Президент Camac Harps Жакез Франуса и CEO Эрик Пирон сопровождают французскую арфовую фабрику к ее полувековому юбилею.
Создать арфу трудно. Создать хорошую арфу – еще труднее. Создавать множество отличных арф на протяжении 50 лет и оставаться на плаву в бизнесе? Это повод для праздника. Именно так поступила французская фирма Camac в октябре прошлого года, отметив пересечение пятидесятилетнего рубежа большим фестивалем и презентацией новой модели арфы, названной не иначе как Jubilé.
Мы пришли побеседовать с президентом фирмы Жакезом Франсуа и CEO Эриком Пироном в их парижском шоуруме, чтобы разузнать все секреты успеха, а также что мотивирует их создавать новые модели инструмента.
Harp Column (HC): Поздравляем с юбилеем. Интересно, что на данный момент вы считаете важнейшим достижением Camac?
Жакез Франсуа (ЖФ): Первое, что приходит в голову – мы все еще тут. Одно из больших событий в истории компании – это уход Жоэля Гарнье; он был невероятно сильной личностью, основателем нашей фирмы. Понятное дело, многие были обеспокоены вопросом, как мы будем справляться дальше, после потери такого уникального человека. Пожалуй, это было самым большим испытанием, с которым пришлось столкнуться. К счастью, мы были подготовлены. Уход Гарнье не был такой уж неожиданностью. Я проработал с ним 12 лет, и в последний год оформил все для передачи фирмы. Со стороны Гарнье было очень мудро познакомить меня с Эриком за несколько месяцев до ухода, а также подробно расписать свое видение того, как дальше будет развиваться компания. Он был прав. Отмечая пятидесятилетний юбилей Camac, мы отмечаем то, что создал и чего добился сам Жоэль. Наше главнейшее достижение состоит в том, что мы продолжаем работать в том же инновационном ключе, что и Гарнье, ставя на первое место в разработках нужды арфистов. Жоэль был весьма сосредоточен на инновациях – пожалуй, временами даже чуточку чересчур, потому что это было его страстью. Я подумал, что нам не стоит впадать в крайности, дабы найти золотую середину между тем, что можно улучшить, и тем, что стоит взять из традиций, по части материалов и вообще процесса изготовления арфы. Так мы создали то, что назвали «новым звуком Camac».
HC: За прошедшие 50 лет технологии значительно продвинулись вперед. Что такого вы можете сделать сейчас, что не могли в начале пути? А что осталось неизменным с того момента?
ЖФ: Интересный вопрос, потому как он дает мне возможность отдать должное тому, что создал Жоэль. У него был прямо-таки радикальный подход к инновациям. Он хотел делать арфы совершенно иначе, потому что не собирался повторять других производителей. Хотел быть лучше и отличаться. Наша же философия гласит: чтобы делать лучше, необязательно отличаться. В традиции есть свои хорошие стороны; в инновации они тоже присутствуют. Из тех ранних времен разработок мы сохранили структуру инструмента, придуманную Жоэлем. У него была замечательная идея конструкции крепежа колонны к резонатору, очень надежная и крепкая. Это разработка решала многие проблемы, которые случаются, когда арфа стареет. Он также знал, что арфисты часто зависят от арфовых техников, и хотел облегчить им жизнь. Поэтому изобрел классный прибор (которым так знаменит Camac), позволяющий человеку, не будучи техником, самому корректировать соединения между педалями и внутренним механизмом – что, собственно, является основой арфовой регулировки. Мы сохранили эту оригинальную конструкцию, этот прибор и, разумеется, большинство дизайнов, за счет чего сама по себе регулировка тоже упрощается. От чего мы отказались, так это от разработок Гарнье по композитным материалам для создания легких инструментов. Не то чтобы я считал их ненадежными, но после ухода Гарнье я стал работать над достижением того качества звука, которое было у меня в голове, и понял, что применение таких композитных материалов – это тупик. Я не мог добиться того звучания, которого хотел, используя материалы, которые так нравились Жоэлю. Так что нам пришлось избавиться от большинства этих разработок и вернуться к традиционным способам изготовления инструментов – то есть, к использованию дерева, и не абы какого, а только тех пород, которые арфовые мастера, да и остальные музыкальные изготовители, использовали веками.
НС: Camac выпустил свою первую педальную арфу 35 лет назад, и с тех пор продолжает менять функциональный дизайн инструмента. Как на ваш взгляд, вы уже добились совершенства, или все еще есть место для дальнейшего развития и улучшения?
ЭП: Жакез каждый день работает над улучшением механизма, буквально до болтика. Мне кажется, нет такого элемента, который бы мы не изменяли. Это не значит, что мы переделываем вообще все, просто стараемся улучшить качество каждой детали, всех материалов. Такая непрекращающаяся работа во имя прогресса.
ЖФ: Функциональный аспект арфы – весьма занятый момент, потому как на самом деле мы мало, что можем в нем изменить по отношению к арфисту. Ведь если мы что-то поменяем в арфе, музыканту придется к этому приспосабливаться. Я знаю, что арфы Camac несколько отличаются от остальных. Кстати, я забыл упомянуть, что одна из инноваций Жоэля, которую мы сохранили, - это несколько иное расположение струн на деке. У Жоэля была идея чуть подвинуть положение струн, чтобы дать больше места правой руке, не меняя при этом длину вибрации струны. Надо сказать, это гениальная мысль, потому что если кардинально сменить вибрационную длину, инструмент перестанет быть арфой. Но если слегка поменять угол крепления последней трети верхнего регистра, дабы сделать его более удобным, побочным эффектом станет и то, что в правой руке будет больше места для игры вверху. А это арфисты очень ценят. И мы понимаем, что такой момент может стать большим сюрпризом, когда играешь на арфе Camac впервые. Но спустя буквально несколько минут адаптации, это становится таким плюсом, что уже и не хочется возвращаться к привычным вариантам дизайна.
НС: Творческий процесс невозможен без взлетов и падений. Как вы справляетесь с неудачами, когда то, что оттачивалось годами, на практике вышло не так хорошо, как вам того хотелось? Как реагируете на негативные отзывы в таких ситуациях?
ЖФ: Какие негативные отзывы? Не могу вспомнить ни одного [смеется]. Прежде чем что-то поменять на арфе, мы проводим долгое и тщательное тестирование. Но на самом деле я не могу привести достаточно примеров, чтобы ответить на этот вопрос, потому как мы не делали каких-то радикальных изменений с тех самых пор, как Жоэль создал свой дизайн инструмента. С функциональной точки зрения мы не поменяли вообще ничего. Единственное, что действительно стало другим за все эти годы – это фокус на качество звучания. Как сказал Эрик, я переделал все элементы арфовой конструкции с единственной целью – улучшить звук. Под «улучшить» я понимаю: стать ближе к тому звуку, который есть у меня в голове, а этот самый звук – он в нашей генетике со времен Эрара, французский звук – его объем и качество, а также полетные свойства при игре в концертном зале. Это определение «французского звука» применимо к любому инструменту.
ЭП: Жакез работает над тем, чтобы найти ДНК французского звука, используя свои знания и старинные модели арф из нашей коллекции. Между тем периодом, когда Эрар перестал делать арфы, и нашим поколением был большой перерыв, и вот Жакез пытается взять то ДНК и понять, каким был бы звук, продолжи Эрар делать инструменты до сегодняшнего дня.
НС: Как бы вы описали французский звук?
ЖФ: Вот он, главный вопрос! Про это вообще часто спрашивают, потому что данный критерий – общий для многих инструментов, не только для арфы. Я состою в группе французских мастеров, и все мы разделяем одну точку зрения на этот счет, которая исходит из нашей традиции, в основном, 19 века. То есть, арфа – это Эрар, Буфе Крампон – кларнет, а Плейель – фортепиано. У всех у них один идеальный тип звука. Я бы описал его такими словами: точный, глубокий и выпуклый. Вообще, это очень интересно, потому как все музыканты, все изготовители инструментов используют одинаковые слова, чтобы описать идеальный звук. Я как-то раз присутствовал на «круглом столе» для музыкантов и мастеров, темой которого был язык и слова, которыми можно описать этот самый идеальный звук. Весьма занятный оказался опыт, потому что в начале собрания всех попросили рассказать, какой для них идеальный звук своего инструмента; звук, который есть у них в голове, который они постоянно ищут. И все использовали одни и те же слова – клавесинист, саксофонист, арфист, гитарист, пианист. Разумеется, между клавесином и саксофоном нет ничего общего, но свойства звука одни и те же. Невозможно описать словами, что такое французский звук. Мне кажется, любой арфист воспользовался именно этими словами, чтобы рассказать об идеальном звуке, даже если на выходе окажется, что это совершенно разные типы звука. Но французский звук – это то, что по-настоящему объединяет нас и проводит связующую нить к золотому веку французского исполнительства и инструментостроения.
НС: Чувствуете ли вы ответственность, будучи первыми современными арфовыми мастерами во Франции со времен Эрара, и работая над поиском того самого французского звука?
ЖФ: Я чувствую ответственность перед арфистом, который доверяет нам, выбирая наш инструмент. Мой долг – дать им лучшее качество, сделать надежную арфу и обеспечить ее наилучшим обслуживанием на протяжении всего срока жизни. Это действительно очень глубокое чувство по отношению к музыканту. Но не ответственность, а гордость за то, что я продолжаю традицию производства арф во Франции.
HC: Camac уникален тем, что во главе у него тот, кто сам арфист. Как на ваш взгляд это повлияло на подход фабрики к изготовлению инструментов?
ЖФ: Тот факт, что я всю жизнь провел, играя на арфе, связь с которой идет еще со времен моего детства, дал, как мне кажется, глубокое понимание инструмента как такового. Я не инженер. Не занимался долгими исследованиями. Просто сидел за арфой и играл. Я ощущаю глубокую физическую связь с инструментом. Дает ли это какую-то разницу? Есть знаменитые фабрики-производители, основанные не арфистами, и они превосходно делают свое дело. Но может, то, что я сам арфист, добавляет чуть больше ценности, потому что мне отлично знакома ситуация, когда приходится полагаться на кого-то, кто будет обслуживать твой инструмент.
Я ранее упомянул, что больше всего ответственности на мне лежит перед нашими клиентами, перед арфистами, которые играют на арфах Camac. Они полагаются на инструмент, чтобы сыграть диезы и бемоли – сам по себе музыкант этого сделать не может. В случае с большинством других инструментов – да. Когда играешь на скрипке, если что-то плохо звучит, то это вина техники исполнителя, а не скрипичного мастера. Если твое фортепиано расстроилось, ты просто находишь ближайшего местного настройщика, и даже можешь проверить в Интернете, кто самый лучший. Но когда ты арфист, считай, что тебе крупно повезло, если в твоей стране, или даже на твоем континенте есть хоть один арфовый техник. Так что приходится полагаться именно на производителя. Все фабрики делают прекрасные инструменты, иначе они бы не смогли быть в бизнесе столько лет. Так что звук – это, разумеется, приоритет номер один, этим все фирмы и отличаются. На втором же месте после звука стоит качество обслуживания от выбранного производителя. Будучи арфистом, это как раз то, что я очень хорошо чувствую – понимание инструмента, как он работает, потому что много лет сочинял музыку и играл на арфе сам, и знаю, каково это – полагаться на кого-то другого, кто сделает так, чтобы на инструменте действительно можно было играть без проблем.
НС: Давайте немного сменим тему и поговорим о дизайне и эстетике ваших арф. Каждая новая модель, которую вы выпускаете, кардинально отличается от предыдущей. Как вы подбираете дизайн и художников, с которыми сотрудничаете на этом этапе?
ЖФ: После смерти Жоэля, первой крупной дизайнерской задачей для меня стало переосмысление всего ряда леверсных арф по двум причинам. Первое: у нас было слишком много моделей. Даже наши сотрудники не могли назвать разницу между некоторыми из них. Было много моделей с одинаковым количеством струн, из одного и того же материала, но разной формы. Так что нам нужно было как-то привести это все в порядок. А вторая причина – мы хотели повысить производительность. Нужно было делать такое же количество инструментов, но времени тратить на 10% меньше. А это возможно было только в случае изменения дизайна, позволявшего снизить временные потери. Так что я переделал весь модельный ряд леверсных арф в начале двухтысячных.
Затем начался процесс переосмысления наших педальных арф. Большинство моделей существовало еще до смерти Жоэля. Мы создали Élysée, ставшую нашей первой новой моделью и данью уважения Эрару. Мне повезло, что в коллекции фабрики есть оригинальная модель Empire с бронзовыми орнаментами. Мы полностью разобрали ее, и сделали слепки украшений, так что Élysée – это современный вариант той старинной арфы Эрара 19 века.
ЭП: Примерно в то же время мы еще сделали модель Vendôme. До нее в промежутке между ученическими и большими концертными арфами толком ничего не было.
ЖФ: В общем, как я говорил, моя работа в основном заключалась в поиске звука. Вот уже 14 лет я переделываю конструкцию резонатора, вдохновляясь все теми же старыми арфами Эрара. Я заново открываю для себя, как в те времени делали инструменты, и, используя современные технологии 3D дизайна и новые производственные станки, разрабатываю наши модели с теми же формами, которые бы были у них в 19 столетии. Именно так мы и добились нашего нового звука, столь успешного сегодня. А чтобы представить его, нам нужно было создать совершенно новую модель. Именно тут очень вовремя появился Эрик, модернизировавший нашу маркетинговую стратегию так, чтобы в наиболее выгодном свете представить новые арфы и новое звучание.
ЭП: В плане звука действительно произошли заметные улучшения. Но когда вы просто используете те арфы, что у вас уже есть, и говорите людям: «Вы увидите, это совершенно новая акустика, вы будете поражены» и так далее, иногда такие слова не соответствуют ожиданиям. И когда музыканты сами будут на них играть, то скажут: «Ну, неплохо, но и не восторг». Много лет Жакез хотел создать инкрустированную арфу и арфу-трибьют стиля Ар-нуво. Мы решили, что настал подходящий момент выпустить две новые модели: Canopée и Art Nouveau. Мы очень хотели, чтобы эти арфы разрушили сложившийся у всех стереотип того, как выглядят инструменты Camac. Очень много работали над дизайном, чтобы создать что-то действительно уникальное. А еще не делали никаких громких заявлений. Когда арфы были представлены на Всемирном арфовом конгрессе в Гонконге в 2017, большинство арфистов, пробовавших их, сказали: «Выглядит здорово, звучит тоже». А потом, заметив, наконец, плашку возле дисков, удивлялись: «О, так это Camac, странно, совсем не похоже на Camac». Многие так реагировали, потому что новым было буквально все: звук, дизайн, да каждая деталь. И когда мы увидели, насколько успешной оказалась новая акустика, мы решили ввести ее и в ряд уже существующих моделей, но не объявляя о том, что обновили таким образом Prestige и другие арфы. Мы позволили людям самим убедиться в том, что инструменты прекрасно звучат, никак не рекламируя этот факт. Лучшим доказательством стал арфист, который сказал: «Я играл на Prestige, играл на Vendôme, обе звучат отлично, это здорово». Мы ничего не говорили. Люди сами заметили, что что-то изменилось.
НС: Поменяли внешность, но позволили инструменту говорить самому за себя.
ЖФ: Да, именно так. Идея состояла в том, чтобы создать очень привлекательные инструменты, чтобы музыканты приходили и играли на них, потому что невозможно представить себе арфиста, который просто будет стоять перед арфой. А затем звук сам все расскажет. Что касается дизайна, я неплохо рисую, так что все эскизы делал сам. Начиная от первой леверсной и до сегодняшнего дня, дизайном занимался только я. Но я не умею рисовать на компьютере, поэтому сначала все делаю на бумаге, а потом работаю вместе с инженером, чтобы воплотить рисунки в реальные инструменты. Например, для Canopée я нарисовал все формы, все детали, а мастерица выполнила инкрустацию. Art Nouveau тоже не я проектировал. Модель Jubilé была в моих планах уже давно. Хотел создать очень современную по стилю арфу, и думал о японском искусстве оригами. На самом деле, когда мы во время пандемии работали из дома, у меня было много времени, чтобы все нарисовать. Помню, как в марте 2020 начал делать первые наброски арфы-«оригами». Этой арфе необходим 3D-дизайн, так как вопрос не только в линиях и формах, но и в объеме из-за всех этих граней. Было очень сложно. Спустя несколько недель, я застрял. Мне нужна была помощь профессионального дизайнера. Я начал плотно сотрудничать с Тома Удреном, чтобы перенести все свои эскизы в формат 3D. По правде говоря, это первый за все время случай, когда мы работали с дизайнером за пределами фабрики. До этого все происходило исключительно в наших стенах – от моих рисунков до работы инженера, – до появления Jubilé. Так что Тома пришлось разобраться в устройстве арфы, в ее ограничениях, в деталях ее производственного процесса. Арфу доделали всего за несколько недель до Всемирного арфового конгресса в Кардиффе. Когда я начинал делать наброски, то уже предполагал, что этот инструмент станет нашим способом отпраздновать пятидесятилетие фирмы, так что название было очевидным: Jubilé.
НС: Что стало вашим самым большим вызовом за последние тридцать лет? И что, на ваш взгляд, ждет вас в следующие тридцать?
ЖФ: Как я уже говорил, труднее всего было удержаться после ухода Жоэля. Как раз вчера об этом вспоминал – про те слухи, когда люди давали нам не больше шести месяцев после смерти Жоэля, а потом закрытие фабрики.
ЭП: Это было 23 года назад, и тогда у нас не было такого количества поклонников, как сейчас. Я только пришел в Camac из совершенно другого мира, и было очень страшно продавать арфы, когда тебе говорят: «Не уверен, что можно доверять Camac, вдруг их через год уже не будет». Так что мы очень рады быть здесь.
ЖФ: Вызов на следующие тридцать лет – продолжать в том же духе, чтобы оставаться здесь, быть успешными, а потом опять отвечать на ваши вопросы [смеется]. Чтобы все это было возможно, нам нужно уметь справляться с проблемами окружающей среды. Пожалуй, главной задачей и вызовом будет стараться сохранить качество наших инструментов, учитывая при этом отпечаток, накладываемый производством на природу. Я даже не говорю о качестве самой древесины, что тоже вызывает беспокойство.
НС: Последний вопрос: если бы Жоэль увидел ваш пятидесятилетний юбилей и все, чего вам удалось достичь, что бы он сказал?
ЭП: У Жоэля было доброе сердце, открытая душа. Он бы очень гордился нами. Я уверен, он был бы счастлив.
По душам с Camac
НС: Любимая модель Camac?
ЭП: Я бы сказал, Canopée.
ЖФ: Моя любимая арфа – всегда следующая, которая живет у меня в голове.
НС: Ваши скрытые таланты?
ЖФ: Рисование и кулинария.
ЭП: Танцевать танго [Жакез ответил за Эрика]
НС: Ваше любимое место, куда приходилось приезжать по делам, связанным с арфой?
ЖФ: Северная Корея стала удивительным открытием.
ЭП: Для меня – Иран.
НС: Место, куда бы вам хотелось поехать, не связанное с бизнесом?
ЖФ: Я как-то продал арфу на острова Фиджи, и мне бы очень хотелось поехать туда, чтобы ее отрегулировать.
ЭП: Хочу съездить в Корею.
НС: Если бы вы не занимались производством арф в Camac, чем бы вы зарабатывали на жизнь?
ЭП: Я бы открыл бар.
ЖФ: А я был бы арфистом в баре Эрика.
НС: Какую музыку слушаете в машине?
ЖФ: Тишину.
ЭП: Современную.
НС: Кофе или чай?
ЭП: Чай.
ЖФ: Зеленый чай. Те Гуань Ин (чай улун) из Китая.
НС: Круассан или булочка с шоколадом?
ЖФ: Булочка.
ЭП: Оба.
НС: На этот вопрос один отвечает за другого. Что-то о вас, чего мы еще не знаем?
ЖФ: Эрик – знаток кожаных изделий.
ЭП: Это была моя предыдущая работа (до прихода в Camac). Я десять лет сотрудничал с Hermes, закупая для них кожу.
ЖФ: И рассказываешь об этом невероятные истории.
ЭП: Жакез обожает Японию и любит бонсай.
Авторы: Элисон Риз и Кимберли Роу
Harp Column Journal, January/February 2023