Профессиональный историк может смоделировать любое прошлое. В том числе и свое собственное. И не только смоделировать, но и изменить его. Но… От поделок дилетантов эту модель отличает то, что он сам же искренне верит в тот образ, который сваял.
Моим кумиром (если вывести за скобки гениального шефа) был Евгений Викторович Тарле. Его «Наполеон» (если вывести за скобки неизбежные в то время идеологические реверансы) до сих пор остается вершиной и образцом того, как сочетать увлекательный язык со строгостью исторического исследования. Когда несколько лет спустя после окончания университета одно из издательств предложило мне написать предисловие о Е.В. к очередному изданию «Наполеона» - я был на седьмом небе от счастья.
И тут на одной из очень научных конференций в Москве меня знакомят с профессором С. – знаменитость, по учебникам его учились, вхож в самые высокие (не только научные) кабинеты, мэтр и вообще живая (даже жовиальная) легенда. У меня во рту – пустыня, колени подкашиваются, взгляд почтителен и придурковат, как и положено молодому новобранцу исторического фронта. Мэтр, в силу означенного, благодушен, тон покровительственный – просит бывать у него нарочно, когда буду проходить мимо. Адреса, правда, предусмотрительно не дает. И тут в беседе вдруг проскальзывает, что однажды, то есть один-единственный раз, будучи в том возрасте, в котором пребывал на тот момент я, профессор С. прослушал ОДНУ лекцию Евгения Викторовича, которую тот прочитал им незадолго до своей смерти.
Ослепительный ореол засверкал в моих глазах над головой профессора и сиял несколько месяцев, пока вдруг не приключилась у меня очередная командировка на очередную конференцию. Где снова блистает профессор С. Я, памятуя о приглашении, нарочно прохожу мимо и вступаю в светскую беседу. Которая как-то сама собой вновь уходит в сторону великих. Профессор С. оживляется и вступает мощным аккордом:
- Вы знаете, голубчик, когда я в вашем возрасте слушал лекциИ незабвенного Евгения Викторовича Тарле…
Сверкающий нимб коротнуло, но мои предохранители вежливости выдержали – несоответствие показаний я списал на собственную неотесанность и юношеский максимализм.
Еще через полгода профессор С. вдруг наносит визит в наши научные пенаты и во время посленаучного застолья, покровительственно похлопывая меня по плечу, выдает в эфир:
- Когда я занимался в научном семинаре Евгения Викторовича Тарле, он не раз говорил мне…
Несмотря на разлившийся в воздухе запах перегоревшей проводки, питавшей сияние потухшего нимба, я страшно заинтересовался – до каких пределов дойдет этот ретроспективный научный рост. Профессор С. не подвел и уже при следующей встрече доверительно сообщил мне:
- Я не раз во время наших встреч говорил Евгению Викторовичу…
Катарсис наступил месяцев через семь, когда на очередной исторической тусовке С. интимно, но так, чтобы слышала остальная часть зала, сообщил мне:
- Я ведь, батенька, был любимым учеником великого академика Тарле…
Шеф, просканировав выражение моего лица, сделал страшные глаза и показал исподтишка кулак, чтобы я ничего не брякнул. Надо ли говорить, с каким нетерпением я ждал следующих научных посиделок с необыкновенным профессором, но грянул дефолт и по экономическим причинам визиты мои сдвинулись. За С. я наблюдал издалека и мог только фантазировать, до каких вершин в своих отношениях с легендарным академиком он добрался. И, каюсь, использовал черты потрясающего профессора С. в некоторых частях своего «Дояркина рейса». Не удержался…