Из любой ситуации можно извлечь урок. Нет такого забытья, такого кромешного похмелья, которое бы не навело на определенные умозаключения. Прозябание и падение можно критически осмыслить — это лучшее, что мы можем сделать. И вот, упиваясь скукой и равнодушием, я начала чувствовать, что постепенно растворяюсь в теплом бульоне Русского Мира.
В конце концов, что такое Русский Мир? Каким мы видим его на момент публикации? Я набрела на ответ, когда мы в редакции обсуждали положение дел в Мариуполе. Много слов брошено на ветер насчет того, что мы один народ. Дело в том, что среди жителей восточной Украины действительно есть немало путинистов, симпатизантов и потенциальных коллаборантов. Не из симпатий, так ради денег, из страха или в надежде на подачки новой администрации. Точно так же в среде зедарей часто жалуются на «ждунов», которые в свою очередь тянутся к Украине. Люди разные.
Мне попался пост о том, как одна семья жалуется на быт в разрушенном городе: они вынуждены терпеть постоянные неудобства и российские войска. Оборот «вынуждены терпеть» чирканул и зажег меня: но ведь это и есть русские! Независимо от декларируемых взглядов они ментально один народ с нами. Я не берусь утверждать, что там составляет основу украинства, но в фундаменте личности представителей Русского Мира всегда наличествует готовность терпеть, апатия, слабоволие, выученная беспомощность.
Русские — тотально несвободный народ. Исторически. Всякая воля к воле задавлена, а буйные и пассионарные сограждане вычищены посредством репрессий и отрицательной селекции. Раб может мечтать о свободе, заключенный может планировать побег, но русский мобик Кузьмич покорно идет в сомнительного качества лобовые штурмы на украинские укрепрайоны.
Атомизация и малодушие порождают обреченность. Чтобы не добивать нулевую самооценку окончательно, пассивное выжидание и внутреннюю эмиграцию величают хитрым планом. Премудрый пискарик. Гибель нации начинается с гибернации.
Я часто слышу, что свободе противопоставлена справедливость. Господин Рощин на днях запилил удачный текст о том, как две эти идеи уживаются в головах русских людей:
«Почему люди с заниженной самооценкой выбирают «справедливость», а не «свободу»? Потому, что это для них самое естественное поведение. Человек перестал верить в себя, свои силы – очевидно, он не особо верит и в то, что реально в состоянии защищать и отстаивать свои права. Соответственно, у него обостряется желание, чтобы хотя бы был КТО-ТО, кто его права мог и хотел бы отстаивать за него…
…Из-за общего падения личной самооценки (принявшего на самом деле характер реальной психологической общественной эпидемии в нашем постсовке), возможно, снижается и понятие ценности человеческой жизни и своего собственного существования – что и обуславливает удивительную готовность умирать и довольно равнодушное отношение к смерти и перспективе собственной гибели (прекрасная почва для сбора добровольцев на войну).
Еще одно печальное следствие низкой самооценки – озлобление. Человек, в глубине души не верящий в свои силы и склонный ставить себя ниже других, в конечном итоге задумывается о «несправедливости» такого положения вещей, когда другим «дано больше, чем другим», и другие оказываются способны на то, что ты сам не в состоянии никогда в жизни решиться или научиться; тогда приходит зависть, а нею и ее непременная спутница – злоба. А когда низкая самооценка настолько распространена – мы в итоге сталкиваемся с фоновым озлоблением целых общественных страт. Что, впрочем, тоже прекрасно становится основой «военного сознания».
Можно спросить – а почему ж, коли всё так прекрасно складывается для торжества идей справедливости, они тем не менее не становятся реальной общественной силой? Ответ, вероятно, в том, что степень уверенности у российских масс ненароком провалилась ниже какого-то контрольного критического значения, после которого неуверенность уже переходит в тотальную трусость и апатию, неспособность отстаивать на публике вообще НИКАКИЕ идеи».
Что такое свобода? У нее много дефиниций, много имен. Давайте в этот раз воспользуемся толкованием, которое дал философ Сергей Дацюк в одном из стримов:
«Ты свободен только тогда, когда принимаешь неопределенность. Свобода — не состояние, не пространство, а принятие неопределенности, своей самости. Неопределенность возникает в человеке, когда он оказывается один на один с чем-то иным, непонятным, невыразимым. Он не может никак с этим совладать. Выбор между предопределенностью и неопределенностью не зависит от социальности».
Свобода — это неопределенность. Не будем путать ее с психоаналитическим концептом спонтанности. Спонтанность больше похожа на трепыхания мухи, завязшей в паутине. Неопределенность заключается в отказе от заранее заданных социумом сценариев, однако не следует путать ее с эскапизмом, поскольку это точно такой же предопределенный путь, выстроенный via negativa, через отрицание. «Свобода от» не должна сводится к бегству. Мы стремиться к «свободе для».
Сценарии и догмы цементируются в детстве (родители, школа, битие определяет сознание), после чего проходят обкатку в больших и малых коллективах. Нас приучают быть, как все. Лишний раз не высовываться и не переть против течения. Ну а дальше зависит от культурной среды, в которой мы родились. В России, как хорошо известно, инициатива трахает инициатора.
«Тот, у кого есть хороший жизненный план, вряд ли станет думать о чем-то другом» — пел наш друг Цой. Хороший вуз, куда нас подпихивают родители, и последующая карьера — это предопределенность. Наркомания и рок-н-ролл — это предопределенность, ведь мы знаем, куда в итоге причалат Сид и Нэнси. Скромная частная жизнь, желание стать маленьким червячком и плести ниточку пустячкового творчества — уютная, плюшевая определенность. В наше сознание массовой культурой вбиты стереотипы о каждом доступном пути. То, что мы знаем, дороги, нанесенные на карту, — это все предопределенность.
Я не предлагаю свернуть в темную подворотню. Свобода может быть и скоростным автобаном, о существовании которого мы до поры, до времени не подозреваем.
Я не знаю никакой справедливости. Это ложная предпосылка, ловушка восприятия. Люди ищут не справедливость, а безопасность. Низкий риск, малая награда — но ведь и не в награде смысл, а в тепленькой стабильности этого подхода. Мы привыкаем и прирастаем к устаревшим нормам и коллективам, не замечая, как нас вместе с ними в мусорный коллектор уносит мутный ручей. Доходит до абсурда, до вопиющей крайности: на примере путинской России мы видим, что массы продолжают цепляться за стабильность даже тогда, когда лишь радикальные перемены могут спасти положение. Как раз стабильность тащит на дно, что доходит до всякого человека, не завязшего в этом дерьме.
Неслучайно россияне мучаются от эпидемии стресса. Они нутром чуют, что стабильность рушится. Остряки озвучили шуточку: «просмотреть десять тысяч вариантов будущего — это не прогнозирование, а тревожное расстройство». Тоблетосы помогают вернуться обратно на трек и не отвлекаться на рушащийся мир за окном. Еще денек протянуть, и все наладится. Нет такой беды, которую русский человек не сумел бы перетерпеть. «Помер тот, помрет и этот» — скажите это тем, кого он уже пережил. Словом, русский мир и свобода органически не сочетаются. Проще ховаться в подвалах, чем бежать в Польшу или записаться в тероборону.
Свобода — волевой акт. Движение по инерции говорит о том, что мы угодили в лапы предопределенности. Нельзя просто лежать и быть свободной. Запереться от мира, утратить очертания и стать пятном на диване — это то же, что и смерть. Медитация учит нас стать Буддой, а не отрубившимся от сети каменным изваянием.
И выбор… выбор есть всегда. Вспоминаю собственную биографию: в моей судьбе наличествовало полно предначертанных дорог. Я отказалась от большинства из них, проложив собственные. Когда они петлей затягивались на моей шее, я не стеснялась сворачивать на новый путь. И так, шаг за шагом, я пришла сюда.
Можно предположить, что если я не пошла по определенной траектории, то она внутренне мне чужда. Справедливо. С другой стороны, а скольким людям не подходит то, чем они в итоге стали заниматься по жизни? Насколько им тесно в устоявшихся отношениях?
Что мне пришлось преодолеть? Собственное здоровье, очень серьезные заболевания. Многочисленные родительские запреты. Безосновность поисков, неуверенность и сомнения. Даже проклюнувшиеся успехи и признание не затормозили меня, их я тоже отвергла, отдавшись своему Unruhe, беспокойству. Я рассуждаю о свободе, потому что хочу жить свободно. Хочу понять, каково это. Практиковать свободу.
Никогда я не была на сто процентов уверена в правильности маршрута. Уверенность порождает фанатизм. Отсутствие рефлексий дает морализм и начетничество. Тысяча и один пидорас налетят и будут учить вас жизни, стоит им почувствовать, что вы на секунду дали слабину и начали колебаться. У меня нет готовых ответов. Даже сейчас я размышляю в моменте, записывая текст поверх того, что утверждала прежде. Вуди Аллен ерничал: «Я сдавал тест по экзистенциализму. Оставил все места под ответы пустыми и получил высший балл».
Безопасность зиждется не только на предопределенности будущего. Чтобы иметь хороший характер и здоровый аппетит, придется опрокинуть предопределенность еще и в прошлое. Ведь на чем-то же все эти традиции и шаблоны держатся? В школе ведерной клизмой в голову вливают неисчислимое количество советско-российских мифов и мемов. Уроки географии: Россия эта, на Меркаторе распятая. Путинские ретриты в бункер с учебником истории для средней школы и тиражируемыее потом охуенные статьи — крайний случай хронобезумия.
Много в нашем коллективном прошлом священных коров. От безусловной любви к девятимайским ветеранам до безотчетной ненависти к родимому пятну Горбачева. Это тема для отдельного разговора, сойдемся на том, что средний россиянин к попыткам неожиданной интерпретации прошлых событий относится примерно так же, как и к России без Путина.
Я не знаю, что будет, не знаю, что было, и в душе не ебу, что творится здесь и сейчас. Поэтому я открыта для любых дискуссий и теорий. Предопределенность и догматизм не допускают существования альтернативы. А ведь нередко речь не об альтернативе, а о том, что вся картина мира вообще не перекликается с реальностью. Антинаучное, мифическое, магическое сознание. Да, ребята, для интеллектуальных изысканий в первую очередь нужна свобода как возможность дополнить, а то и оспорить вчерашние истины. Постоянное вопрошание и поиск ответов, удивление миру — вот, что нам нужно.
Человеку, не только россиянам, свойственно во всем искать смысл. Ну, хочется ему, чтобы эволюция не была случайностью. Хорошо, когда есть Бог, промысел или иная предопределенность. Ведь так безопаснее. То, что случайно появилось на свет, может не менее случайно и анекдотически сдохнуть. Даже агностики боятся признать, что никакие силы космоса не присматривают за благополучием человечества.
Предопределенность у нас в крови, один из якорей, порожденный нашей тварной природой, не дающий по-нормальному выйти на экзистенцию. Нам обязательно нужно узнать в конце детектива, кто был убийцей. Что ж, подлинная жизнь почти никогда не дает подробных (и честных) разъяснений, почему произошло то-то и то-то. Мы живем в эпоху постправды: даже сидя на пяти разных новостных лентах, не отыщешь, что случилось на самом деле. Картина мира сводится к вопросу веры. Мы не можем контролировать даже то, что происходит с нами. Наш разум — единственное место, где мы всевластны, но именно там царит самый лютый бардак.
Мир не дает никаких гарантий и и никаких обязательств. Можно умереть, так и не увидев свой успех. Такая участь постигла многих художников. Начинать борьбу за правое дело, веря в то, что удастся дожить до того, как семена разумного, доброго, вечного дадут чистые всходы? Какая наивная самоуверенность… Если проект сложнее похода в сортир, то заранее представлять желаемый исход бесполезно. Продуманный сценарий сводится к избеганию любых неизвестных факторов. Только Наполеон мог заявить: «Нужно сперва ввязаться в бой, а там видно будет». Натягивание совы на глобус — это тоже предопределенность.
Дети не могут считаться предельной ценностью. С тех пор как мы приспособились исторгать смех и совершать суицид, мы уже не вполне привязаны к инстинктам и своей биологической сущности. Иметь потомство или не иметь его — одна из множества переменных в нашем уравнении. И продолжение рода может быть как слепым следованием традиции, так и путешествием в неизведанное. Одни и те же вещи могут указывать как на свободу, так и на несвободу. Навальный сидит в тюрьме иначе, чем Ефремов.
В чем же смысл? Нахрена тогда такая свобода? Мне представляется, что эмоции, опыт, чувства и переживания несут ценность сами по себе. Наше существование абсурдно и нелепо, но иногда мы можем наслаждаться хорошей едой, общением, любовью, познанием. В поражениях тоже есть своя красота. Испытывать боль неприятно, но зато можно хвастаться шрамами перед впечатлительной толпой. Свобода — это и жизнь, и осознанное проживание хотя бы некоторых моментов, представляющихся самыми важными и памятными.
А уж какой кайф закончить эту статью, откинуться на спинку кресла и томно взглянуть на результат своей работы.
Не такую концовку я планировала, но эта внезапно показалась мне забавнее.