это закупка на аукционах западных образцов техники, а также приобретение так называемого научно-вспомогательного фонда здесь, в России, на разных площадках, аукционах, в частных собраниях и у коллекционеров. Уже в процессе стало понятно, что нам не обойтись без создания копий каких-то образцов, потому что они находятся в единичных экземплярах по миру и в нашей стране. Так выделился еще один вектор — создание фонда копийных образцов. При этом коллекция начинала собираться параллельно с оформлением авторской и лежащей в ее основе научной концепции музея. Так что музей рос, как живой организм, периодически возникали новые задачи и проводились необходимые согласования: мы подбирали предметы, параллельно отвечая на запросы от архитекторов, которым нужны были их точные размеры, чтобы знать, как встраивать их в экспозицию и охранять. Ну и потом, уже ближе к открытию в 2021 году, в моей команде появилась Алиса. Она занялась созданием базы данных и описанием. То есть не вот этим вот — быстро получить, поставить и наскоро описать, а именно хранением и серьезным исследованием предметов.
Наташа: А какой предмет первым появился в музее? Ты помнишь его?
Людмила: Да, конечно, я его помню. Первым предметом была книга «Русский универсальный код»: она теперь находится в инсталляции, которой занимается Егор. Это инсталляция «Линия текст», и в экспозиции можно ее проследить, но придется поискать, она не очевидна. И это может стать задачкой для наших слушателей. Книга была куплена на аукционе, одном из старейших, он называется Литфонд. Раньше он проходил в Доме художника на Крымском валу; он до сих пор существует, и там много всего интересного. Это была первая книга. А второй предмет, который появился буквально в то же время, тоже у Егора, это пятиклавишный передатчик Бодо. Это была просто нереальная находка, очень спонтанная, потому что все, что связано с Бодо, очень сложно найти, все в государственных собраниях. И вот, когда передатчик появился у частного коллекционера, мы взяли его сразу же, просто потому что понимали, что это важно. И уже потом Егор вписывал этот передатчик в концепцию своей инсталляции.
Егор: Код Бодо — это первый двоичный код в передаче информации. Он использовался в телеграфе с конца XIX века. И самые первые автоматические шифровальные машины линейного шифрования использовали Бодо для кодирования символов. Поэтому вокруг этого предмета оформился важный сюжет нашей экспозиции.
Людмила: Я помню, что мы хотели собрать весь аппарат Бодо целиком, и вместе с Аней Титовец, нашим куратором, до последнего планировали архитектурную концепцию с расчетом на то, что у нас в экспозиции будет стоять целый аппарат. Мы искали варианты, думали даже попросить недостающие части во временное экспонирование у государственного музея, но выяснилось, что это невозможно, если предмет находится в постоянной экспозиции или в единственном экземпляре. Они по закону не имеют права его выдавать, так что со временем мы отказались от своей идеи, хотя для меня это до сих пор незакрытый гештальт: думаю, раз он нам нужен был тогда, нужен и сейчас. Просто было бы неплохо обзавестись этим аппаратом! Мне кажется, когда люди приходят и видят один пятиклавишный передатчик, они вообще не осознают, как все выглядело на самом деле, каких масштабов был аппарат, даже если смотрят на фотографию. Стоит увидеть его вживую, картинка сложится совсем по-другому.
Егор: Это своеобразная небольшая клавиатура, на которой пять клавиш, как черные клавиши у рояля; они даже разделены похоже: две отдельно, три отдельно. Но подсоединялся этот предмет к огромному комплексу аппаратуры размером с большой стол: там были батареи и, собственно, сам передатчик. У нас в экспозиции есть фотография того, как это выглядело.
Наташа: И раз я спросила про первый предмет, то сколько их сейчас?
Алиса: (Смеется) Я сейчас просто ворвусь в этот диалог: на данный момент в коллекции музея тысяча двести тридцать четыре предмета, то есть достаточно быстрый скачок всего лишь за год. И Люда рассказала про первый экспонат в коллекции музея, книгу 1908 года «Р.У.Т.-код». А я расскажу о последнем на сегодняшний день, но, конечно, не последнем вообще, ведь коллекция будет пополняться и расти. Прямо сейчас это фотоаппарат «Киев Вега», СССР, 1960-е годы: ему присвоен номер 1234. Его тоже можно посмотреть, он находится в открытых фондах музея, рядом с книгами о разведчиках и шпионах, о Зорге. Наверное интересен этот фотоаппарат тем, что считается шпионским: он снимал на микропленку. Фотоаппарат представлен у нас полностью — с футляром, с пленкой, инструкцией.
Людмила: Вот Алиса сказала, тысяча двести тридцать четыре — это инвентарных номеров. А если говорить о единицах хранения, то их уже более пяти тысяч, потому что есть предметы, записанные на один номер, внутри которых может быть и десять, и пятнадцать единиц. Это касается, например, всех единиц техники, того же фотоаппарата «Вега». Потому что по правилам учета мы записываем комплект на один инвентарный номер, но отдельно описываем также каждый предмет из комплекта. То есть даже оторвавшийся от инструкции кусочек бумаги все равно подлежит учету. Поэтому единиц хранения гораздо больше, чем инвентарных номеров.
Алиса: А вообще, конечно, очень сложной была работа над структурным оформлением коллекции, потому что в нашей базе данных есть определенное количество предметов, единиц, а весь музейный фонд разделен на 8 коллекций. Коллекции же делятся по типам предметов, очень часто — по материалам, из которых изготовлены предметы. В отдельные коллекции, например, объединены предметы, переданные по разрешению Правительства Российской Федерации, личные вещи академика Котельникова, предметы декоративно-прикладного искусства, печатная продукция и т. д. — всего 8 коллекций. Мы сформировали базу данных и надеемся, что с каждым годом она будет все больше и больше.
Наташа: Есть ли (а наверняка есть!) у вас в фондах что-то такое интересное, чего не видят посетители музея?
Алиса: Думаю что есть, да: библиотека НИИ «Автоматика», начиная с самой первой книги, наверное, 1930-х годов, заканчивая изданиями 80-х. Так как издания достаточно ветхие и им нужен определенный температурно-влажностный режим, они хранятся в фондах, на стеллажах, а не в открытом доступе.
Наташа: Мы как раз про эту библиотеку говорили в подкасте с Сашей.
Людмила: Да, Саша, можно сказать, спаситель этой библиотеки! Когда в 2019 году мы зашли через КПП в это здание, еще принадлежавшее «Автоматике», в помещениях здания была разруха, книги лежали в беспорядке на стеллажах, в коробках и просто на полу. Саша, просмотрев их все, проделал огромную работу: в музейную коллекцию вошла не вся библиотека, только отобранные им и самые, на его взгляд, важные издания. Нам только пришлось разобраться, как правильно сдать оставшееся на макулатуру. Мы не выбросили книги в мешках с другим мусором, а действительно долго и серьезно решали этот вопрос, предлагая их разным библиотекам Москвы. А часть книг библиотеки даже представлена в экспозиции: в разделе «Память здания» у нас есть уголок Солженицына, где стоят предметы интерьера, находившиеся здесь раньше. Это стол, книжный шкаф и кресло, и вот в книжном шкафу в том числе стоят книги из библиотеки, про которую вспомнила Алиса. А если говорить об интересных мне предметах, хранящихся в фондах и не представленных в экспозиции, это наброски чертежей аппаратуры, которая разрабатывалась здесь, в НИИ «Автоматика», и стенгазеты. Часть их можно будет увидеть: в этом году мы готовим презентацию большого каталога коллекции нашего музея. Мне кажется, из них на выставке можно сделать что-то крайне интересное, графичное. Их сложно изучать, потому что это наброски, а не финальные чертежи аппаратуры. А стенгазеты — вообще такой мир работников НИИ вне основной занятости. Там просто потрясающие вещи: фотографии, поздравления к Новому году, к 8 марта… В советское время еще праздновались все эти дни рождения Ильича — такие поздравления мы тоже сохранили, и я думаю, это интересный нарратив, с которым еще предстоит работать.
Алиса: Да, они как раз приоткрывают дверь в мир советского ученого: бытовые зарисовки, внутренняя кухня, какие-то шутки. Одних хвалят, других ругают, обличают в форме карикатур. И особенно приятно, наверное, что они все оформлены вручную, то есть разрисованы, украшены, обклеены вырезками из советских газет и журналов. Мне кажется, это отличное поле для будущих исследований.
Людмила: До этого мы с Алисой работали в государственных музеях. И чаще всего у их публики складывается впечатление, что сотрудники фондов скрывают сокровища от людей, никому ничего не показывают, потому что предметы нельзя трогать, одним словом — масса клише. И когда я пришла работать в Музей криптографии, то поняла, что здесь есть возможность перешагнуть через этот стереотип. У нас другая тематика, мы все-таки не храним великие древности, античные, например. Поэтому мы можем и стараемся проводить регулярно, хотя бы два раза в год, ротацию в открытом хранении музея, которое в экспозиции занимает один зал. Так мы приоткрываем какие-то небольшие завесы тайны, да. Если говорить о других крутых предметах из наших фондов, это, конечно, документация к проекту «Фиалка», которую мы храним и изучаем к будущей выставке.
Наташа: Вот Люда говорила, что все предметы добываются на аукционах, и может есть какая-то безумная история про сложнодоступный предмет, который сильно хотелось и который очень тяжело дался? Или просто какая-нибудь интересная история?
Алиса: Я, наверное, вспомнила бы бейдж DEF CON и кружку Массачусетского университета 50-х годов. Это последняя из наших зарубежных закупок, и предметам пришлось проделать большой путь, прежде чем они попали к нам. Наверное поэтому они для нас — особо ценные экспонаты. Долгожданные!
Людмила: Если коротко, в текущих условиях мы не могли приобрести предметы сами, из России, поэтому их купили наши приятели, находившиеся на тот момент на юге Франции, а получили в Нью-Йорке их друзья. Потом из Нью-Йорка они отправились в Ташкент, находились какое-то время там и уже из Ташкента прилетели в Москву. Причем рейс был пересадочный, и Алиса ловила нашу приятельницу в Шереметьево, чтобы забрать предметы, а та улетала дальше.
В музее оба эти предмета представлены в зале XXI века, в зоне, посвященной хактивизму и хакерской культуре.
Алиса: Да уж, это как раз тот случай, когда посетители видят вещь, а мы можем рассказать историю ее появления в музее. Эти предметы проделали достаточно долгий и очень интересный путь, мне кажется.
Людмила: Думаю, Егор может рассказать про DEF CON. Чтобы у слушателей не было вопросов, что это такое.
Егор: Это один из крупнейших хакерских фестивалей. На нем собираются белые и серые хакеры, которые занимаются вопросами информационной безопасности и взламывают системы, чтобы найти в них какие-то уязвимости, а не разбогатеть, например. На этом фестивале представляют разные интересные устройства и новые методы.
Людмила: Да, бейджи этой конференции выглядят как платы и, насколько я понимаю, задача участников — сделать так, чтобы они заработали, перепрограммировать их. В нашей экспозиции, справа от монитора IBM, как раз такой, рабочий бейдж: он включен, и на нем мигают лампочки.
Алиса: Дело в том, что каждый год у DEF CON новая тема мероприятия и оформление, и каждый бейдж — произведение искусства. После фестиваля эти бейджи можно приобрести.
Наташа: Я его не видела!
Людмила: Я обратила внимание: мало кто замечает, что в этой зоне есть маленькая витрина, но если идут какие-нибудь специалисты с экскурсией, они прямо чуют, лезут под эту полку и фотографируют бейджик, то есть наверняка про эту историю хотя бы слышали, а может, что-то и читали.
Егор: Помню, были еще какие-то перипетии с импортом шифровальных машин 1950-х годов, в частности, потому что они все еще считаются криптографической техникой и должны были пройти экспертизу. Поэтому для них нужно было определять длину ключа в битах, хотя это чисто механическое устройство, это как раз наши «Хагелины».
Людмила: Да, было такое. Но мы изначально определились, что будем делать все очень строго, по закону, без каких-либо проволочек. И я предложила объявить эти предметы, купленные в Германии и в Лондоне, культурными ценностями, чтобы провести их юридически через министерство культуры, и наши коллеги из лаборатории криптографии «Криптонита» сказали: «Да, но…». И это «но» заключалось в том, что у нас везде, во всех сопроводительных документах повторялось, что это работающая шифровальная аппаратура. Помимо «Хагелинов» мы провозили, например, «Криху-лилипута», и насчет нее вопросов уже не было. А ведь это тоже работающее устройство, хоть и в форме карманных часов, и ничего в нем нет сверхъестественного. Как это было? Мы отправили одновременно два запроса, в Министерство культуры и в специальный орган, контролирующий ввоз и вывоз криптографической техники. Было довольно забавно: представляю, какие там провозятся серьезные истории, а тут мы со своими аппаратами 1940‒50-х годов, а еще «Криха-лилипут»! В общем, насколько я знаю, они в итоге отписались, ответили: «Провозите, никаких претензий нет». Совсем иначе обстоят дела с советской техникой, которую тоже можно купить на западных аукционах, той же «Фиалкой» и другими машинами. Нам, например, попадался аппарат «Коралл», который мы не получили по распоряжению, хотя он очень хорошо вписался бы в нашу экспозицию «Механическое сердце криптографии». В этом случае были бы большие вопросы, потому что в нашей стране эти аппараты засекречены до сих пор. Несмотря на то, что за границей это буквально до последнего винтика изучено: возможно, они не совсем разобрались в механизмах работы, зато вся засекреченная начинка им уже давно известна. Поэтому мы сразу решили, что не будем закупать за рубежом советскую криптографическую технику. А с Министерством культуры мы провели плановую работу, как если бы ввозили что угодно, будь то Рембрандт, икона или старинный фарфор. А именно, нашли эксперта, выдавшего нам два экспертных заключения, которые мы приложили, — и все это происходило на фоне ковида. А у таможни при досмотре была масса вопросов, служащие такого совсем не ожидали: аппараты наши, ко всему прочему, камуфляжной расцветки, чисто военного вида. Они стали все открывать и рассматривать — и чернила, и перфоленту — и про все спрашивали, почему это отдельно не описано в документах. А мы в ответ: «Но они же являются частью аппарата!». В общем, не без сложностей, но ввезли и зарегистрировали их в Министерстве культуры, и после этого больше с ними не связывались. (Смеется).
Егор: Я помню, что мы с Лабораторией криптографии на всякий случай скрупулезно считали в битах, как можно исчислить неравномерный шаг шестеренок, потому что с математической точки зрения это все цифровые преобразования, которые можно превратить в математическую абстракцию и вычислить.
Людмила: С западными аукционами бывает интересно, потому что аппарат Хагелина мы купили на немецком аукционе, который называется Hermann Historica и специализируется на продаже вещей времен Третьего рейха. И для того, чтобы просто посмотреть каталог, мы писали письмо на официальном бланке организации с подписью директора, в котором подтверждали, что хорошо понимаем специфику аукциона, например, наличие свастики на некоторых предметах, и никак не будем этим злоупотреблять. Только после этого возможно сделать личный кабинет, залогиниться и получить доступ к аукциону, вот как у них все сложно! А помимо «Крихи-лилипута» мы приобрели в Лондоне «Райеншибер», а еще «Дифференц…».
Егор: «Дифференцбильдунгсгерет»!
Людмила: Да, спасибо! (Смеется). И некоторые другие предметы. В Лондоне все проще: они работают давно, у них как-то, в общем, на такие вещи не обращают внимание. Они все продают, и ничего подписывать не надо, только купить и заплатить. Их аукционы часто посвящены науке и технике, и выставляют там все, что угодно, от современных вещей, принадлежавших тем же хакерам или генеральному директору Apple, до ранних образцов шифртехники.
Алиса: Это такая внутренняя аукционная кухня, достаточно интересная, и Люда как раз имела дело с изнанкой, обычно скрытой от посторонних.
Егор: А какие лично у вас любимые предметы в коллекции? Назовите по одному.
Людмила: Это у меня спрашивала дизайнер нашего каталога Тоня, подбирая фотографии предметов к моей статье: «А какой у тебя любимый предмет? Давай его фото поставим, не важно, пишешь ты в тексте о нем или нет?». Выбрали мы в итоге копию криптографа Чарльза Уитстоуна. Потому что, мне кажется, это очень красиво. Да и вообще все, что придумывалось в этой области до появления электромеханических машин, крайне интересно. К вопросу о нашем фонде копийных предметов, мы еще включили в каталог фотографию гири для взвешивания серебра — это копия гири ахеменидской эпохи с древним текстом, оригинал которой находится в Государственном Эрмитаже, и мне кажется, что это тоже просто очень красиво. Ну это если так, навскидку.
Егор: А у тебя, Алиса?
Алиса: Вообще, конечно, каждый предмет можно назвать любимым, ведь, работая над научным описанием, узнаешь связанную с ним историю — непременно что-то особенное всплывает. Мне сейчас вспомнился американский офицерский плащ конца 40-х годов, переданный по ленд-лизу, который висит в экспозиции в разделе «Разведчики и шпионы». Как раз в похожем плаще ходил Зорге. Такой замечательный плащ, с клетчатой подкладкой, очень красивый, изящный даже, можно сказать. Пожалуй, его я могу назвать любимым на данный момент экспонатом.
Наташа: А у тебя, Егор?
Егор: Ой, это сложный вопрос.
Наташа: Да ладно, ты сам его придумал.
Егор: Дайте-ка я подумаю… Наверное, машины Crypto AG. Так вот, это CD-57 и CX-52. Чувствую к ним особую любовь, потому что у меня получилось их запустить, и теперь они в числе работающих экспонатов, с помощью которых можно зашифровать текст. Очень долго разбирался, как именно работает механизм и как его настроить, — в конце концов удалось, и это небольшое личное открытие!
Алиса: Ты как раз у нас в фондах над этим работал, да?
Егор: Да, я долго сидел в фондах.
Алиса: А какой предмет тебе понравился? Расскажи, пожалуйста.
Наташа: Мне очень нравится… Ладно, пусть это будет печатная машинка «Андервуд», которая стоит в разделе «Механическое сердце», — я понимаю, как она работает! (Смеется). Да-да, все остальное слишком сложно, хотя мне очень нравится вся шифровальная техника!
Алиса: С точки зрения эстетики она потрясающая, конечно.
Наташа: И в «Памяти здания» эти машины поразительных, странных форм, они мне очень нравятся!
Наташа: А теперь признавайтесь, чья «Тройка» в XXI веке?
Егор: И есть ли на ней деньги? (Все смеются).
Алиса: Денег на ней нет.
Людмила: Замечательно! Кажется, это ты покупала, Алиса.
Алиса: Да-да, я покупала. По-моему, там надо при покупке оплатить одну поездку. То есть одна поездка там все-таки есть!
Наташа: На случай зомби-апокалипсиса…
Людмила: В случае апокалипсиса можно будет попасть в метро, чтобы оттуда не выходить!
Алиса: То есть это тайный смысл приобретает: «Разбейте стекло, вытащите предмет!» (Смеется).
Егор: Есть ли какие-нибудь истории про посетителей, которые приносят свои предметы?.
Алиса: Боже, это не войдет в выпуск! На самом деле посетители очень часто не понимают специфику музея. Пришла, к примеру, одна совершенно чудесная женщина, причем с каким-то фантастическим именем — по-моему, Андромеда. Она принесла свои записки, связанные с шифрованием, свои собственные работы. Человек она, несомненно, художественно одаренный и интересный, и мы здорово пообщались, но нужно понимать, что не все предметы могут попасть в коллекцию музея — только особо ценные образцы, которые подходят нам по тематике. Мы, конечно, не взяли в коллекцию ее слепки и акварели, а там были чудесные работы, зато мы отлично поговорили и она пообещала, что еще обязательно придет к нам в гости.
Людмила: Был еще интересный случай с книгой «25 этюдов о шифрах». Она много где продается, не сказать, что ее нигде не найти, и мы как-то откладывали, думали: «раз она не редкая, купим потом, когда надо будет». Но каждый раз, когда на экскурсии приходили сотрудники служб, передавших нам технику, кто-нибудь из них говорил: «Она вам очень нужна: в ней предельно понятно написано про все, что есть у вас в музее. У меня она есть, но я вам свою не отдам». В результате мы сдались и купили ее при первом же случае, в рамках подготовки к фестивалю VK прошлым летом.
Егор: Она у меня есть, но я вам ее не отдам! (Все смеются).
Людмила: Или, например, наш исследователь Саша подарил в коллекцию картридер-считыватель Райффайзенбанка середины 90-х годов, он у нас тоже будет опубликован в каталоге. Но Саша специалист и наш сотрудник, он знал, что брать, так что в этом случае мы не отказывали, сразу приняли в коллекцию.
Егор: Помню, что искал какие-то вещи для музея, но в итоге мы решили, что они музею не нужны, и я их купил себе. У меня дома теперь лежат карты доступа для спутникового телевидения, которые разблокируют дескремблеры, а еще несколько модемов 90-х годов и два телеграфных ключа, в общем, своя небольшая коллекция.
Алиса: Ну, у нас же есть пластинки.
Людмила: Да, пластинка и кассета для магнитофона. Так что это происходит спонтанным образом. Например, коллекционер, у которого мы покупали шифровальную машину NEMA, помимо нее подарил нам еще целую кучу книг, CD-дисков, мануалов про «Энигму» и ее взлом. Конечно, это все можно найти, это не редкость — просто придется покупать, а он нам подарил, потому что мы у него приобрели шифровальную машину. А вообще он специалист, побывал во всех музеях нашей тематики по всему миру и, по его словам, общался в свое время с ребятами в Америке, отцом и сыном, которые, во-первых, ведут реестр «Энигм», записывают серийные номера всех оригинальных машин, которые продаются и находятся по всему миру, а во-вторых, производят и продают их копии. Когда мы еще на этапе подготовки запрашивали у них стоимость, они предлагали нам трехроторную «Энигму» за 384 000 долларов, это их официальный чек по договору.
Егор: Но это рабочая копия?
Людмила: Да, это копия, не оригинал. Оригинал, конечно, за такие деньги купить невозможно, обычно они выставляются по стартовой цене уже порядка 300 000 фунтов, а продаются как минимум в два раза дороже. «Энигма» вообще никогда не продается за ту цену, по которой она выставлена, и со временем стартовая цена только растет. А у этих предпринимателей четкий прайс, они могут даже состарить машину по желанию клиента, так мне и написали: «Сделаем, как вы хотите: можем — новую, а можем состарить, помять, подколоть».
Наташа: Гравировка с вашим именем, все что угодно.
Алиса: Но теперь у посетителей нашего музея есть уникальная возможность посмотреть именно на оригинальную «Энигму» со следами использования, которая представлена в экспозиции в разделе «Механическое сердце криптографии».
Егор: Я до сих пор не знаю, что про нее можно рассказывать вообще.
Людмила: Да и что мы в принципе про нее знаем — кроме того, что это «Энигма» и у нее есть серийный номер.
Алиса: Во всех смыслах «Энигма»!
Людмила: Я думаю, мы можем смело говорить, что это трофейная техника: одно наше архивное дело из «Автоматики», кажется, так и называется, «Дело о трофейной немецкой технике» — так что предположение вполне правдоподобное, ничего сверхъестественного в нем нет. Действительно, были трофейные аппараты, которые здесь разбирались и изучались, чтобы… Может, я сейчас скажу крамольную фразу, но мне кажется, что наши аппараты получалось совершенствовать во многом благодаря изучению зарубежных. Не то чтобы у нас процветало это направление, потому что самый первый наш аппарат — это «Хагелин» Б-21.
Егор: Б-21 и 211 — пока они это разрабатывали, уже вышла новая версия, и элементы этой новой версии они…
Людмила: Да, это прямо абсолютно идентичные аппараты. Мне кажется, в этом нет ничего такого, это нормальная история.
Алиса: Думаю, это здорово удалось обыграть в экспозиции: западная и советская шифровальная техника расположены бок о бок, поэтому всю историю их параллельного развития можно отследить, посетив экспозицию «XX век», там очень здорово все показано.
Людмила: А мы будем стремиться приобретать новые образцы западной техники или делать их копии, потому что у нас есть пробел в этом направлении. Сейчас мы имеем три оригинальных аппарата и копию машины Хеберна — и, пожалуй, все, если говорить о шифровальных машинах начала XX века, до Второй мировой. Помнишь, Егор, была тогда в Лондоне итальянская машина?
Егор: Да, OMI.
Людмила: Да. Не знаю, попадалась она тебе или нет, но мы не планировали ничего рассказывать про нее, а тут вот она такая красивая нашлась! Но она была очень дорогая, мы ее даже не рассматривали. У нас даже есть комментарии в книге отзывов от посетителей и профессионалов, что в экспозиции «провисает» Китай, Япония — там тоже наверняка все это было, а у нас информации мало.
Егор: Про Японию очень сложная история, там сохранилась одна из машин — я японское название не произнесу — причем даже не копия, а функциональная копия, которую создали в Америке для того, чтобы ее взломать. То есть самой машины нет. Все ведь было уничтожено после капитуляции, всем сотрудникам шифровальных отделов сделали новые личности, под которыми они скрывались до 1960-х годов. Так что до 60-х своих технологий не было, поэтому и рассказать нечего. А вот Китай — это загадочная история, интересно, что там было, но для исследования нужно подключать носителей языка. Мне очень интересна личность одного японского криптографа, Кадзуо Камага, но чтобы попытаться что-то про него узнать, нужно подключать переводчиков. Он, как Владимир Котельников у нас, доказал абсолютную стойкость одноразовых блокнотов, и про него никто не знает.
Людмила: Это к вопросу о том, как это все параллельно развивалось: не надо думать, что шифровальные технологии были только в Европе, Америке и СССР. Это, конечно, все очень интересно. Будем что-то придумывать, дальше развиваться и находить новую шифровальную технику.
Наташа: У меня есть последний вопрос про вашу рутинную работу: как вы в течение своего рабочего времени взаимодействуете с предметами? Может быть, какие-то из них требуют больше внимания и ухода?
Алиса: Да, есть определенные действия, которые мы совершаем раз или два в неделю. Фондовые отделы — это история и про хранение тоже: мы проверяем показания логгеров температурно-влажностного режима. Логгеры находятся практически в каждом зале, они следят за ограниченными значениями температуры и влажности, что особенно важно для бумаги, дерева и металла. Поэтому мы собираем эти данные, обрабатываем их в специальной программе и смотрим, насколько микроклимат, общий музейный и по залам, стабилен и находится в норме. Это важно для того, чтобы наши предметы продолжали радовать нас и посетителей еще долгие годы. Такая вот рутинная работа. Кроме того, мы пополняем каталог, дополняем описания предметов: измерения, вес — все должно быть очень точным.
Людмила: Мы стараемся привлекать специалистов, которые отвечают в музеях и государственных центрах за правильное хранение, потому что у нас был случай, когда нарушился микроклимат в одном из залов, и это отразилось на предмете. Поэтому мы получили консультацию миколога. Хотя, казалось бы, мы не музей, который хранит старинный текстиль или дерево. Сейчас мы с реставратором начинаем работу над архивными делами, чтобы получить инструкцию о том, как их правильно хранить. И параллельно завершаем процесс сканирования архивных дел — Алиса может поподробнее рассказать про это.
Алиса: Да, дело в том, что часть нашей коллекции — это архивные дела, документы, кальки, чертежи, и некоторые из них находятся в околоруинированном состоянии, бумага крошится. Впоследствии они будут отреставрированы, но процесс реставрации достаточно долгий, и чтобы у научных сотрудников сейчас была возможность с ними работать, мы решили со всей возможной бережностью отсканировать эти документы, перевести в цифровой формат. То есть мы отвозим партиями, по 5-7 документов, их обрабатывают, сканируют, снимают копии. Так мы уже практически подошли к финалу, нам осталось получить обратно 7 дел, и на этом все.
Людмила: И сканирование получается непростое, потому что мы работаем с лабораторией при МАРХИ, и, во-первых, этим людям можно доверять, они работают со многими музеями и с более древними предметами, а во-вторых, у них хорошая техника — пусть и не очень новая, но проверенная. Проблема этой техники заключается в том, что это не широкоформатные сканеры, и, соответственно, в работу сотрудников лаборатории входит не только сканирование, но и склеивание большеформатных документов. Кроме того, они еще сводят, обрабатывают, ретушируют электронные копии и так далее, поэтому процесс несколько затягивается.
Егор: С одной стороны, это очень романтично — работать с архивными делами: запах старой бумаги и ощущение того, что ты прикасаешься к истории. С другой стороны, действительно немножко страшно каждый раз к этому прикасаться, нужно работать в перчатках и т. д.
Людмила: Да, у нас была прекрасная история: архивные дела из «Автоматики» поступили к нам во время ковида, а тогда мы еще не работали в здании музея, и у нас случилась первая очная планерка. Тогда Саша, наш исследователь, попросил меня поработать с ними, и я разрешила, пустила его в отдельное помещение, где они хранились. Мы, наконец, собираемся на планерку, и входит Саша, неся на себе все эти архивные дела абы как: некоторые, я понимаю, вот-вот упадут! Он буквально бросает их все на стол, раскрывает и говорит: «Тут я нашел вот это, а здесь еще вот это!». И я вижу, что он если не рвет, то вот-вот наверняка. А сшивка, вдобавок, такая, какой пользовались еще в XIX веке! И, самое страшное, на всех этих архивных делах не нарушена сургучная печать: они запечатывались сзади, и сургуч, кажется, даже не современный — возможно, использовались остатки, найденные в здании. Я думаю: «Боже, он сейчас нарушит печать, а у него еще и кофе в руках!». А ведь он энтузиаст и так вдохновлен тем, что увидел, скажем, чертеж, а на нем — тот самый аппарат, про который когда-то читал, и все для него сошлось теперь, когда он обнаружил дело Котельникова… А я их так потихонечку убирала, пока он говорил. Потом я подошла к Саше и сказала, что без меня больше он с этими архивными делами работать не будет. И теперь он каждый раз приходит и говорит: «Я в перчатках, при тебе, при Алисе, аккуратненько каждый листочек переворачиваю!».
Алиса: Мы ничего не можем поделать с этим. Это часть нас, это профдеформация, к сожалению. К предметам относишься особо бережно: понимаешь, что они пройдут через чьи-нибудь руки, а потом, к сожалению, могут кончиться. Интересно, что на сохранность влияет даже не столько время, температура и влажность, сколько тепло человеческих рук и человеческий пот. Какая-нибудь, условно, накидка может пролежать 100-120 лет невредимой, но после того, как ее начнут трогать и примерять, она моментально придет в негодность. Вот для чего нужны перчатки.
Людмила: Это палка о двух концах. Когда я в прошлом работала с эрмитажниками, они — реставраторы — говорили, что древний фолиант, с одной стороны, надо хранить в закрытом виде и вообще не трогать, а с другой стороны, книга была создана для того, чтобы ее перелистывали, и деревенеет, если время от времени этого не делать. Поэтому, экспонируя древние книги в музеях, — это касается наших архивных дел тоже — один раз в месяц обязательно переворачивают страницы, чтобы свет не падал все время на одну из них. И чтобы что-то новое показать, опять же.
Егор: Мы сейчас говорим про древние книги, но, насколько я знаю, последние полгода музей работает над большим проектом, в котором вы как раз главные суперзвезды, — это наш замечательный каталог. Совершенно невообразимая работа с вашей стороны, расскажите чуть-чуть про него.
Людмила: Да, после открытия музея мы поняли, что всю эту коллекцию обязательно нужно запечатлеть в какой-то книге, потому что музейные коллекции имеют свойство меняться. Некоторые предметы со временем разрушаются, но чаще коллекция пополняется, поэтому зафиксировать какой-то подытог, на самом деле, крайне важно. Так мы начали работу над каталогом: долго обсуждали, как он может выглядеть, чтобы его было интересно почитать человеку, не очень сведущему в музейном деле или даже в нашей тематике. Поэтому каталог делится условно на две части: первая — это интересные, расширенные тексты про наши предметы, из которых можно узнать гораздо больше, чем из описаний в экспозиции, и даже, наверное, из экскурсий. А вторая часть — это классическая каталожная опись, с которой работает любой хранитель: описание предмета, его краткая карточка с инвентарным номером и фотография. Так мы постарались объединить «очень интересно» и «не очень интересно». Над каталогом работали, кроме нас с Алисой, практически все наши коллеги, все исследователи, а также Лида, наш директор, и Аня Титовец. Есть там еще интересный текст про доступность в нашем музее, про тактильные объекты экспозиции. Мне кажется, это очевидный и правильный итог.
Алиса: Такой опус магнум.
Людмила: Да. Кроме того, что мы открыли здание музея, теперь есть еще эта книга, и мы надеемся, что она будет интересна не только музейщикам и любителям красивых печатных изданий, но и тем, кто не имеет возможности попасть в музей и хочет познакомиться с коллекцией.
Алиса: Да, это такой плод любви всех сотрудников музея. Думаю, он будет интересен широкому кругу читателей, потому что помимо замечательного текстового наполнения там еще потрясающие фотографии. Так красиво, так вкусно запечатлеть технику — это надо уметь!
Людмила: На фотографиях техника красивее, чем в жизни, это абсолютно точно, мы уже поняли.
Наташа: Нам нужно, чтобы люди все-таки и в музей тоже ходили!
Людмила: И мы рассчитываем, что это побудит исследователей обращаться к нам за дополнительной информацией по предметам. Где-то мы осознанно не давали более развернутые описания, только первый, скажем так, кусок торта. В ближайшее время каталог будет напечатан, и его можно будет приобрести в нашем сувенирном магазине.
Егор: Я до сих пор в восхищении от того, как одну пластиковую палочку от ручного шифратора можно снять так, чтобы посвятить ей целый разворот книги!
Наташа: Я его жду больше всех, потому что, в отличие от вас троих, я этот каталог ни разу не видела.
Егор: В общем, очень ждем этот каталог, ты наконец на него посмотришь.
Алиса: На прощание приглашаем всех на экскурсию фонда, мы все время всех зовем в наше подземелье. Но сразу предупреждаю, там холодно!