Сегодня мой рассказ — о замечательном скульпторе Иване Петровиче Мартосе (1754-1835 гг.), глядя на работы которого поневоле думаешь: "Ой, да что ваш Микеланджело! Вот у нас!.."
Родился будущий скульптор в местечке Ичня Черниговской области в семье сотенного атамана. В 10 лет его отправили учиться в Петербург, в Императорскую академию художеств, которую он и закончил спустя 9 лет с золотой медалью. После было 5 лет обучения в Риме, и это повлияло на дальнейшее творчество: влияние античности очень заметно в ранних работах Мартоса, чуть ниже убедитесь сами.
В 1779 году Мартос вернулся в Россию и был устроен преподавателем ваяния в родной академии. К 1814 году дорос до ректора по скульптуре и работал до 1831 года, после чего вынужден был оставить службу по состоянию здоровья: слишком тяжело стало подниматься по лестницам заведения, в которое приходил все свои долгие годы.
Неутомимый труженик, Иван Петрович был верен выбранной профессии. Но, не смотря на высочайшие заказы от императоров и знати, не "зазвездился", как сейчас принято говорить.
Он отличался добрым, скромным и радушным нравом. Когда в возрасте 43 лет от чахотки скончалась его супруга Матрёна Львовна, родившая 11 детей, Иван Петрович оставил в своем доме всех многочисленных родственников жены. И думал более не жениться, однако на старости лет неожиданно вступил во второй брак. А дело было так: в доме жила, среди прочих родственников, племянница покойной супруги, сирота Авдотья Афанасьевна. Как-то Иван Петрович застал сцену, в которой одна из его дочерей надерзила и дала пощечину "приживалке". Та со слезами собралась было уходить из дома, но Мартос, чтобы она себя не чувствовала обязанной, предложил руку и сердце.
Во втором браке у скульптора успели родиться еще двое детей, впрочем, не все ребятишки от двух браков успели вырасти, как часто бывало в те времена.
Скончался Иван Петрович 17 апреля 1735 года и был похоронен сначала на Смоленском православном кладбище в Петербурге, где прошла вся его жизнь (по некоторым данным, Мартос ни разу не посещал родину, уехав оттуда в юном возрасте). Скромное надгробие выбирала вдова.
В 1930х годах захоронение было перенесено на Лазоревское кладбище Александро-Невской лавры, ныне Некрополь XVIII века.
А теперь, разобравшись с биографией, поговорим о творчестве Мартоса. Сразу по возвращении из Рима, в 1780 году, он попробовал свои силы в портретной скульптуре, создав бюст графа Никиты Ивановича Панина, своего покровителя, дипломата и воспитателя императора Павла I. Граф при этом изображен в образе античного философа или патриция. Также по заказу графа были созданы портреты его матери и брата.
Иван Петрович тогда разочаровался в портретной скульптуре, но увлекся скульптурой мемориальной, и следующие 20 лет жизни почти полностью посвятил ей. В то время в России только распространялся обычай воздвигать скульптурные надгробия, и Мартос, вдохновленный мраморными статуями Рима, нашел свою "нишу". К концу XVIII века в Россию пришли все классические аллегории и символы, все типы архитектурных надгробий. Но в большинстве своем переняли русскую культуру и обрели собственный стиль.
Забегая вперед хронологически — после смерти графа Мартос повторил бюст для его надгробия. Скульптуры рядом, предположительно, являются аллегориями: мудрость усопшего и благодарность юности, которой он передал свои знания.
После бюста Панина работами скульптора стали 2 надгробия, которые принесли несомненное признание тогда еще юному Мартосу. Памятник Марфе Петровне Собакиной, урожденной Голицыной, стал одной из первых многофигурных композиций, созданных в России.
Под портретом Марфы Петровны, почившей в возрасте всего 30 лет, изображены прекрасная молодая плакальщица и ангел смерти, потушивший факел — символ оборвавшейся жизни.
Первоначально статуя была размещена на месте захоронения, в усыпальнице Голицыных Донского монастыря. В советское время ее разобрали по блокам и перевезли на хранение в музей им. А.В. Щусева. Сейчас вернули на место.
Второе надгробие, созданное Мартосом в 1782 году — на могилу княгини Волконской Софии Семеновны, урожденной Мещерской, — хранится в Третьяковской галерее.
Здесь так и чувствуется влияние античности: мраморные стелы с барельефами создавали еще во времена расцвета Римской империи. Первоначально надгробие также находилось в Донском монастыре.
Следующим было надгробие графини Прасковьи Александровны Брюс, урожденной Румянцевой. Этому памятнику тоже пришлось попутешествовать: сначала установили в подмосковном селе Глинки, в 1930х перенесли в Донской монастырь, а после разобрали и спрятали в запасниках всё того же музея им. А.В. Щусева. Могила графини, что неудивительно, ныне утеряна.
Воин, припавший к надгробию, олицетворяет безутешного супруга почившей графини, а еще там была такая эпитафия:
Жене и другу
Растите завсегда на гробе сём цветы,
В нем разум погребен, в нём скрылись красоты.
На месте сем лежит остаток бренна тела,
Но Брюсовой душа на небеса взлетела.
Первым для размещения "в уличных условиях" стал памятник Алексею Федоровичу Турчанинову, крупному уральскому солепромышленнику и горнозаводчику.
Здесь у бюста покойного размещен крылатый Хронос, простирающий руку к начертанной в книге дате смерти — 21 марта 1787 года. Рядом стоит плакальщица, почти вровень с бюстом Турчанинова, они оба как бы возносятся над неумолимым временем.
В Некрополе XVIII века можно посмотреть на этот памятник:
Хотя вроде как это копия. Я немного запуталась в противоречивых показаниях источников. Вроде как оригинал хранится в Государственном Русском музее. Но при этом в Благовещенской усыпальнице установлен бюст Турчанинова с этого памятника.
Дальше стоит отметить еще одно прекрасное творение: памятник княгине Елене Степановне Куракиной, дочери генерала-фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина.
На барельефе основания изображены скорбящие сыновья княгини, а над медальоном возлежит безутешная плакальщица. Кажется, можно провести полдня, разглядывая эти безупречные мраморные складки одеяния. Современники говорили, что мрамор в руках Мартоса плачет.
После памятника Куракиной создается надгробие Александра Александровича Нарышкина, царедворца, троюродного брата императрицы Елизаветы Петровны.
Но до нашего времени сохранился лишь рисунок проекта надгробия и его фрагмент (портрет покойного). Либо надгробие целиком не сохранилось, либо не было закончено по каким-то причинам, неизвестно.
Одновременно Мартос приступает к созданию великолепнейшего памятника Артемию Ивановичу Лазареву, который заказали родители, потрясенные смертью единственного сына. До установки памятника отец, Иван Лазаревич, успел скончаться (в 1801 году), поэтому на надгробии выбили и его имя тоже.
Скульптуры памятника — уже не аллегории с их светлой грустью. Они олицетворяют родителей, безутешных в своем горе.
Изначально памятник был размещен в родовой усыпальнице на Армянском кладбище Петербурга, чуть подробнее я уже писала в этой статье. В советское время надгробие перенесли в Благовещенскую усыпальницу.
В Благовещенскую усыпальницу перенесен с Некрополя XVIII века и надгробный памятник княгине Елизавете Ивановне Гагариной, в девичестве Балабиной.
Эта статуя, размещенная на круглом гранитном пьедестале, была отлита из бронзы. Мартос стал обращаться к бронзе все чаще в те годы, а созданный образ стал новым не только для скульптора, но и для всего российского мемориального искусства. Но вы видите, насколько явны до сих пор нотки античности в творчестве скульптора.
А вот еще одно надгробие, которое нынче нельзя увидеть вживую: до наших дней оно сохранилось фрагментарно, а потому было распилено и спрятано в местном музее. А над могилой установили копию.
Этот памятник был установлен на могиле графа Кирилла Григорьевича Разумовского, последнего гетмана Войска Запорожского и президента Российской академии наук, основателя графского и княжеского рода Разумовских.
В последние десятилетия своей жизни скульптор все реже возвращался к мемориальной скульптуре, работая над другими проектами. Но иногда еще создавал новые памятники, как, например, это надгробие графа Алексея Ивановича Васильева, первого министра финансов Российской империи.
Надгробие возводилось в сотрудничестве с архитектором Джакомо Кварнеги. Тоже человек был примечательный и невероятно талантливый. По его проектам было возведено около 30 зданий, в основном в Петербурге, — например, Смольный институт, Дворец Юсуповых на Садовой, Александровский дворец в Царском Селе и Эрмитажный театр.
А к созданию следующего памятника привела трагическая история, которую я, пожалуй, расскажу. Примерно в 1795-1796 годах капитан Павел Васильевич Чичагов посетил Англию, где в доме начальника порта Чарльза Проби встретил дочь его Элизабет. Молодые люди полюбили друг друга.
По возвращению домой Чичагов подал прошение о женитьбе Павлу I и получил отказ: "В России настолько достаточно девиц, что нет надобности ехать искать их в Англию". Только вмешательство графа Воронцова переубедило монарха, разрешение было получено, а чтобы многообещающий морской офицер точно остался в России, ему было присвоено звание контр-адмирала. Это вызвало зависть, и Павлу I тут же нашептали, что вообще-то Чичагов после женитьбы собирается жить в Англии. Да так убедительно нашептали, что Павел Васильевич был обвинен в государственной измене, лишен званий и препровожден в казематы Петропавловской крепости.
Однако вскоре понадобилось его мастерство, так что несчастного из тюрьмы извлекли, отряхнули и поставили командовать эскадрой для десантирования русских войск в Голландии. Задача была выполнена, орден за заслуги получен и все-таки в 1799 году бракосочетание Павла Васильевича Чичагова с Элизабет Проби состоялось. Молодые переехали жить в Петербург, но счастье было недолгим: уже в 1811 году Элизабет скончалась, оставив после себя трех дочерей.
К слову сказать, Павел Васильевич пережил горячо любимую жену на 38 лет, вырастил дочерей и никогда больше не женился.
Безутешный вдовец воздвиг на Смоленском лютеранском кладбище мавзолей с надписью по-английски "На сём месте 24 июля 1811 года навеки я схоронил своё блаженство" и заказал у Мартоса надгробие. В наши дни мавзолей полуразрушен, увы:
А вот надгробие спасли, перенеся в 1930х во всю ту же Благовещенскую усыпальницу, где оно и находится поныне.
Два сердца под портретом, живое и мертвое, скреплены узами навек, и на одном начертано "My only treasure" ("Мое единственное сокровище"), а на втором — "Poorest Paul" ("Несчастный Павел").
Эпитафия тоже по-английски:
O! The tender ties
Close twisted with the fibres of the heart
Which brocken, break them; and drain the Soul
Of human joy; and make it pain to live,
And is it than to live: when such friends part.
Tis the survivor dies
О! Узы нежные,
Сплетенные с биеньем сердца,
Которое разбившись, умолкает и иссушает душу
И радость, и в муку превращает жизнь.
А стоит ли жить, когда друзья такие расстаются.
Тогда и переживший умирает
Тем временем и в Москве можно увидеть надгробия работы Мартоса. Вот этот памятник находится в Донском монастыре и был установлен губернатору Петербурга, действительному статскому советнику, сенатору Ивану Алексеевичу Алексееву.
В 1950х крест от памятника куда-то делся, и был восстановлен лишь в 2018 году. Заодно сам памятник отреставрировали. У меня сохранился кадр, как он выглядел до реставрации, прикладываю для оценки разницы.
Последними надгробиями, которое создал Мартос, были отлитые из бронзы и чугуна крылатые Гении, скорбящие над символической погребальной урной.
Одно надгробие — в Санкт-Петербурге, в Некрополе XVIII века: это памятник Елене Сергеевне Карнеевой, урожденной Лашкаревой.
Второе — в Москве, в некрополе Донского монастыря, установлено над могилой Анны Петровны Кожуховой, урожденной Трубецкой. На надгробии размещена краткая, но такая выразительная эпитафия: "Незабвенному другу от неутешного супруга с четырьмя сиротами". Впоследствии памятник несколько раз повторяли другие скульпторы.
В завершение этого длинного рассказа хочу упомянуть пару других проектов Ивана Петровича Мартоса.
Самым известным творением, пожалуй, является памятник Минину и Пожарскому, установленный на Красной площади в Москве в 1818 году. А еще скульптор получил за эту работу звание действительного статского советника.
Интересно, что изначально памятник предназначался для Нижнего Новгорода. Но когда проект Ивана Петровича победил в конкурсе среди других скульпторов, то он сказал, что видит скульптуру только в Москве, так как события, коим посвящена композиция, происходили в первую очередь здесь.
Сперва памятник установили посреди площади, но в 1931 году, по распоряжению Сталина, перенесли к Храму Василия Блаженного, т.к. из-за постройки мавзолея скульптура перестала "вписываться" в пейзаж. Там памятник находится и поныне.
А еще хочу обязательно отметить скульптуру, которая стала символом Одессы: я говорю о памятнике Арману Эммануэлю дю Плесси Ришелье, первому градоначальнику города.
Открытие памятника состоялось в 1828 году. Эта скульптура стала одной из последних работ Мартоса, и французский герцог здесь скорее похож на римского императора, не правда ли? Мне очень нравится эта статуя.
Надеюсь, что вам понравилось знакомство с творчеством одного из самых примечательных мастеров в стиле русского классицизма. В дальнейшем я хотела бы иногда возвращаться к таким отдельным обзорам, если хватит терпения.