В тусклое окно с полуоблупившейся, пожелтевшей краской на рамах, настойчиво стучится ветер. В такую погоду обычно бывают осадки в виде снежной крупы. Наверное, так оно и есть: мне просто не видно, да и не до того, если честно.
Мне больно. Не просто больно, а БОЛЬНО. И ещё СТРАШНО.
Этот страх преследовал меня с того самого дня, как тест показал две полоски. Страх пришёл сразу, вместо положенной радости, и затопил собой всё вокруг. Кажется, сегодня я узнаю, почему мне всё это время было так страшно и так не по себе.
Сегодня это даже не страх: это ужас. Это мрачное НИЧТО, в которое я проваливаюсь раз за разом, как только схватка проходит. И не понять, что страшнее и больнее: сама схватка или то, что следует за ней.
Если б я могла кричать, мне стало бы легче, честное слово. Если б я могла вот так же истошно орать, переходя на визг, как орала в первые свои роды! Но я не могу… Даже не знаю, почему. Просто не могу и всё. Может быть, потому что мне стыдно: я такая взрослая, мне уже двадцать четыре года, а я буду орать как соплячка?.. Или у меня просто нет сил? Мне укололи какой-то препарат, и теперь я вырубаюсь. Я просто не успеваю словиться, как снова сплю. А дело между тем не движется.
Врачи молчат… Шепчутся о чём-то за дверью предродовой так, чтобы я не слышала, но мне и не надо их слышать. Я и без них чувствую, что всё плохо. Я ведь помню, как было в первый раз и вижу, что всё идёт не по плану… И зачем я согласилась, зачем разрешила проколоть мне пузырь? Получается, я сама во всём виновата?!
Господи, ну зачем, зачем ты сотворил меня такой умной? Будь я идиоткой, я бы просто лежала и ждала исхода родов, орала и истерила, как все. А так мне приходится ещё и думать… Когда меня не затягивает НИЧТО. Я вполне понимаю, что медики неправы, но ничего не могу поделать. Я не могу им объяснить, что имею в виду, да и не станут они меня слушать… Скажут, что всё прекрасно и великолепно — и как я смогу доказать им обратное? Никак не смогу. А потому остаются только БОЛЬ и УЖАС.
— Господи, помоги… Господи, помоги… Помоги моему маленькому!.. — шепчу я, пока ещё могу шептать, а не срываться на крик. Как только мне хочется кричать, я забиваю себе в рот край одеяла и стискиваю его челюстями до боли. Изгоняю одну боль другой… А схватки всё не становятся чаще. Они уже часа четыре повторяются с промежутком в десять минут… Они в одной поре. А внутри… Там ничего не происходит. Я не доктор, но изменение положения плода я бы почувствовала. Нет этого изменения и в помине.
— Ну как ты? — слышу я сочувственный голос акушерки и с трудом разлепляю веки. Вырываюсь из НИЧТО. Смотрю на её лицо…
Хорошая девушка. Любочкой зовут. Младше меня, судя по всему. Добрая, сострадательная, не кричит на меня… Одного только пока не умеет: скрывать под ледяной маской то, чего я не должна, по мнению медиков, знать… Скрывать, что всё плохо. На её молодом, свежем личике тот же страх, что сжал ледяными тисками моё сердце. И мне так жаль её… Ей предстоит увидеть то, что в самом скором времени здесь произойдёт. А потом нести по жизни этот груз и даже винить себя в произошедшем… Зря, Любочка, ты ни при чём. Это было предначертано, и я это знала. Бедная девочка… Мне так хочется пожалеть тебя. Оградить от того, что будет… Но это не в моих силах. Ты здесь работаешь и уйти тебе нельзя. А мне самой так плохо, что я не могу тебя поддержать и объяснить, что ты не виновата.
Чёртова моя жалость! Жалость ко всем, кроме себя. Я должна злиться на них на всех, ненавидеть, орать, ругаться, а мне их в самом деле жалко. Я не хочу, чтобы со смены они возвратились домой удручённые и печальные, не хочу, чтобы по дороге, глядя в серое окно автобуса, думали о том, как несправедлива жизнь…
О том, что будет со мной самой, я и не размышляю… Словно это неважно. Дело пятое… И почему так? Защита такая, что ли? Чтоб с ума не сойти? А может, уже крыша поехала?
Сквозь боль и полусон нахожу в себе силы улыбнуться… Если и поехала, то очень давно. В незапамятные времена. Назад её уже не воротишь.
— Пора в родовую, — пожимает плечами Люба. С сомнением. На личике её — поддельная улыбка.
За её спиной, ободряюще улыбаясь, стоит заведующая отделением, Вера Юрьевна… Неужели я так похожа на дуру, что все они считают, будто им удалось и удаётся меня провести и убедить в том, что всё прекрасно?
— Да, наберись терпения, Надюша, — говорит женщина с улыбкой, — Совсем скоро всё закончится.
Мне не остаётся ничего другого, как идти за ними — плестись, превозмогая нестерпимую боль и тяжело дыша. Можно было бы поплакаться на жестокое обращение — почему, скажем, не отвезти роженицу на каталке, а обязательно заставлять её идти? —, но мне совсем не до этого. По сравнению с моим ужасом, путешествие из одной палаты в другую — это досадная мелочь, на которую не стоит обращать внимания.
…Яркий свет множества ламп ударяет в глаза. Холодно… Боже, как же здесь холодно! Руки вмиг становятся ледяными, и хвататься ими за специальные ручки очень неудобно — пальцы негибки, сомкнуть их невозможно. Как же всё это ужасно!..
Но я опять никого не виню. Вина за всё лежит на мне одной. Всю свою беременность, каждый день и каждый час я думала о смерти. И потому всё остальное, то, что произойдёт дальше, вполне логично.
Снова переговариваются медики. Звенят инструменты. Хлопают где-то двери. Веет сквозняком… Всё это для меня — словно через вату. Как будто не со мной.
Локтевой сгиб пронзает игла, и практически сразу усиливается боль в животе. Я помню: такой же препарат мне давали тогда, когда я рожала впервые. Что там мне тогда сказали? Вторичная слабость родовой деятельности или вроде того. Ничего с тех пор не изменилось.
…— Тужься! — велят мне наконец.
Но у меня уже нет сил… Я, конечно, не собираюсь сопротивляться или жалеть себя. Я тужусь… Но толку от этого нет. Знаю, что не будет. Уверена.
Раз, другой, третий… Ах, вы поняли, что это бесполезно? А я давно это знаю. Я всю беременность знала, чем всё закончится.
…Я не родила его. Не смогла — то ли сил не хватило, то ли страх настолько завладел сознанием, что ничего не вышло. Его выдавили. Просто нажали на живот сверху, и малыш выскочил на свет божий… Но было уже поздно.
И снова мне пришлось услышать то, что слышать не обязательно, — всё это уже было!
— Пуповиной обмотался…
— Скорее!..
Шлепки по маленькому, голенькому тельцу. Звон инструментов. Матерщина, топот ног...
— Аппарат ИВЛ готовь!..
— Реанимацию! Срочно!..
Мой ребёнок умирает. А я ничем не могу ему помочь.
— Всё будет хорошо! — уверяет меня заведующая. Я автоматически киваю в ответ на её реплику. Я словно пьяная: гормоны счастья, чтоб их… Ненавижу сама себя! Мне полагается плакать и истерить, материть их всех вместе с их убогим роддомом, а я молчу.
Все звуки сливаются в один — напряжённый, тревожный, страшный, а я всё ищу и не могу найти в этой какофонии тот, который мог бы меня хоть немного успокоить — детский плач. Его нет.
Его не будет.
***
Пик-пик-пик-пик-пик-пик — и так до бесконечности. Наверное, вот так и сходят с ума.
Мерно пикает кардиодетектор, отсчитывающий сердечный ритм моего ребёнка, так ещё и не открывшего глазки на этот мир… В остальном — тишина в маленькой больнице. Да и немудрено: время позднее, далеко за полночь. Пациентки спят. Да и господа медики, пожалуй, тоже. Чего им ещё делать-то, когда такая тишь да гладь? Кому ещё есть дело до этого пиканья? Мне одной. Ну, ещё, дежурной медсестре, пожалуй. Остальным полагается спать.
Да и днём возле моей палаты, мне кажется, намного тише, чем во всём родильном отделении. Я вздыхаю. Мне не кажется… Все затаились. Прячутся. Идут мимо, замолкая и ускоряя шаг. И их можно понять: никому не хочется случайно столкнуться со мной. И соседки у меня нет и не будет, хотя палата и рассчитана на двоих… Правильно. Поселить меня одну — это выход. Чтоб не портила настроение остальным… Наверное, на их месте я бы поступила так же.
Врачи иногда заходят ко мне и ведут себя тише воды ниже травы. Боятся смотреть в глаза… Поклясться могу, что выпишут меня невероятно быстро — чтоб не обсирала статистику. Впрочем, мне это только на руку. А осложнений не будет: я уверена в этом на двести процентов. Я всегда была здоровой и крепкой. Я всего лишь родила — не заболела, не при смерти. Так какой смысл держать меня здесь долго? В больнице место только больным; ко мне это не относится. Вот только принести здоровое или хотя бы живое потомство на этот раз при всех своих данных я не смогла…
Кошмар… Мой сын ещё жив, а я уже думаю о нём как о мёртвом. Скорей бы уже меня выписали в самом деле! Нет сил вот так, долгими, бессонными ночами слушать это проклятое пиканье.
Пик-пик-пик-пик-пик-пик-пик…
В одной тональности. С одной и той же вынимающей душу частотой. Нет в мире звука страшнее.
***
Мокрый и липкий снег — он ещё растает!.. Он не залежится. Зима ещё не обосновалась, как и следует в наших краях, как и должно быть в это время года — в начале декабря. Это ещё не зима. Просто небольшой снег… А следы на этом снегу остаются грязные и бесформенные, снег вперемежку с песком. Такие следы всегда вызывали во мне чувство разочарования: я уже поверила, что земля укрылась белым покрывалом, а оно оказалось таким тонким. Таким непрочным… И в дом несётся грязь – ох, и будет её сегодня в нашем доме!
Впереди процессии идёт Валерка, мой сосед. В его руках маленький деревянный ящичек. Когда он устанет нести свою ношу, он передаст её следующему мужчине — моему брату Серёге. Потом ещё кому-нибудь… Кроме Васьки… Ваське, отцу малыша, отчего-то нельзя нести гроб с телом сына.
Почему?.. Кто это придумал? И важно ли это? То, что осталось предать земле — лишь оболочка. Маленькое холодное тельце… Чистой детской души здесь уже нет: она на небесах. А соблюдение обычаев и формальностей касается только тех, кто жив. Мёртвым они безразличны.
Но честное слово: это несправедливо… Несправедливо, что ни мать, ни отец ни разу не держали сына на руках. Хотя, и это ничего не смогло бы изменить.
…Узкая ямка в мёрзлой земле. Группка людей — все по очереди прощаются с малышом. Здесь и соседи, и моя семья, и кое-кто из друзей. И все плачут.
Голосит на весь посёлок свекровь. Плачет мама. Отец, похлопывая её по плечу, прячет глаза. Катя закрылась носовым платочком. Серёга, усиленно хмурясь, подчищает лопатой песок у края могилки. Даже Васька, который всегда старался показать, несколько он стоек к ударам судьбы, периодически снимает очки и вытирает под ними…
Плачут соседи. Плачут знакомые. Даже Юрик, наш местный алкаш, сегодня трезв и плачет, как все… Похороны ребёнка — это не просто печально: эта печаль не поддаётся описанию!
Моя подруга Галя держит меня за руку, хочет поддержать, но только я знаю, что здесь неизвестно, кто кого поддерживает… Потому что она плачет, а я – нет.
Чувствую себя предательницей и сволочью… Но не могу выдавить ни одной слезы. Целую малыша в холодный лобик и навсегда отпускаю его.
По крышке гроба стучат комья мёрзлой земли. Отворачиваясь, я ухожу под сень близкого леса. Не могу смотреть на это. Не могу дышать этой скорбью. Я уже отгоревала и отплакала, но другим этого не понять, и они, наверное, вполне справедливо осуждают меня.
Беда, которую так давно ждёшь, с которой давно и прочно сросся, случившись, воспринимается чуть ли ни как облегчение. По крайней мере, теперь нечего ждать и бояться. Хуже не будет, потому что хуже некуда.
***
…Тьфу ты, в какую тему я всё это вспомнила? И где я, вообще? Что за люди вокруг?
Оглядевшись, я всё вспомнила.
Точно, перепила я сегодня коньяка за столом в гостеприимном армянском доме! Напридумывала себе чёрт знает чего, решила поиграть в целительницу. Идиотка!!!
Это ж надо было!.. Бедная женщина, мать утонувшего малыша, поверила мне и теперь ей горько вдвойне.
С трудом, пошатываясь, я поднялась на ноги. И с чего я только взяла, что у меня такое получится? Сказок надо меньше читать. И не пить коньяк в такую жарищу. Смущённо, не зная, куда девать глаза, я поднимаюсь на ноги. Все коленки отсидела на гальке. Как вот теперь идти? Ноги не слушаются…
И ещё: как бы исчезнуть по-тихому? Выпендрилась, ничего не скажешь! Взялась за то, чего не представляю. Как теперь быть, понятия не имею. Тем не менее, я развернулась и сунулась в толпу, чтобы сбежать. Люди стояли довольно плотно, и я не преуспела… А потом услышала булькающий кашель и снова обернулась.
В возможность того, что я увидела, трудно было поверить, но маленький мальчик, уже не синий, а скорее, бледный, активно кашлял, отрыгивая воду, а потом даже стал пытаться плакать.
На миг замершие люди словно ожили, загомонили:
— Переверни лицом вниз!
— На коленку положи!
— Надо же, живой!..
— Слава тебе, Господи!
— А эта-то где?
Меня там уже не было. Я поспешила скрыться за ларьками, торгующими всякой ерундой, но я продолжала их слышать.
Мальчик откашлялся и начал громко плакать, но это было уже хорошо: значит, в его лёгкие поступает воздух, и он не умрёт… А вон и скорая приехала: мужчина и девушка в светлых одеждах бежали через пляж под надрывный вой сирены… И я там была уже не нужна. Я теперь могла смотреть из тени то, что продолжало твориться у воды и быть спокойной за ребёнка. Наконец-то, впервые за столько лет — спокойной… Перестать винить себя.
Моему сыну, тому, которого я похоронила, Сашкиному младшему брату, сейчас было бы уже почти одиннадцать лет. А я все эти годы носила этот груз. Теперь, когда совершенно другой малыш с моей помощью выжил, с души упал камень, и мир тоже изменился. Как же легко было дышать в нём, в этом новом для меня мире!
Я замерла, потрясённая и наконец осознавшая произошедшее.
И снова возникли в голове вопросы — и тут же ответы на них. И никаких сомнений у меня больше не было. Я не ломала голову, показалось ли мне всё это или нет — я точно знала, что не показалось и что мальчик, стоявший на самом пороге, перед открытой дверью — жив и жить будет. Знала, что не зря успокоилась моя душа: своего сына я спасти не могла, но вместо него выжил этот ребёнок, и теперь можно простить себя и за то, что моего маленького больше нет, и за то, что я почти не горевала о нём…
И я знала, всегда знала, что этот самый судьбоносный развилок всё же существует — просто каждому он представляется по-разному, по-своему.
Не знала лишь одного: КАК я всё это смогла? И почему не чувствую никаких последствий того, что было? А потом поняла и это, вспомнив, как в последний момент, перед тем, как меня выбросило из того видения, увидела светлые волосы того, кто мне помог… Выдохнув лишь одно слово:
— Стас!.. — я опрометью бросилась туда, где оставила его.
_____________________________________________________________________________________
Читать сначала
Предыдущая глава
Продолжение
_____________________________________________________________________________________
Спасибо, что прочли! Буду признательна за лайк и подписку!