В этом году фантастики в СССР было опубликовано так много, что даже просто библиографические сведения заняли бы несколько страниц, не говоря уже о более менее подробном рассказе. Любимая Дочь Эпохи окончательно перестала быть Золушкой, превратившись в принцессу, с которой все хотят танцевать. Попробуем рассказать хотя бы о нескольких ее кавалерах.
ПОНЕДЕЛЬНИК НАЧИНАЕТСЯ В СУББОТУ
Издательство «Детская литература» выпускает самую известную советскую научно-фантастическую книгу 1965 года. Примерно за год до этого, выступая в Политехническом музее, Аркадий Натанович Стругацкий заявил: «Нам наука не указ. Захотим, книгу про колдунов и ведьм напишем». Слушатели еще не знали, что это не шутка. Книга о Научно-Исследовательском Институте Чародейства и Волшебства у братьев-соавторов уже была в работе. Название родилось благодаря розыгрышу, который устроила знакомая Бориса Натановича, уверявшая его, что на прилавки книжного магазина «выбросили», как тогда выражались, новую книгу Эрнеста Хемингуэя «Понедельник начинается в субботу». Поначалу авторы хотели использовать это броское, похожее на агитационный призыв, словосочетание для другого своего замысла «о замечательно безнадежной любви», к сожалению, так и не реализованного, но потом оно пригодилось для книги о магах.
"Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим жёлтой осокою. Солнце садилось уже который час, всё никак не могло сесть и висело низко над горизонтом. Машина катилась по узкой дороге, засыпанной хрустящим гравием. Крупные камни я пускал под колесо, и каждый раз в багажнике лязгали и громыхали пустые канистры.
Справа из леса вышли двое, ступили на обочину и остановились, глядя в мою сторону. Один из них поднял руку. Я сбросил газ, их рассматривая. Это были, как мне показалось, охотники, молодые люди, может быть, немного старше меня. Их лица понравились мне, и я остановился. Тот, что поднимал руку, просунул в машину смуглое горбоносое лицо и спросил, улыбаясь:
— Вы нас не подбросите до Соловца?
Второй, с рыжей бородой и без усов, тоже улыбался, выглядывая из-за его плеча. Положительно, это были приятные люди.
— Давайте садитесь, — сказал я. — Один вперёд, другой назад, а то у меня там барахло, на заднем сиденье.
— Благодетель! — обрадованно произнёс горбоносый, снял с плеча ружьё и сел рядом со мной.
Бородатый, нерешительно заглядывая в заднюю дверцу, сказал:
— А можно я здесь немножко того?..
Я перегнулся через спинку и помог ему расчистить место, занятое спальным мешком и свёрнутой палаткой. Он деликатно уселся, поставив ружьё между колен.
— Дверцу прикройте получше, — сказал я.
Всё шло, как обычно. Машина тронулась. Горбоносый повернулся назад и оживлённо заговорил о том, что много приятнее ехать в легковой машине, чем идти пешком. Бородатый невнятно соглашался и всё хлопал и хлопал дверцей. «Плащ подберите, — посоветовал я, глядя на него в зеркало заднего вида. — У вас плащ защемляется». Минут через пять всё наконец устроилось. Я спросил: «До Соловца километров десять?» — «Да, — ответил горбоносый. — Или немножко больше. Дорога, правда, неважная — для грузовиков». — «Дорога вполне приличная, — возразил я. — Мне обещали, что я вообще не проеду». — «По этой дороге даже осенью можно проехать». — «Здесь — пожалуй, но вот от Коробца — грунтовая». — «В этом году лето сухое, всё подсохло». — «Под Затонью, говорят, дожди», — заметил бородатый на заднем сиденье. «Кто это говорит?» — спросил горбоносый. «Мерлин говорит». Они почему-то засмеялись. Я вытащил сигареты, закурил и предложил им угощаться. «Фабрика Клары Цеткин, — сказал горбоносый, разглядывая пачку. — Вы из Ленинграда?» — «Да». — «Путешествуете?» — «Путешествую, — сказал я. — А вы здешние?» — «Коренные», — сказал горбоносый. «Я из Мурманска», — сообщил бородатый. «Для Ленинграда, наверное, что Соловец, что Мурманск — одно и то же: Север», — сказал горбоносый. «Нет, почему же», — сказал я вежливо. «В Соловце будете останавливаться?» — спросил горбоносый. «Конечно, — сказал я. — Я в Соловец и еду». — «У вас там родные или знакомые?» — «Нет, — сказал я. — Просто подожду ребят. Они идут берегом, а Соловец у нас — точка рандеву».
ХИЩНЫЕ ВЕЩИ ВЕКА
В издательстве «Молодая гвардия» увидела свет еще одна книга Братьев, сборник «Хищные вещи века», куда по мимо заглавного произведения, вошла повесть «Попытка в бегство». Изначально авторы планировали в качестве эпиграфа использовать цитату из романа Клиффорда Саймака «Что может быть проще времени»: «The darkness of the mind, the bleakness of the thought, the shallowness of purpose. These were the werewolves of the world». (Темный ум, холодная мысль, мелкая цель. Вот какие они были — оборотни нашего мира), но впоследствии эпиграфом, а заодно и названием, стали строчки Евгения Евтушенко: «О хищные вещи века, на душу наложили вето...». Повесть стала последним произведением предполуденного цикла. Юрковский здесь только памятник, а Жилин - агент международной спецслужбы, своего рода Интерпола.
"У таможенника было гладкое округлое лицо, выражающее самые добрые чувства. Он был почтительно-приветлив и благожелателен.
— Добро пожаловать, — негромко произнес он. — Как вам нравится наше солнце? — Он взглянул на паспорт в моей руке. — Прекрасное утро, не правда ли?
Я протянул ему паспорт и поставил чемодан на белый барьер. Таможенник бегло пролистал страницы длинными осторожными пальцами. На нем был белый мундир с серебряными пуговицами и серебряными шнурами на плечах. Он отложил паспорт и коснулся кончиком пальца чемодана.
— Забавно, — сказал он. — Чехол еще не высох. Трудно представить себе, что где-то может быть ненастье.
— Да, у нас уже осень, — со вздохом сказал я, открывая чемодан.
Таможенник сочувственно улыбнулся и рассеянно заглянул внутрь.
— Под нашим солнцем невозможно представить себе осень, — сказал он. — Благодарю вас, вполне достаточно… Дождь, мокрые крыши, ветер…
— А если под бельем у меня что-нибудь спрятано? — спросил я. Не люблю разговоров о погоде.
Он от души рассмеялся.
— Пустая формальность, — сказал он. — Традиция. Если угодно, условный рефлекс всех таможенников. — Он протянул мне лист плотной бумаги. — А вот и еще один условный рефлекс. Прочтите, это довольно необычно. И подпишите, если вас не затруднит.
Я прочел. Это был закон об иммиграции, отпечатанный изящным курсивом на четырех языках. Иммиграция категорически запрещалась. Таможенник смотрел на меня.
— Любопытно, не правда ли? — сказал он.
— Во всяком случае, это интригует, — ответил я, доставая авторучку. — Где нужно расписаться?
— Где и как угодно, — сказал таможенник. — Хоть поперек.
Я расписался под русским текстом поперек строчки «С законом об иммиграции ознакомился (лась)».
— Благодарю вас, — сказал таможенник, пряча бумагу в стол. — Теперь вы знаете практически все наши законы. И в течение всего срока… Сколько вы у нас пробудете?
Я пожал плечами.
— Трудно сказать заранее. Как пойдет работа.
— Скажем, месяц?
— Да, пожалуй. Пусть будет месяц..."
ПОПЫТКА К БЕГСТВУ
Изначально в этой повести не должно было быть беглеца из прошлого, советского офицера-танкиста Саула Репнина. Предполагался некий дядька-психолог, который решил поставить серию опытов над экипажем, состоящим из двух парней и девушки. Еще раньше в повести планировались некие дружественные землянам гуманоиды из системы Сириуса-А, но те выпали до начала работы над текстом, а потом пропал и психолог, превратившись в узника концлагеря. Самое странное, что авторы планировали сделать Саула узником ГУЛАГа. Интересно, какое такое «свое дело» собирался доделать Репнин, возвращаясь с оружием в советский лагерь?
"– Хороший сегодня будет день! – сказал вслух Вадим.
Он стоял перед распахнутой стеной, похлопывая себя по голым плечам, и глядел в сад. Ночью шел дождь, и трава была мокрая, кусты были мокрые, и крыша соседнего коттеджа тоже была мокрая. Небо было серое, а на тропинке блестели лужи. Вадим подтянул трусы, спрыгнул в траву и побежал по тропинке. Глубоко, с шумом вдыхая сырой утренний воздух, он бежал мимо отсыревших шезлонгов, мимо мокрых ящиков и тюков, мимо соседского палисадника, где, выставив напоказ внутренности, красовался полуразобранный «колибри», через мокрые, пышно разросшиеся кусты, между стволами мокрых сосен; не останавливаясь, прыгнул в озерцо, выбрался на противоположный берег, поросший осокой, а оттуда, разгоряченный, очень довольный собой, все наращивая темп, помчался обратно, перепрыгивая через огромные спокойные лужи, распугивая маленьких серых лягушек, прямо к лужайке перед Антоновым коттеджем, где стоял «Корабль».
«Корабль» был совсем молодой, ему не исполнилось и двух лет. Черные матовые его бока были абсолютно сухи и едва заметно колыхались, а острая вершина была сильно наклонена и направлена в ту точку серого неба, где за тучами находилось солнце: «Корабль» по привычке набирал энергию. Высокая трава вокруг «Корабля» была покрыта инеем, поникла и пожелтела. Впрочем, это был приличный, тихого нрава звездолет типа «турист». Рейсовый рабочий звездолет за ночь выморозил бы весь лес на десять километров вокруг.
Вадим, оскальзываясь на поворотах, обежал «Корабль» и направился домой. Пока он, стеная от наслаждения, растирался мохнатым полотенцем, из дачи напротив вышел сосед дядя Саша со скальпелем в руке. Вадим помахал ему полотенцем. Соседу было полтораста лет, и он день-деньской возился со своим вертолетом, но все было втуне – «колибри» летал неохотно. Сосед задумчиво поглядел на Вадима..."
ШЕСТЬ ГЕНИЕВ
Север Феликсович Гансовский родился в 1918 году. В 1941 году ушел добровольцем на фронт. Был ранен. Его родные получили на него похоронку. После окончания войны получил филологическое образование в Ленинградском государственном университете. В фантастике Гансовский дебютировал в 1960 году, рассказом «Гость из каменного века». Рассказы и повести писателя сразу вывели его в ряды ведущих писателей-фантастов той эпохи. В 1977 году на киностудии «Союзмультфильм» выходит экранизация рассказа «Полигон», в 1985 — художественный фильм «День гнева». По произведениям писателя поставлены радио- и фильмы-спектакли, нарисовано несколько диафильмов. Кроме несомненного литературного дара, Гансовский обладал талантом художника. Известны его иллюстрации к «Улитке на склоне» Братьев Стругацких и к собственной книге «Инстинкт?». Скончался писатель в 1990 году.
"Итак, я снова на грани безумия. Чем это кончится - я не знаю.
И можно ли так жить человеку, когда чуть ли не через месяц ставится под вопрос самая возможность его существования? Когда моя жизнь буквально через три-четыре недели повисает на тонкой ниточке и я с замиранием сердца должен следить, не оборвется ли она...
Сегодня я пришел в институт и обратился к Крейцеру, чтобы он дал мне какой-нибудь расчет.
В канцелярии было много народу. Поминутно хлопала дверь одни входили, другие выходили. В большие окна струился рассеянный свет пасмурного утра и ложился на столы, покрытые прозрачным пластиком и заваленные всевозможными бумагами.
Крейцер долго не отвечал мне. Он сидел за своим столом и рассматривал какие-то списки с таким видом, будто и не слышал моей просьбы. А я стоял, упершись взглядом в воротник его серого в клеточку пиджака, и думал о том, что у меня никогда не было такого красивого и так хорошо сидящего костюма.
Это было долго. Потом Крейцер поднял голову и, глядя в сторону, а не на меня, сказал, что пока ничего подходящего нет и что вообще большинство расчетов передается сейчас просто в Вычислительный центр. После он отложил те бумаги, которые только что читал, и взялся за другие.
И это Крейцер! Крейцер, с которым в студенческие годы мы вместе ночевали в моей комнате и со смехом сталкивали друг друга с дивана на пол. Крейцер, для которого я целиком написал его магистерскую работу...
Он молчал, и я молчал тоже.
Я совершенно не умею уговаривать и, когда мне отказывают, только тупо молчу и потом, подождав, не скажет ли собеседник еще чего-нибудь, удаляюсь, сконфуженно пробормотав извиненье. Так бывает и здесь в институте и в журнале "Математический вестник".
Но сегодня мне невозможно было уйти ни с чем. Если б я мог говорить, я сказал бы Крейцеру, что не ел уже почти два дня, что мне нечем платить дальше за комнату, что я изнервничался, не сплю ночами и что особенно по утрам меня одолевают мысли о самоубийстве. Что должен же я завершить наконец свою работу, одна лишь первая часть которой значит больше, чем вся жалкая деятельность их института за десятки лет..."
МЫ ИЗ СОЛНЕЧНОЙ СИСТЕМЫ
Выходит книга Георгия Гуревича «Мы из Солнечной системы», четвертая после романов Ефремова, Стругацких и Мартынова, попытка представить масштабную картину коммунистического завтра. Идет преобразование Солнечной системы, открываются невиданные возможности: достижение практического бессмертия, прорыв к звездам, установление контакта с иными цивилизациями. И все-таки люди по-прежнему страдают от неразделенной любви, ищут свое место в жизни, разочаровыватся, утрачивая иллюзии. Помимо решения проблемы бессмертия и победы над старостью, автор выдвигает идею «ратомики» — технологии воспроизводства любых предметов на атомарном уровне, с возможностью внесения исправлений в их структуру. Этим методом можно воскрешать предварительно «записанных» умерших, одновременно омолаживая их.
"Смотрите вверх! Выше! Еще выше! Как называете вы тот треугольник ярких звезд? У нас-то для него нет имени, на нашем небе нет такого созвездия. Так вот, в нижнем углу треугольника есть небольшая звездочка спектрального класса G2. Не ищите: она не различима простым глазом. Это наше Солнце. Возле него система спутников. Мы оттуда, мы – из Солнечной системы.
Такая беседа будет завтра, для Кима “завтра”. На Земле-то пройдет сто четырнадцать лет, но послы человечества их пропустят. Полет намечен с выключением жизни. Ким закроет в Москве веки… и откроет их там, под иным небом, среди космических чужаков, среди вселенцев. И, глядя любопытными глазами (если у них есть глаза), жестами, словами, сигналами звуковыми, механическими, электрическими, волновыми (есть же у них какие-нибудь сигналы!) вселенцы спросят:
– Вы откуда?
– Мы – из Солнечной системы..."
СИРЕНЕВЫЙ КРИСТАЛЛ
Александр Александрович Мееров родился в 1915 году. В 1936 году окончил Харьковский химико-технологический институт, стажировался в Ракетном Научно-Исследовательском Институте, где в то же время работал С.П. Королев. В 1937 Мееров был арестован. В заключении провел около десяти лет, в том числе и — в авиационной «шарашке» Тушинской спецтюрьмы НКВД. Руководил химической лабораторией, разработки которой использовались в создании и эксплуатации ракетной техники. После освобождения жил в Ленинграде, а потом в городе Жданов, ныне Мариуполь. В фантастике дебютировал в 1940 году. В 1955 вышел роман «Защита 240». Писатель скоропостижно скончался в 1975 году. В предисловии к его последней книге Борис Стругацкий писал: «Александр Александрович Мееров был на самом деле огромный, сильный и очень добрый человек. Он прожил жизнь, интересную, как роман, бурную, насыщенную событиями, порой невыносимо тяжелую. Надо было быть сильным, чтобы не сломаться, обладать воистину неиссякаемым запасом доброты, чтобы сохранить высокие нравственные идеалы и оптимизм. А он был удивительным оптимистом: он не просто верил, что добро побеждает, он знал это совершенно точно».
Роман «Сиреневый кристалл» посвящен необычному контакту землян с формами неземной жизни. Приехавший в Амстердам житель островов Паутоо попытался продать ювелирным фирмам сиреневый кристалл необыкновенной красоты. Ювелиры с интересом рассматривали камень, но никто не решился приобрести эту диковину. Именно с этих событий и началась история сиреневых кристаллов, силициевой плазмы и родбаридов.
"На первое свидание с Сиреневым Кристаллом я несколько опоздал. Не по своей вине, правда. «Летучий Голландец», на который я пересел в Праге с нашего турбореактивного лайнера, опустился на аэродроме в Схипхол в субботу 29 августа. Знаменитый аукцион был назначен на 10 сентября, и я рассчитывал успеть за оставшиеся дни выполнить задание института, командировавшего меня в Голландию. Однако все вышло несколько иначе. Уже в аэропорту, где меня встретил сотрудник торгпредства Сергей Васильевич Ушаков, я узнал, что аукцион перенесен. Он состоится завтра, и я не смогу уже провести намечавшиеся исследования Сиреневого Кристалла. Настроение у меня упало. Сергей Васильевич поспешил подбодрить меня:
— Принимаются все меры к тому, чтобы достать для вас разрешение на вход в подвалы Алмазной фирмы. Часам к двенадцати это должно выясниться. Ну, не унывайте! Попробуем все устроить. А теперь, если не возражаете, давайте пробираться к выходу. Ваш багаж уже в машине. Я отвезу вас в «Викторию», вполне приличный отель на набережной Принца Хендрика. Знаете, эта часть города сохранила характер старого Амстердама. В ней вы увидите старинные дома, портовые магазины. Их нарочно поддерживают так, что, побывав там, невольно переносишься во времена освоения голландцами заморских земель. Рядом порт. Современные океанские лайнеры — чудо техники — и Башня плачущих, у которой жены провожали мужей, отправлявшихся на небольших суденышках в далекие и рискованные плавания. Недалеко от отеля — старинная площадь Ниу Маркет, ратуша. Вам непременно нужно сходить в Национальную галерею. Увидите шедевры Рембрандта «Ночной дозор», «Синдики». А я в восторге от Ван дер Хольса, непременно посмотрите его великолепное полотно. Стоит побывать и в парке Фондель, и у гранильщиков бриллиантов на Цвейнбюргер-страат, и, конечно, съездить в Заандам, где сохранился маленький домик Петра Первого. Да что там говорить, достопримечательностей масса. Вы ведь впервые в Голландии?"
КОГДА МОЛЧАТ ЭКРАНЫ
В «золотой рамке», то есть — в «Библиотеке приключений и научной фантастики» издательства «Детская литература» — выходит новый сборник произведений Александра Шалимова «Когда молчат экраны». Помимо заглавного произведения в него вошли повесть «Цена бессмертия» и несколько рассказов.
"Космос обитаем — земляне давно знали это, но установить связи с жителями иных миров не могли. Оставалась надежда на звездные экспедиции и особенно на фотонные ракетные звездолеты.
Юрий переводит взгляд на приемные экраны. Матовые прямоугольники безмолвствуют. За стеклянным куполом Главного пульта управления медленно кружатся снежинки. Они исчезают, не успев коснуться прозрачной поверхности. Снег не может покрыть купола. Отсюда всегда должны быть видны огромные антенны радиотелескопов на ледяной вершине Чимтарги. Впрочем, сейчас вершина задернута облаками.
«Голосование, конечно, уже закончено, — думает, Юрий. — Если бы не космическое зондирование, радиостанции сообщили бы имена участников экспедиции. Вероятно, сообщат сегодня вечером. А может быть, завтра. Кто полетит?..»
Что-то мелькнуло в просвете облаков. Стратоплан, сделав полукруг над обсерваторией, стремительно идет на посадку в долину. Что за безумец прилетел сюда в такую погоду при выключенных радиомаяках? Сумеет ли благополучно приземлиться? Бетонная полоса ракетодрома очень коротка. Юрий встревожено глядит вниз в долину. Но стратоплана уже не видно, он исчез в облаках за отрогом хребта. Надо бы связаться с ракетодромом, узнать, как прошла посадка и кто прилетел, но сейчас нельзя отходить от приборов…"
ДЕВУШКА У ОБРЫВА
Вадим Сергеевич Шефнер родился в 1915 году. По окончании школы в 1931, работал и учился на Учебно-химическом комбинате, затем — кочегаром на заводе электроизоляционного фарфора. Тогда же начал писать стихи. Первый стихотворный сборник «Светлый берег» вышел в 1940. С начала Великой Отечественной войны служил рядовым бойцом в батальоне аэродромного обслуживания, несмотря на то, что видел только одним глазом. Летом 1942 года был передислоцирован в газету «За победу». Награжден орденами «Красного Знамени» и «Отечественной войны II степени», а также — медалями. В фантастике поэт дебютировал в 1964 году, когда в журнале «Литературная Россия» была опубликована повесть «Девушка у обрыва, или Записки Ковригина». Это и другие фантастические произведения Шефнера сделали его имя популярным среди любителей фантастики. В 1997 году поэт и писатель стал лауреатом Пушкинской премии. Скончался Вадим Сергеевич Шефнер в 2002 году.
Повесть "Девушку у обрыва, или Записки Ковригина" впервые была опубликована в авторском сборнике "Счастливый неудачник", куда вошла еще одна фантастическая повесть "Скромный гений". Существует два варианта повести "Девушка у обрыва". Более полный из них — первоначальный, почти без изменений перепечатывается и по сей день. Второй вариант встречается только в трех сборниках: в «Девушке у обрыва» 1971 года, во втором издании того же сборника в 1991 году, и в сборнике «Круглая тайна» 1977 года. Этот вариант отличается от основного вырезанной главой «АНТРОПОС предсказывает…», исключением всех ссылок на сюжет этой главы в других эпизодах, а также небольшой стилистической правкой.
"Семьдесят пять лет назад, в 2231 году, впервые вышла из печати эта небольшая книжка. С тех пор она выдержала 337 изданий только на русском языке. По выходе в свет она была переведена на все языки мира, а ныне известна всем жителям нашей Объединённой Планеты, а также и нашим землякам, живущим на Марсе и Венере. За 75 лет о «Девушке у обрыва» написано столько статей, исследований и диссертаций, что одно их перечисление занимает девять больших томов.
Выпуская в свет юбилейное издание, мы хотим вкратце напомнить читателям историю возникновения «Записок Ковригина» и пояснить, почему каждое новое поколение читает эту книжку с неослабевающим интересом.
Надо сказать, что причина нестареющей популярности «Девушки у обрыва» кроется отнюдь не в художественных достоинствах этой книги. Не ищите здесь и обобщающих мыслей, широких картин эпохи. Всё, что выходит за ограниченный круг его темы, автора просто не интересует. Да он и не справился бы с таким самозаданием, – ведь по профессии он не был Писателем. Автор «Девушки у обрыва» Матвей Ковригин (2102-2231), работая над книгой, отнюдь не претендовал на литературную славу. Будучи по образованию Историком литературы и изучая XX век, он ждал славы или хотя бы известности от своих историко-литературных компилятивных трудов, которых он издал довольно много и которые не пользовались популярностью уже при жизни Автора, а ныне совершенно забыты. А эта небольшая книжка, вышедшая после смерти Автора, принесла ему посмертную славу, и слава эта не меркнет с годами. Ибо в ней Ковригин рассказывает об Андрее Светочеве, а каждое слово об этом величайшем Учёном дорого Человечеству..."
В следующем, 1966 году, родился один скромный любитель фантастики. Посмотрим, что принесла ему в подарок Любимая Дочь Эпохи?