Брать-Давать. Сила Баланса.
из цикла "Вера для Верки" Татьяна Багряна
Когда Верочке вручили шесть тысяч за сшитые шторы, у неё аж в горле пересохло. Показалось так неловко: «Да что вы, да как же так, да зачем. Я же от души». Но родственники упрямо остановили её руку с деньгами и скрылись за дверью.
Весь вечер она ходила сама не своя. Какое-то странное чувство вины за то, что взяла эти проклятые деньги. Села пить чай, и расплакалась. До того стыдно это все было, как-то унизительно.
Ночью Вера вертелась и никак не могла уснуть. На минуту прикрыла глаза и словно наяву увидела бабушку. Та грозила сухонькой ручонкой и приговаривала: «Не смей брать у чужих. Не будет тебе добра. Токмо замараешься.»
«Господи, бабушка, мне уже столько лет, в жизни не взяла чужого. Свое отдам, но чужого не возьму». Вера помнила, что бывали совсем непростые времена, и хотелось буквально выть волчицей, но как только она пыталась попросить денег, помощи, поддержки, будто ком в горле застревал.
Маленькой девочкой Вера любила наблюдать, как у бабушки по двору бегали куры, эдакие пустоголовые птицы, которые клевали все подряд. Однажды серая пеструшка склевала огромный камешек, подавилась и носилась по двору, смешно выпучивая глаза, пытаясь проглотить и вытолкнуть непомерное.
Именно так женщина выглядела и чувствовала себя, ровно как та курица, когда пыталась произнести цену своих услуг или просьбу о чем-то. Оно застревало колом в горле: ни слова вымолвить, ни заткнуть назад.
Зато вот обижаться получалось отменно. На работе никто не ценил, не замечал, как она героически задерживается, перерабатывает, выполняет все-все-все поручения. Но каждый раз повышали, награждали всех вокруг кроме нее.
Подруги давно запропали, у всех дела, свои семьи. Да и кому интересны ее жалобы.
Взялась подрабатывать, но опять же шли свои. Брать денег с них было неловко, стыдно. Поэтому теперь и по выходным строчила, пока в глазах не начинало рябить и не вступало в спину. Работа множилась, все просили, обращадись, но денег почему-то по-прежнему не было, и от этого становилось еще тяжелее.
Она даже как-то злилась на себя. Злилась от этих мыслей липких будто паутина:
что жиpym прожита зря, что не было счастья-то, все пустое, все ненужное, глупое…
Горечь обиды подкатывала слезами: муж увлеченно смотрит хоккей, дети в своих телефонах. Никто не хочет увидеть, как ей, Верке, трудно и тяжело. А не видят, значит, не любят, понятно же.
Ей и в голову не приходило попросить помочь сделать что-то. Разве что заорать от бессилия и жалости к себе. Точно также, как в детстве мать набрасывалась на нее: «Чего расселась? Дет что ли не видишь? Или найду, чем заняться! Ишь, мать одна должна пахать что ли?!»
С детства Веру приучили, что дела надо видеть самой, что женщина — изможденная труженица и помощи просить зазорно, умереть, но не просить. «Не верь, не бойся, не проси».
Много лет она тащила на себе эту клетку ограничивающих убеждений. И вот эта клетка уже впилась в ребра, в спину, в горло, мешая дышать: «Только не просить, терпеть, ползти, держаться, но не выдавить из себя простое: «Помоги, пожалуйста». Всё сама, все одна, как рыбкаа об лёд.
Постепенно чёрное молоко ночи сгустилось, глаза закрылись от усталости и безысходных мыслей. И Вера понеслась в какую-то глубокую-глубокую трубу, её всасывало, кружило, затягивало глубже, дальше, выше.
Снилась бабушка, отец, мама… Снилась маленькая Верка с нелепым красным бантом в волосах. Мама хмурила брови и ругала, отец строжился и тоже что-то кричал. А она была беззащитная и слабая перед ними. И слезы горько катились из глаз, хотелось кричать на весь мир: «Я хорошаяя!»
Маленький оловянный солдатик внутри неё упрямо и гордо стоял на страже, снизу вверх взирая на взрослых. Крошечный игрушечный воин делал всё, чтобы доказать, что она, Вера, живая, что она достойна!
Картинки сменялись, как листы букваря. Вот родился братик Павлуша. Его нельзя обижать, все игрушки ему, все самое вкусное — ему, и самое страшное, если рот мальца разверзается подобно сирене, от истошного плача.
Верка сразу летела в сторону от крика: «Как ты можешь, бессоветсная?!Он же маленький!»
Как же она его ненавидела, ненавидела тогда за свое растоптаное детство, за испорченные игрушки, порваные тетрадки, размалеванные учебники, когда приходилось нелепо краснеть в школе.
А мама только хмурилась: «Сама виновата. Нечего разбрасывать. Он же маленький, а ты большая».
Вера была словно беззажитный зверек загнанный в угол и скаливший мелкие зубки: пусть уж не любят, пусть одна, лишь бы не уничтожали, не давили, не душили её детскую свободу.
А потом толи во сне, толи из воспоминаний, Веру выкинуло в какое-то белоснежное сияющее пространство. И она вдруг увидела маму.
Мамы не было в живых давно, а тут она стояла такая молодая весёлая.
Смотрела на Верку глазами, полными такой любви. Никогда при жизни она так не глядела. У Веры аж защипало в носу и слезы нахлынули: «Мама, прости меня. Прости меня, дуру, я все время думала, что не нужна вам. Всю жизнь доказывала, что я чего-то стою, мне так хотелось, чтобы вы меня просто любили».
Мама положила ей на макушку тёплую сухую ладонь и молча погладила по голове: «Знаешь, Вера, и ты меня прости, я просто не знала, не умела иначе».
Что-то легонько щелкнуло, будто пружина внутри отпустила, и стало так легко-легко, будто ушло все глупое и ненужное.
Затем голос в голове ласково сказал: «Доченька, посмотри на свои ладони прямо сейчас. Правой ладонью ты благо-даришь, левой ладонью – благо-принимаешь. Если не принимаешь, то и дарить будет нечего, поток иссякнет. Принимай…»
И такой жар пошёл через сердце. Вера увидела, как вся планета покрыта золотой сияющей сетью от человека к человеку, от сердца к сердцу, от природы к человеку и обратно. И там, где не было доброты, не было вот этого принятия, любви, доверия, чернели участки живой матрицы, будто отмирая…
Она шла через эту сеть света, подходила к тёмным местам и словно зачарованная шептала губами: «Благо дарю, благо принимаю» … и видела, как оживает пространство, включается жизнь, поток жизни…
На утро Вера проснулась все ещё ясно помня этот странный толи сон, толи что-то еще. Внутри впервые было легко и спокойно.
Вечером встретилась с клиенткой, и взяла заказ на новые шторы. И впервые в жизни назвала цену, честную, достойную, действительно сколько стоил её труд, её опыт, обучение, её время, которое она могла бы потратить на отдых, семью, саморазвитие. И удивительно, но клиентка с радостью согласилась.
Тогда Верочке показалось это таким странным. Но внутри стойким оловянным солдатиком проснулась Самоценность, и она улыбнулась.
Впереди ждало много интересных заказов, перспективных работ. И каждый раз, когда ей было неловко назвать вдруг цену услуг, она тихо шептала про себя: «Благо-дарю, благо-принимаю. От сердца к сердцу».