Екатерина никогда не жаловалась на судьбу. У нее было все, что делало женщину счастливой - свой дом, любящий муж, сын, занятие, которое приносило неплохой доход и удовлетворение. Все, кто знал Екатерину, отзывались о ней только хорошо: и соседи, и друзья, и просто знакомые, коих за жизнь у Екатерины образовалось немалое количество.
И все же Екатерина не была счастлива. Конечно, виду она не подавала; лицо ее всегда украшала скромная, добрая улыбка, глаза лучились пониманием и добротой, а душа была открыта всем и каждому. Но тень прошлого, в которой жила Екатерина, закрывала для нее солнечный свет и превращался даже самый светлый день в непроглядную ночь. Сыро и промозгло, как осенью, было на сердце Екатерины. Каждый раз, оставаясь наедине с собой, как это обычно бывало бессонными ночами, она заново переживала давно минувшие дни. Безрадостные, скорбные, бесконечные дни, которые она так желала забыть и не могла. Лежа в постели рядом со своим супругом Николаем, Екатерина с тревогой ждала того момента, когда он уснет. Тогда приходили они - темные отголоски прошлого, ее незримые судьи и палачи. Приходили и безжалостно терзали ее и без того израненную, кровоточащую душу. Екатерина давно устала сопротивляться; она лежала, уставившись вверх, в темный потолок, вцепившись пальцами в одеяло, и слезы жгли ее лицо, а губы искажались в немом крике.
- Лучше бы мне умереть, - мысленно твердила она, прося Бога. - Заболеть, попасть под машину - что угодно. Только бы умереть...
Она знала, что ее мольбы останутся без ответа. Так было всегда. Бог не мог выполнить такого страшного пожелания - это было противоестественно и противно. Бог не был уб*йцей. А Екатерина была. Она давно уже понесла за это жесткое наказание, даже более жестокое, чем того требовалось. Она начала все сначала. Сменила город, порвала с прошлым, полюбила хорошего мужчину, который в ответ полюбил ее. Она любила сына, которого родила от этого мужчины, и не жалела для него ничего. Но ночами, когда тьма, окутывавшая мир, заползала и в душу Екатерины, той вновь казалось, что она все еще отбывает свое наказание, и что конца ему никогда не будет. А с рассветом, когда первые лучи солнца будили ее от тяжелого забытья, Екатерина вновь находила силы для того, чтобы прожить новый день достойно.
О том, что Екатерина пять лет провела в заключении, знали немногие. Муж, младшая сестра, подруга Галина и покойная мать - вот и все люди, которым это было известно. Екатерина попала в колонию, когда ей было двадцать восемь, спустя год после своей свадьбы. Тогда Екатерина жила со своим первым мужем Анатолием, от которого была беременна своим первенцем. Екатерина корила себя за то, что сразу не разглядела в Анатолии тирана - это бы помогло ей избежать всего того, что впоследствии выпало на ее долю. Конечно, Екатерина не была большим знатоком людей и их характеров, она была просто влюблена в Анатолия и думала, что проведет с ним всю оставшуюся жизнь, и что у них все будет как у людей. Но спустя полгода Анатолий показал все свое существо, которое он так тщательно маскировал под личиной любящего, внимательного мужа. Он начал пить и устраивать скандалы, которые нередко заканчивались для Екатерины побоями. Синяки, которыми пестрело лицо Екатерины, немного приводили протрезвевшего Анатолия в чувство, и он клялся, что больше никогда такого не повторит, и просил прощения, не жалея слез и разных красивых слов, которых он знал в достатке. И Екатерина прощала его, и верила, что муж исправится, и что своей любовью она исцелит его от такого страшного недуга, как пьянство. Проходило какое-то время; Анатолий, маскировавшийся как хамелеон, действительно не пил, но потом, сорвавшись и позабыв обо всем, приходил домой и пускал в ход свои огромные, похожие на кузнечные молоты кулаки. Ему нравилась власть над женой, нравилось, как она плачет и просит его прекратить. Эта ужасная, извращенная власть действовала на Анатолия похлеще алкоголя, и он, упиваясь ею, ломал Екатерину так же, как обезумевший медведь ломает стройную молодую березку. И это в итоге стоило ему жизни.
- Да, я уб*ла своего мужа Анатолия, - заявила во всеуслышание Екатерина на суде. - Я убил* его. Схватила бутылку и уд*рила его по голове. Я вызвала «скорую», но к тому моменту, когда она приехала, он уже был мертв. Я не хотела этого, но испугалась. Испугалась за себя, за своего ребенка. Мне очень жаль, что все так вышло. Но вы все, как бы вы поступили на моем месте? Когда разъяренный, пьяный мужчина налетает на вас с кулаками и грозится уб*ть, ломает вам пальцы и выдирает волосы, чтобы вы сделали?
Этот вопрос так и остался без ответа. Судья, которая ни минуты не размышляла над словами Екатерины, назначила ей шесть лет колонии. Прокурор настаивал на семи; он считал, что несмотря на беременность подсудимой и ее раскаяние, уб*йство было слишком жестоким. А бесплатный защитник, предоставленный Екатерине от государства, ничего не считал. Он отстранено взирал на участников процесса, зевал, всем своим видом показывая, что ему на все наплевать, задавал формальные вопросы свидетелям и почти не участвовал в прениях.
- Пять лет - неплохой результат, - сказал он Екатерине после вынесения приговора. - Могло быть и хуже. Отсидите половину срока и можете подавать ходатайство об условно-досрочном освобождении.
Впоследствии Екатерина часто вспоминала эти слова и горько усмехалась. «Неплохой результат, - думала она, прогуливаясь по тюремному двору и глядя на серое осеннее небо. - Могло быть и хуже. Куда же хуже? Разве что виселица».
В тюрьме к Екатерине все относились с пониманием и сочувствием. Предположения Екатерины о том, что в тюрьме находятся лишь отъявленные злодеи улетучились с того момента, как за ней захлопнулись тюремные ворота. За ними находились совершенно разные люди. Хорошие и плохие, честные и подлые, виновные и невиновные - все они вынуждены были находится вместе среди серых бетонных стен казенного дома. Их судьбы переплетались вместе, одна жизнь дополняла другую, и все они пытались научиться жить по-новому, цепляясь друг за друга и пытаясь не утонуть в болоте безрадостной тюремного бытия.
Екатерина пыталась не выделяться на фоне остальных. Попав на работу в тюремную библиотеку, она целыми днями сидела за книгами, отгородившись от мрачного тюремного быта. Зарождавшаяся внутри нее жизнь грела Екатерину; она ждала того момента, когда ее ребенок появится на свет, и даже тот факт, что он родится в неволе, вовсе не заботил ее. Пять лет, всего каких-то пять лет - и она выйдет отсюда, начнет новую жизнь, позабудет обо всем и будет счастлива. Да, однажды ее дитя узнает, что его мать – уб*йца. Но к тому моменту Екатерина придумает что-нибудь. Она докажет ему, да и всему миру, что искупила свою вину, исправила все свои ошибки, и все поймут ее. Она хорошо воспитает своего ребенка, даст ему все, что нужно, даже больше, и он никогда не осудит ее. Думая так каждый день, каждый час и миг, Екатерина тем самым скрашивала мрачные тюремные будни и приближала заветный час своего освобождения.
Но, как это часто бывает, беда подкралась к Екатерине незаметно и тихо, словно голодная рысь, готовая впиться в шею. Этой рысью была охранница Ирина, за свой жестокий нрав прозванная заключенными Гюрзой. Словно змея она незаметно приближалась к своей жертве и тщательно планировала свой удар. Гюрза была коварна и неприметна; в отличие от других охранниц, она никогда не выставляла напоказ своих эмоций и не кричала на заключенных, если те вдруг провинились. Вместо этого она заводила жертву в какой-нибудь тихий и укромный уголок, коих в колонии имелось в достатке и наблюдала за расправой, которую учиняли по ее требованию. В этом она была чем-то похожа на мужа Екатерины - Гюрза тоже любила полную власть над человеком, над всем его существом, любила упиваться его страданиями и не испытывала никаких угрызений совести или жалости, наблюдая как сломленный по ее прихоти человек корчится у ее ног. Вдоволь натешившись, она могла как ни в чем не бывало поднять с пола изб*тую до полусм*рти заключенную, отряхнуть ее одежду и поправить волосы, смотря при этом на жертву с сочувствующей улыбкой. Такой была Гюрза, эта подлая и мерзкая тварь, которую впоследствии Екатерина проклинала всякий раз, как вспоминала.
Екатерина полагала, что у всякой человеческой низости есть предел. В тюрьме некоторые уб*йцы и воровки осознавали свои ошибки и исправлялись, некоторые оставались прежними. Но даже они не могли сравниться с Гюрзой, которая обошлась с Екатериной настолько бесчеловечно, насколько это было возможно. Даже самые отъявленные преступницы, узнав о ее поступке, содрогнулись от ужаса и негодования. Екатерина не знала, чем обидела или задела Гюрзу; с ней она старалась не пересекаться, и при ее появлении вела себя тише воды и ниже травы. Екатерине не нужны были проблемы, тем более связанные с Гюрзой. Но Гюрза сразу обратила внимание на находившуюся в положении арестантку и замыслила насчет нее недоброе. Всякий раз, встречая ее на поверках, Гюрза заискивающе улыбалась Екатерине, как бы давая понять, что присматривает за ней и оберегает. Екатерина отвечала ей точно такой же улыбкой; ей было невдомек, что именно она станет следующей жертвой Гюрзы. Роковой день неумолимо приближался.
Рожать Екатерину отвезли в обычный роддом. Во время родов возле дверей родильного зала дежурили несколько охранниц, в числе которых была и Гюрза. Она стояла, прижавшись к стене и слушала, как кричит терзаемая схватками Екатерина. Лицо ее было безмятежным, ни один мускул на нем не дрожал, губы застыли в какой-то странной улыбке. У Гюрзы не было детей, и понять, что чувствует женщина, когда из нее выходит ребенок, она не могла. Поправляя отглаженную форму, она то и дело пыталась заглянуть в узкую дверную щель, но не могла разглядеть ничего, кроме белого халата врача, который склонился над Екатериной. Та уже не кричала; тело ее охватила сильнейшая усталость, и из горла вырвались только глухие стоны, переходившие в протяжные выдохи. Наконец, врач взял на руки полностью вышедшего из чрева младенца, и акушерка, немного выждав, перерезала пуповину, связывавшую его с матерью. Екатерина протянула к сыну дрожащие руки и осторожно перехватила его, до смерти боясь уронить. Она знала, что через несколько мгновений ее ребенка заберут, и она не увидит его до того самого дня, когда выйдет на свободу. И Екатерина, прижимая ребенка к груди, пыталась сохранить исходившее от него тепло, чтобы оно согревало ее все те долгие четыре с половиной года, что ей предстояло провести в разлуке с сыном. Это была ее награда за то, через что она прошла и за то, что ей еще надлежало пройти. Екатерина внимательно смотрела на сына, пытаясь запомнить каждую складку на его нежной, розоватой коже, каждую точку на пухлом лице, ловила каждый его вздох.
- Пора, - сказала акушерка, и голос ее звучал точь-в-точь как у судьи, зачитывавшей приговор. - Давай сюда твоего красавчика. Ничего, ничего, время пролетит незаметно. Не заметишь, как снова увидишь его.
Обливаясь слезами, Екатерина отдала сыну в руки акушерки. Четыре с половиной года… Когда она вновь увидит сына, он уже будет совсем большим. Он уже будет ходить и говорить. Возможно, он уже даже научится читать. А что, если он не узнает ее? Екатерина вздрогнула. Нет, такого не может быть. Он узнает ее. Она его мать. Всего четыре с половиной года, и она выйдет на свободу. Может быть, даже раньше, как сказал тот адвокат. Все может быть. Нужно верить и надеяться. Без этого жить нельзя.
Когда акушерка вышла из зала, Гюрза, сделав шаг, преградила ей путь. Акушерка остановилась и посмотрела на нее.
- Как договорились? - тихо произнесла Гюрза, мимолетно взглянув на ребенка и уставившись на акушерку.
Акушерка кивнула и пошла дальше.
А Екатерина, тем временем, лежала и смотрела в окно, за которым кружился снег. Она еще не знала, что все ее мечты о том, чтобы увидеть сына сразу после освобождения окажутся прахом. Ни через четыре с половиной, ни через восемь, ни через десять лет. Гюрза отняла у нее самое дорогое, но Екатерина об этом даже не догадывалась. Ее переполняла отчаянная, призрачная надежда.
- Я не знаю, что она сделала, как и с кем договорилась, - сокрушалась Екатерина после, когда уже вышла на свободу. - Эта гадина забрала моего ребенка. Она сама мне об этом сказала. Я приперла ее к стене, хотела придушить, но меня оттащили. «Я щелкну пальцами и тебя закопают. Не рыпайся», - так она мне сказала, представляешь?! Не рыпайся! Конечно, она бы закопала... Лично бы уб*ла меня, и все бы ей сошло с рук. Как говорили, она на короткой ноге с начальником тюрьмы. Какая-то родственница или любовница или вроде того, а может, и все это вместе. Черт бы их побрал! Забрала моего сына, почему?
Младшая сестра Екатерины, Тоня, сидела тихо и слушала ужасную историю, от которой у неё самой бежали по коже ледяные мурашки. Ей не верилось, что такое может быть, но это было правдой. На Екатерине не было лица. В свои неполные тридцать пять она сильно постарела: лицо ее покрыли морщины, глаза провалились внутрь глазниц, волосы были тронуты сединой. Екатерина прикрывала рот иссохшей рукой, словно не желая выпускать из него слова. Но они лились из нее сплошным потоком, будто вода сквозь прорванную плотину. Страшные, невыносимые слова проклятий и призываемых на голову обидчицы кар Божьих и дьявольских.
- Ну, ну, - попыталась успокоить ее Тоня. - Все проходит, и это пройдет. Все позабудется.
Екатерина скрипнула зубами и впервые в жизни посмотрела на сестру с ненавистью и злобой. Нет, она ничего и никогда не забудет. Все это будет с ней сегодня, завтра и во все дни, что ей еще осталось прожить. Сердце ее было сковано горем и ненавистью, и ничто не могло ее утешить.
Прошло много дней, прежде чем Екатерина привыкла к жизни на воле. В колонии она переосмыслила и постигла многие вещи, о которых раньше если и задумывалась, то не очень глубоко. Екатерина стала иначе относиться к людям, от прежней ее наивности не осталось и следа. Она знала, что люди вовсе не такие, какими хотят казаться, и сама научилась менять личины, подстраиваясь под каждого отдельно. Лишь повстречав Николая, она снова стала самой собой, и перед свадьбой рассказала ему обо всем, что с ней было, без утайки, как есть. Она боялась, что ее исповедь отпугнет Николая, но тот слишком любил ее, чтобы отказываться от нее из-за прошлого. Он лишь посмотрел Екатерине прямо в глаза и провел рукой по ее щеке, утерев с нее слезу.
- Мы справимся, - сказал он, поцеловав Екатерину в лоб. - Мы вместе, ты и я.
Так Екатерина снова ощутила себя женщиной, впервые за долгое время.
В колонии Екатерина часто ходила в церковь и даже пела в тамошнем хоре. Вера в то, что за всем на земле следит высшая сила укрепляла ее, хотя Екатерина так до конца и не понимала, в чем она состоит и откуда берется. Ей нравилось говорить с Богом, и она надеялась, что он слышит ее и понимает как никто другой, но понять его замыслы она была не в состоянии. Дела, которые вершил Господь, порой приводили ее в трепет, и она часто размышляла над тем, почему же Он распорядился ее жизнью так, а не иначе.
- На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком? - повторяла про себя Екатерина врезавшиеся в память ветхозаветные слова. - Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье.
Шли годы. Екатерина воспитывала своего второго сына, которого они с мужем назвали Виктором. Это был прелестный кареглазый мальчуган, который очень скоро превратился в симпатичного юношу, всем своим видом напоминавшего отца. От матери ему досталась застенчивость и деликатность; Виктор был серьезен и не тратил время попусту, полностью посвящая его учебе. Повзрослев, он ушел в армию, а вернувшись покинул родной дом и переехал в другой город, где вскоре нашел себе девушку и женился. Гуляя на его свадьбе, Екатерина думала о том, где сейчас ее первый сын, чем он занимается и как выглядит. Похож ли он на нее? А может, его постигла судьба отца или неродная мать воспитала его дурным человеком, подобным себе? Екатерина не хотела думать о плохом, и улыбалась, глядя как Виктор целует свою невесту Машу, стройную смуглую брюнетку, глядя на которую казалось, что она создана именно для Виктора, а Виктор - для нее. И Екатерина, ненадолго позабыв о своей душевной ране, благодарила Бога за то, что Он подарил ей еще один шанс.
Однажды, придя перед праздником Пасхи в церковь, Екатерина готовилась к исповеди, с волнением дожидаясь своей очереди. Молодой священник, который с недавних пор служил в этом храме, подолгу выслушивал кающихся, склоняясь к ним и понимающе кивая. Когда пришел черед Екатерины, та робко и нехотя шагнула вперед, и священник тут же ободряюще ей улыбнулся.
- Не бойтесь, - шепнул он, склонившись к Екатерине.
Екатерина подошла к аналою и положила на него руки. Священник стоял рядом и чего-то ждал. Потом спросил, как ее зовут и в чем она хотела бы покаяться. Екатерина назвала свое имя и закрыла глаза.
- Я давно не была на исповеди, - сказала она тихо. - Очень давно. Много грешила, и много грехов уже позабыла. Но они ничтожны по сравнению с одним, который я совершила давным-давно. Я уб*ла человека, и так в этом не раскаялась.
- Вы уб*ли человека? - побледнев переспросил священник.
- Да, уб*ла, - ответила Екатерина. - Я понесла за это наказание. Очень суровое наказание. Господь покарал меня за мой грех.
Священник молчал. Его худое лицо было неподвижным, словно маска.
- Зачем же вы снова просите прощения за этот грех, если уверены, что Господь уже наказал вас за него?
- Потому что я не уверена в этом. - Екатерина по-прежнему не открывала глаз, а руки ее судорожно вцепились в аналой. - Вдруг это не Господь, а кто-то другой. Вдруг это дьявол или я сама себя наказала.
- Я вас не понимаю. - Священник озирался вокруг, словно искал у кого-то поддержки. Но позади никого не было, Екатерина была последней в очереди. Храм был почти пуст.
Екатерина кусала губы. Напряжение внутри нее росло, руки дрожали, все тело сотрясалось от озноба. Она не знала, зачем пришла сюда и зачем говорит все это.
- Я могу рассказать все как есть? - спросила она.
- Да, разумеется, - кивнул священник. - Говорите, как вам будет удобно.
Екатерина наконец открыла глаза. Пляшущие огоньки свечей и лампад тут же больно резанули их, высекая слезы. Екатерина облизала пересохшие губы и начала свою историю. Она рассказала обо всем: о своем первом муже, о его уб*йстве, о суде и тюрьме, о потере первого сына. Рассказала о ненависти к подлой надзирательнице и ее гнусном поступке, о своих терзаниях, связанным с этим. О вере и безверии, о своем представлении о Боге. И еще о многом другом, что накопилось в ней за долгие годы. Священник слушал ее, терпеливо и кротко, и за все время ни разу не прервал. Когда Екатерина умолкла и опустила голову, он пожил ей на голову свою епитрахиль и произнес то, что уже произносил не раз за сегодняшний день:
- Прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
Он убрал епитрахиль и Екатерина молча удалилась. Не оборачиваясь, она пошла к выходу, шаркая непослушными, одеревеневшими ногами по скользкому полу. Священник проводил ее взглядом, и только когда Екатерина скрылась за дверью, вернулся к своим церковным делам.
Через два дня Екатерина снова встретила священника, но уже далеко от церкви, в небольшом городском скверике, где она часто гуляла одна, наслаждаясь пробуждающейся весенней природой. Священник сидел на скамейке и делал вид, будто кормит птиц. На самом деле он уже давно поджидал Екатерину и точно знал, что она тут появится. Но откуда ему это было известно - это осталось загадкой. Впрочем, Екатерине это было не столь интересно.
- Здравствуйте, батюшка, - улыбнулась она, чуть замедлив шаг. - Чудесная погода, не так ли?
Священник что-то неразборчиво ответил и поднялся. Екатерина не предполагала, что он пойдет следом, и потому шла дальше, не останавливаясь.
- Погодите, - сказал священник, ускоряясь. - Меня зовут Андрей. Мне нужно... Нужно кое-что сказать вам. Тогда, на исповеди, вы рассказали...
Екатерина остановилась и повернулась. Лицо священника было возбужденным, румяным и вспотевшим. Он едва не оступился, запутавшись в полах своего подрясника, и Екатерина протянула руки, чтобы поддержать его.
- То, что вы рассказали, касалось и меня тоже, - произнес священник так торопливо, будто боялся, что Екатерина не станет его слушать. - Моя мать... она работала в тюрьме. Ненастоящая мать, как потом оказалось. Однажды я подслушал их разговор с отцом, и она сказала... сказала...
Екатерина застыла в ожидании. Все жилы в ней натянулись как струны, глаза впились в священника, в его шевелящиеся губы. Екатерина напряженно вслушивалась и ловила каждое произнесенное им слово.
- Она сказала, что забрала меня у одной заключенной, - продолжал священник, вытирая взмокшее лицо рукавом. - Она не могла забеременеть и решилась на этот шаг. Это все из-за ее бессилия, так она оправдывала себя. Я запомнил имя, которое она произнесла. Екатерина. Так зовут мою настоящую мать.
Екатерина пошатнулась, и теперь поддерживать ее пришлось священнику. Он отвел ее в сторону и усадил на скамейку. Ногти Екатерины машинально впились в сырые доски, глаза затянулись водянистой пленкой. Мир сквозь нее выглядел туманным и неестественным, словно кино на старом черно-белом телевизоре. Священник все говорил и говорил, но Екатерина уже утратила возможность слушать. Она сидела, вжавшись в жесткую спинку скамейки и тяжело дышала, ощущая, как внутри бешено прыгает сердце, грозясь вырваться наружу сквозь грудную клетку.
- Я и священником-то стал только лишь потому, что хотел насолить им всем, - продолжал Андрей. - Все думали, что я стану юристом или кем-нибудь еще в этом роде, а я поступил в семинарию. Нет, не поймите меня неправильно, я верю в Бога, но все же выбор мой определен больше обидой, чем зовом сердца. А сейчас, когда вдруг все вскрылось, я нисколько о нем не жалею. Все случилось так, как должно было случиться. Вы...
- Сынок, - простонала Екатерина, повернувшись к Андрею и коснувшись пальцами его заросшей бородой щеки. - Сынок! Как же так? Почему?
- Не знаю, мама, - ответил тот, опустив взгляд. - Нам не дано понять все, что происходит с нами.
Он приобнял ее и умолк. Екатерина тоже молчала. Все слова вдруг показались ей блеклыми, неспособными что-либо выразить. Она испытывала странное умиротворение, какое бывает лишь тогда, когда тонущий человек набирает в легкие воды и покорно идет ко дну.
- Недавно я узнал, что моя приемная мать умерла, - сказал Андрей, глядя на голые верхушки деревьев. - Ее уб*ли во время драки в тюрьме. Я не успел приехать на похороны. Вот ведь как бывает - потерял одну мать и нашел другую.
Екатерина кивнула и утерла слезы. Оцепенение, сковавшее ее, отступило.
- Пойдем со мной, - сказала она, улыбнувшись сыну. - Я хочу, чтобы ты пошел со мной, домой. У нас хороший дом, самый прекрасный дом на свете. В нем все будут тебе рады.
Андрей смущенно опустил глаза и вздохнул. Они поднялись и, поддерживая друг друга, пошли по усыпанной хвоей и прошлогодней листвой дорожке к выходу.
Автор: Антон Марков