Из неиссякаемого шкапчика с поэзией Серебряного века исследователи достают все новые книжки. На обложках этих книжек новые имена. И читательская аудитория, столь любящая находки и сюрпризы (а кто этого не любит?), радостно потирает ладоши, восклицая здравицы и "славицы" найденному автору и его творчеству.
Это "бюро поэтических находок", исправно работая с девяностых годов прошлого столетия, порой действительно отыскивало звонкие "серебряные" строки, но в последнее время оно зачастую сбоит, выдавая на-гора весьма странную и среднюю литературную продукцию из поэтических находок.
Вот, к примеру, имя поэтессы и публициста Марии Шкапской, которую с некоторых пор активно продвигают "властители литературных дум", активно играющие на поляне "женской поэзии".
Мария Шкапская, кто она?
К своим тридцати пяти годам (которые она отметила в 1926 году) Мария Шкапская была дамой в литературных кругах весьма известной, автором пяти скороспелых сборников, которые весьма натуралистически описывали процессы, происходящие в женском организме, а именно, - дефлорацию, зачатие, беременность, роды, если до родов не дошло - прерывание беременности, ну, и так далее, и тому подобное.
Тему можно развивать, уточнять, но вы уже поняли - какого конька-горбунка оседлала наша Маша, поэзию которой не случайно современники называли «менструальной», «упаднической», «гинекологической». Если не ошибаюсь, "гинекологическим" охарактеризовал творчество Шкапской сам "Демон революции" Лев Троцкий, который (надо отдать ему должное) в литературе разбирался очень прилично.
Тем не менее, звучали и отдельные голоса одобрения, среди которых явственно слышался бас Максима Горького:
«До Вас женщина ещё не говорила так громко и верно о своей значительности»
Еще бы, конечно, не говорила. Ведь не всю физиологию надо выносить на всеобщее обозрение. Медики же не случайно и терминологию придумали соответствующую, и врачебную тайну блюсти обещают, чтобы не афишировать то интимное, что принадлежит исключительно одному человеку. Максимум - двоим.
На середину двадцатых приходится важная веха в творческой судьбе Шкапской - она бесповоротно прощается с поэзией и переходит на публицистику, становясь "пламенным советским журналистом, твердо стоящим на платформе социалистического реализма".
А чтобы работать в "Правде" биография нужна, понимаете какая, - самая что ни на есть пролетарская. Вот Мария Михайловна и занялась сочинением на заданную тему.
Маша пишет кашу. Автобиографическую
Она была не первой и не последней на этом поприще сочинительства собственного прошлого, но литературное мастерство позволило ей показать себя рожденной при Царе-батюшке такой сирой и убогой, что, у читающего сей опус, пролетарская слеза сама катилась по накатанной дорожке из глазика да на бледную щечку.
Развернутое сочинение на тему "Бедная я бедная, как только я дожила до тридцати пяти годков, горемычная" удалось на славу. Заметим, что еще за три года до этого Шкапская (урожденная Андреевская) скромно отказалась от биографической затеи, представив только год и место своего рождения - 1891 г., Санкт-Петербург.
Сочиненная же в 1926-ом году биография до нынешних времен цитируется со всеобщим умилением разными исследователями, переписывающими шкапские "страсти" о трущобах ее босоногого детства и горестном житье-бытье бедолаги. При том, что "бедолага" являлась гимназисткой-отличницей, обучающейся наукам в одном из лучших учебных заведений столицы за счет "ненавистного" царского правительства.
В архивах Северной Столицы не сохранились и сведения о привлечении к ответственности Марии Шкапской за революционные идеи, которые, якобы, активно обсуждались и продвигались в кружке гимназистов и студентов Политеха. В этом кружке группового секса и политических забав принимали участие новоиспеченный (сразу после окончания гимназии с ним обвенчалась) муж Марии, Глеб Шкапский и общий их "дружок-пирожок" Илюша Басс.
Настоящая любовь на троих и делится
Эта троица будет неразлучна не только на собраниях кружка, одно из которых посетят дяди в синих мундирах, сделавшие "ата-та" молодым бездельникам, под шумок пафосных антимонархических и антисамодержавных лозунгов, активно продвигающим порнографические издания, что по большому счету было эквивалентно. Копать под Самодержавие, которое вывело страну на небывалый уровень развития, было для этих кружковцев сродни порнографии. А продвигать порнографию в городе высокой культуры означало на деле разрушать вековые российские устои.
Ну да ладно, всю эту кудряво-молодежную шатию-братию господа жандармы пожурили, и только особо отличившихся нескольких студиоусов суд определил в краткосрочную ссылочку для проветривания мозгов в Олонецкую губернию. Среди этой олонецкой "агитбригады" был и Глеб Шкапский, но ни ему, ни его супруге, ни брату Илье молочному, не суждено было отправиться в экологически чистую Карелию, поскольку "злыдни" из царского правительства разрешили предпринимателю-"иноагенту" Шахову "остепендить" Шкапских с Бассом для учебы во французских университетах.
Тут бы и зарядить известную тухмановскую песню "Из вагантов" про нашего студента, которому предстоит "во французской стороне учиться в университете", да только ни семейная парочка, ни дружок их возлюбленный особой старательностью в Париже не отметились, перебрались в Тулузу, затем, погуляв по Франции, вернулись в столичный город любви.
Пассивным в интимный кружок вход запрещен
Денежки выданные надо хоть символически, но отрабатывать, хотя бы устраивая парижские литературно-революционные посиделки под бургундское с лягушками, чему Мария Михайловна была очень рада. Ведь литературная тема ей близка, а на эту удочку можно было крупных карасиков в свой прудик заманить.
Вот она Максимилиана Волошина, к примеру, приглашает
"По воскресеньям у меня собирается небольшой интимный кружок, вернее клуб. Поэты, музыканты, художники; по большей части молодежь и богема. Читаем свои вещи, играем, поем, дурачимся...
Так вот, может быть, Вы приедете в одно из воскресений? И нас послушаете заодно. Условие только одно - так как у нас нет пассивных участников, то и Вы захватите что-нибудь свое. Хорошо?"
Так что, Мария времени в Париже зря не теряла, образовывалась, изучая восточные языки и позиции Кама-Сутры, применяла полученные знания на практике, и с Глебушкой, и с Илюшенькой. И очень берегла этот союз тройственный, "антанту" домашне-сексуальную, не позволяя чужим сучкам забегать в ее огород.
Про сучек - это не к слову, это в тему, только чуть попозже об этом расскажу.
Во всем виноват Чубайс? Нет, царевич Алексей!
В 1916 троица возвращается в Петроград, где Шкапская начинает работу над переводом женских ощущений от общения с двумя мужичками в поэтические образы. Как мы говорили, получилось весьма натуралистически, но тяжело читаемо. Тем не менее, сборники стали выходить, как и негативные рецензии на это чтиво.
Вот Валерий Брюсов, всегда молодых авторов приветствующий и привечающий, дает однозначную характеристику творениям Шкапской:
Безусловно плохи стихи Марии Шкапской, но дело в том, что это не столько «стихи», сколько страницы интимного дневника, печатать которые не следовало...
Даже такой любитель "клубнички", как эстет Михаил Кузмин, не принял натурализм Шкапской. Хотя, Блок что-то и процедил нейтрально-положительное. Но ему было важно отцепить Марию от "Цеха поэтов" Гумилева, куда она собиралась пойти на "курсы повышения поэтического мастерства".
Впрочем вопрос с "Цехом" решился сам собой. Шкапская решила тут в очередной раз "лизнуть" комиссарского леденечика-петушка, написав стишок "Людовику ХVII", в котором обвинила российских государей и лично растерзанного большевиками царевича Алексея (?!) в проблемах и неурядицах добольшевистского русского общества. В ответ на это, поэт и воин Николай Гумилев просто отказался подать ей руку при встрече.
Два сына от двух отцов
Продолжая совместную жизнь в семейном треугольнике, Шкапская родила каждому своему мужчине по сыну, особо этого не скрывая, наоборот активно делясь этой новостью в женской переписке со знакомыми и малознакомыми барышнями.
Та потеря поэтического слова, о которой мы уже говорили, и которая пришлась на 1925-26 годы, может быть связана с самострелом давнего друга-любовника Ильи Басса, который принял тяжелое решение, узнав о неутешительном диагнозе врачей. Хотя возможно, повлияло и время, когда лирики, даже натуралистические, делались не нужны, а на первые роли выходили соцреалисты.
За подобные вирши про аборты можно было и срок схлопотать:
Да, говорят, что это нужно было...
И был для хищных гарпий страшный корм,
И тело медленно теряло силы,
И укачал, смиряя, хлороформ.
И кровь моя текла, не усыхая -
Не радостно, не так, как в прошлый раз....
Шкапская переключается на очерки из жизни фабрик и заводов. многотомную историю которых задумал все тот же Горький. Перо строчит, выводя названия очерков и книг: «Человек работает хорошо», «Рассказы комсомольцев и о комсомольцах», «За жизнь бойца (О донорстве)».
Современница Шкапской Вера Инбер, проводит параллели между публицистикой автора и первым ее сборником «MaterDolorosa»:
«Побывав на «Красном Треугольнике», она с совершенно материнской нежностью приветствует на свет божий появление новорожденной калоши».
Из всего прозаического творчества Шкапской выделю сборник очерков о детях Великой Отечественной "Это было на самом деле", который невозможно читать без слез. Да и со слезами тоже невероятно тяжело.
Без литературных излишеств, автор описывает зверства фашистов, увиденные и рассказанные детьми того времени. Очень страшно. И очень больно....
Волчицу погубили пудельки
Шкапская жила жизнью советского литератора-публициста. От ее прозвища, данного современниками в начале двадцатых, "Ведьма-вакханка-волчица" вроде ничего разгульно-волчьего и не осталось. А вот ведьминское...
Возможно, что-то иррациональное и потусторонее помогло Марии Михайловне выжить в серьезных авариях, участницей которых она становилась в конце сороковых-начале пятидесятых. И если спасение после наезда автомобиля можно расценить, как вытащенный счастливый билет, то выжить, попав под поезд, это просто чудо, достойное финала "Битвы экстрасенсов".
Впрочем, костлявая барышня с косой и в капюшоне не поленилась прийти за Шкапской и в третий раз. И вот здесь в деле замешаны оказались те самые сучки, к которым обещал вернуться.
Так вот, в бальзаковском возрасте Мария Михайловна увлеклась собаководством. Это было не хобби, это было делом жизни. Она скрупулезно изучала нюансы воспитания и разведения собачек, вывела особую породу пуделей необычного окраса, была постоянной участницей собачьих выставок.
На одной из них в Сокольниках ей сообщили, что ее выставочные собачки отстраняются от конкурса, поскольку то ли были неправильно повязаны, то ли шерсть недостаточно курчавая и не отвечает пуделиным стандартам...
Сердце шестидесятилетней женщины не выдержало.
Стоял солнечный сентябрь 1952 года.
Могила литератора и собаковода Шкапской находится в Лефортово, на Введенском кладбище.
И ей там не должно быть скучно.
Ведь парой лет позже, неподалеку упокоился большой русский писатель Михаил Михайлович Пришвин, который очень любил и детей, и собак.
Им есть что обсудить, о чем поговорить...
