2-я часть Эрик
(2)
С широко раскрытыми глазами и пока ещё не вполне понимая всего, что услышал, мужчина сидел в кресле абсолютно недвижимо.
- Кстати - продолжал молодой человек - относительно активной работы клеток по восстановлению и заживлению покрова человека.
В нашей лаборатории, как только я передал эту информацию, над этим очень активно начали работать и на сегодня уже готовы первые результаты и образцы. Вот только опробовать их у нас некому, поскольку у нас не такой состав кожа, как у вас. А здесь проводить испытание здесь без тебя я не решился.
Мужчина понемногу начал что-то соображать.
- Хорошо - наконец, смог он произнести - Прости… я немного устал… и хотел бы принять душ и переодеться, кстати, где он?
Поднявшись с кресла, мужчина вернул брошюру на место в книжном шкафу. Молодой человек жестом пригласил его следовать за ним и прошёл по комнате прямо к двери между секретером и диваном и открыл её.
- Здесь твоя комната.
Справа дверь в ванную комнату. Там всё на местах, ты сам знаешь. Одежда в шкафчике на вешалке, а я пока сварю тебе кофе.
Молодой человек отступил, пропуская мужчину в комнату, и вышел из гостиной. А мужчина вошёл в комнату, медленно и как можно тише, как будто боясь кого-нибудь спугнуть, закрыл за собой дверь и осмотрелся.
Прямо перед ним, под стеной стояла огромная кровать с высокой, до самого верха проёма над ней, синей, в серебряных шляпках обойных гвоздей, спинка кровати. Она шикарно вписывалась в большой шкаф, от огромного окна-двери, похоже, прямо в сад, слева, вдоль всей стены и вплотную к стене справа, в которой находилась полуоткрытая дверь, как ему было сказано, в санузел.
Над кроватью красовался такой же огромный, даже немного большего размера, чем сама кровать, синий, прошитый крупными серебряными нитями балдахин.
Справа от кровати, дверца шкафа была приоткрыта и сквозь щель просматривалась висящая на вешалках одежда.
Мужчина повернулся к двери санузла, подошёл к ней и открыл её.
Куда бы он ни кинул взгляд, там находилось то, что он ожидал там увидеть. Шампунь, бритвенный станок, зубная щётка, полотенца и прочее, прочее, прочее, включая всё необходимое оборудование.
Глубоко вздохнув, мужчина поднял вверх глаза и перекрестился.
- Слава Тебе, Господи - сказал он - хоть сейчас ты дал мне немного радости в жизни.
***
Метроном ровными долями делил время, которое почему-то, как он не старался, пробегало так быстро, что казалось, его никогда не хватит на то чтобы хоть когда-нибудь закончить репетиции и, наконец, сыграть всё произведение целиком.
Римма проигрывала и проигрывала, поначалу казавшиеся неимоверно сложными и только после несчётного количества репетиций, оказавшиеся такими простыми пассажи.
А метроном продолжал равномерно щёлкать и этот ритм настолько глубоко поселился в её голове, что, казалось, она сможет даже во сне ровно, как этот не устающий метроном, отмерять такие ровные участки времени и её жизни.
Любовь к музыке, именно к скрипичной музыке, которую так не понимают юные бесшабашные головы и сердца, Римме передалась от её бабушки, когда-то очень известной и виртуозной скрипачки. И самое приятное и любимое место в каждом её дне, было время вечерней сказки, когда бабушка дополняла бурлящий рокот её бархатного голоса мягкими и нежными звуками её волшебной скрипки.
И каждая сказка, даже много раз слышанная Риммой, каждый раз представлялась ей, как будто только что родившейся, прямо из-под смычка её любимой бабушки.
Бабушкина любовь и к инструменту, и к музыке, настолько глубоко проникла в маленькие, светлое и доброе сердце Риммы, что как только она смогла сама поднять смычок и удержать скрипку, она начала заниматься. Ей очень хотелось научиться играть так же, нет, так же, вряд ли получится, хотя бы приближённо, как играет бабушка. Однако бабушка всегда настаивала на том, что именно Римма должна играть лучше, чем она.
Занятия сменялись выступлениями, выступления - занятиями и этот клубок непередаваемы эмоций, настолько обвил жизнь Риммы и бабушки, что они почти слились в единое целое.
Бабушка настолько требовательно и с глубочайшей любовью к единственной внучке, отдавалась преподаванию, что все её переживания и во время занятий и, особенно во время выступлений Риммы, незаметно для всех, растворили её в вечной музыке и жизни.
Этот удар Римма, вряд ли бы смогла пережить, если бы не письмо, оставленное бабушкой лично ей.
“Милая моя девочка.
Вот и пришло время, когда ты стала большой и в жизни, и в музыке.
Я отдала тебе всё, что смогла и, как оказалось, мне больше нечего тебе дать. А ты только в самом начале пути. Теперь ты понимаешь, почему я настаивала, чтобы ты не уничижала своих способностей и стремилась к большему. Я всегда знала, что ты сможешь достичь на много больше, чем когда-то достигла я.
Сейчас у тебя наступил самый ответственный период в твоей жизни - ты сама должна перейти из детства с бабушкой во взрослую жизнь. И не вздумай мне говорить, что меня нет, слышишь? Я всегда с тобой и всегда рядом, и ты это обязательно будешь чувствовать, даже когда будешь стоять на сцене совсем одна.
Мы с тобой выбрали прекрасное произведение для нашего конкурса.
Паганини тоже остался один, кстати, у него не было рядом бабушки, как у тебя, но он смог написать много до сих пор живущей музыки. И «Венецианский карнавал», который ты непременно великолепно сыграешь, будет твоим подарком для меня. Я обязательно буду рядом и проконтролирую.
А сейчас заниматься, понятно?!
И не вздумай меня предать. Я тебя очень люблю”.
Слёзы капали на листок и начали размывать буквы так аккуратно и каллиграфично выведенные бабушкой её любимой перьевой ручкой. Римма испугалась, что испортит эту память и быстро вытерла слёзы. Ей, как будто показалось, что в этот момент бабушка улыбнулась ей, хотя она и сидела с низко опущенной головой и Римма поняла самое главное, чего до сих пор ей никто не говорил - только своей жизнью, она сможет доказать свою любовь и глубокое уважение к её любимой бабушке.
Когда на приёме заявок на фестиваль Римму спросили, какое она представит произведение, она еле сдержалась, чтобы не утроить скандал.
- Откуда вы только взяли это ничего не имеющее общего с музыкой слово? - возмутилась Римма. - Музыку не производят! Она как ребёнок рождается и живёт или, в крайнем случае, существует. Она не вещь, не агрегат, не станок, в конце концов. И вы после этого называетесь музыкантами?
Это было что-то неописуемое.
Комиссия была в замешательстве, председатель покраснел и не знал, куда спрятать глаза, а Римма приготовилась к тому, что её выставят из аудитории.
Прошла минута, другая, все немного успокоились и к удивлению никто никого никуда не выставил. Председатель конкурсной комиссии спокойным голосом повторил вопрос.
- Так, какое произ… простите, чью музыку вам вписать в заявку?
- Паганини - так же спокойно ответила Римма.
Члены комиссии переглянулись.
- Паганини? - улыбнулся председатель, смерив глазами хрупкую фигурку Риммы, и уважительно кивнул головой. - Ждём вас. Благодарим, ждите приглашения.
Римма, не веря тому, что только что услышала собственными ушами, кивнула головой в ответ и вышла из аудитории, попав прямо в объятия бабушки, которая, как и все настоящие бабушки стояла под дверью и всё прекрасно слышала.
В этих объятиях было всё; и безмерная любовь, и всеобъемлющая надежда, и безграничная вера. И это всё бабушка от всего сердца, от всей души передала Римме.
И вот теперь она нет, не одна, а в окружении всех этих чувств, переданных ей бабушкой, настойчиво и планомерно занимается, занимается и занимается. Чтобы выказать всю свою любовь к своей прекрасной и самой лучшей на свете бабушке.
***
Я вышел в гостиную, и мягкий запах кофе защекотал в носу.
Лёгкие спортивные брюки, слегка расклешённые книзу и футболка с тугим рукавом три четверти, сидели на мне как влитые. Ткань и там, и там, была необычайно лёгкой и приятной на ощупь. Да, это - не больничная пижама.
Он вошёл в гостиную с подносом в руках, на котором стояла чашка кофе и тарелочка с парой бутербродов с сыром.
- Как это хорошо - сказал я - принять душ дома.
Он поставил поднос на стол.
- Вот и хорошо - как всегда спокойно сказал он - а я принес тебе кофе.
- Благодарю – улыбнулся я в ответ и, взяв чашку с кофе, присел на диван. - Ты тоже можешь расслабиться.
- Я, в общем-то, не напряжён - ответил он.
- Я имел в виду - уточнил я - принять свой обычный облик.
- Ну, если обычный, тогда я здесь не помещусь - сказал он и посмотрел на потолок.
- Хорошо, делай так, как тебе удобней - я сделал глоток кофе.
Обволакивая язык и нёбо, приятная, с горьковатым привкусом влага, пропекая гортань, медленно прогревала желудок.
- Благодарю - сказал он – как скажешь.
Он скинул домашний халат, так хорошо сидящий на нём, и положил его на кресло. Под халатом был только он, но весь его облик, как по мановению волшебной палочки начал меняться.
Кожа на лице пришла в движение и, местами расправившись, местами наоборот - напрягшись, полностью изменила его лицо.
Голова оказалась достаточно большая, в основном круглая, но, слегка вытянутая вперёд. С двумя большими глазами, посаженными, можно было бы сказать по обе стороны переносицы, как у человека, но переносица, в привычном для нас понимании, как таковая, отсутствовала.
Это было просто костное удлинение, которое тянулось до самых, если так можно сказать, губ, которых тоже не было, и там растекалось по округлой форме передней части лица, перетекая в подбородок.
Четыре отверстия диаметром с копеечную монетку, размещающихся с правой и левой стороны единой целой передней части лица попарно, замещали ему и нос, и рот. И, как я понял, дыхание для него было совершенно не обязательным и ему не нужно было отдельно ни ротовое, ни носовое отверстия.
Вместо ушей у него были маленькие, ничем не прикрытые круглые отверстия.
И все это держалось на довольно широкой короткой шее.
Тело его тоже претерпело некоторые изменения.
Во-первых, он стал двухметровым в высоту, учитывая, что - это только половина его полного роста.
Телосложение его полностью соответствовало человеческому - голова, туловище, две ноги и две руки. Была, правда, небольшая разница.
Несмотря на то, что руки и ноги у него были одинаковой формы, и согласно пропорциям, ноги длиннее и толще чем руки, на его ногах и руках было только по три пальца. На руках - большой, указательный и безымянный, а на ногах - три пальца одинаковой длинны.
Его крепкое, правильно сложённое туловище, было покрыто плотной, матовой и сероватой кожей и не имело никаких половых признаков.
Это был Энер.
Вот-вот, именно - Энер.
Он, действительно оттуда и он - это - ОН.
Я зову его - Эрик.
Так проще, да и внимания меньше привлекает, а он полностью согласен. Ведь до этого, у него вообще не было имени. Он был просто Энер-5/70, что значит - семидесятый (по номеру) Энер пятого уровня.
За период моего заточения, мы много общались, много разговаривали. Кстати, это именно благодаря ему была написана моя первая книга.
Именно он всё это мне рассказал, и об экспедиции, и о ковчеге Ноя, и о многом, многом другом.
За всё это время мы настолько сдружились… сколько же лет прошло? И не вспомнить. Ну, да, ладно.
Мы сидели рядом, я на диване, Эрик в кресле.
Он просто сидел, с закрытыми глазами, откинув голову на высокую спинку кресла, а я пил свой кофе и ел бутерброды с сыром.
Как же ему должно быть хочется расслабиться и отдохнуть от постоянного контроля над своим обликом, когда он находится в человеческом обществе – думал я. - Ведь это должно быть так неудобно всё время находится в совершенно неудобном состоянии.
- Благодарю тебя за твою заботу - вдруг, прозвучал голос Эрика. - Мне действительно было трудно поначалу, когда я только учился, я тебе об этом рассказывал, но сейчас всё совсем по-другому.
Я вижу объект и задаю программу костному механизму и кожному покрову и всё. Дальше, при помощи зеркала некоторые корректировки и подгонка, Правда, только на первоначальном этапе. Потом срабатывает система запоминания, и вся информация откладывается в архив. Так что, при необходимости, достаточно только знать, какой именно облик мне нужен. Вот и всё.
- То есть, ты совсем не устаёшь, когда преображаешься? - подумал я, не переставая жевать.
- Совершенно - ответил Эрик, всё так же лёжа на кресле и даже не открывая глаз. - Мне, ведь, не нужно ничего напрягать, а сокращение клеток кожи и костного механизма, так же, как и сокращение или удлинение системы движения или как вы говорите - мышечных тканей, требует только программной задачи. И напрягающиеся или сокращающиеся элементы, передают все свои компоненты соседствующим элементам. Так что, всё сохраняется и ничего никуда не девается. Мы ведь для этого и создавались.
- Для чего, для этого - спросил я, не до конца понимая, о чём он говорит.
- Для тог, чтобы выполнять определённую работу по подготовке площадок и оборудования для реализации текущего проекта, и чтобы незаметно приходить и уходить тогда, когда это необходимо для поддержки нуждающихся. Только нас не должны были не видеть, не запомнить.
- Но, сейчас - спросил я - ты же сейчас отдыхаешь?
- Это двоякое состояние - ответил Эрик, продолжая сидеть так же неподвижно. - Именно сейчас, я проверяю все свои узлы и системы и отслеживаю общее энергетическое наполнение, то есть - работаю. Но, если судить по моим действиям, коих я не совершаю с точки зрения физической деятельности, тогда, можно сказать, что я отдыхаю. Хотя и это определение не является точным.
Эрик открыл глаза и повернул голову ко мне.
- Я вижу, ты уже покушал - я утвердительно кивнул - тогда, приглашаю тебя на экскурсию, если не возражаешь.
Эрик поднялся с кресла, я встал с дивана.
- А, давай - улыбнулся я.
- Тогда - сказал Эрик и взял поднос с чашкой и тарелочкой со стола - начнём сначала, заодно и отнесём всё на место.
И Эрик направился к выходу из гостиной, а я проследовал за ним.
(продолжение)