Страшные истории.Часть 3

Дело №...

Здравствуйте, господа. Я хочу рассказать вам историю, которая не дает мне покоя уже не один год, заставляя не спать по ночам, до утра копаться в архивах и записях. Это произошло давным-давно, когда я учился в юридическом ВУЗе. Веселая была пора, да уж. Впрочем, рассказ не о моих студенческих годах, а о моем сокурснике. Точнее, о том, что с ним произошло.   

Веселый парень. Был. Шутил вечно, дурака валял. Не обделила природа паренька чувством юмора. Вот только за несколько месяцев до того, что случилось, мы стали замечать, что шутит он как-то надсадно, будто из последних сил. Вроде и не хочет парень веселиться, а все равно продолжает, с надрывом, отчаянно как-то. Как если бы не хотел, чтобы кто-то заметил, что с ним что-то не так.   

Заметили. Вот только значения никакого не придали, дети же. Изменился человек, да и Бог с ним. Да и не сказал бы он ничего, как ни выпытывай. Упрямый был.   

Был... Не пришел однажды он в институт. Раз не пришел, на следующий день опять нет, через день тоже. Ну и решили мы с друзьями его проведать, узнать, что и как, может, помощь нужна.   

Нужна была, да только припозднились. Дверь в квартиру была не заперта, и мы беспрепятственно вошли к нему домой. Мне нисколечко не стыдно признаться, что я расстался с содержимым своего желудка, едва переступив через порог и увидев, что творится у него в комнате.   

Его голова покоилась на полу, у входа в коридор, устремив взгляд подернутых пленкой глаз в сторону двери. Вокруг валялись куски его тела: палец, еще палец, кусок мяса с торчащим из него обломком кости... Кишечник был аккуратно размотан и развешан по комнате, как гирлянда на елке. И все стены покрыты десятками кровавых отпечатков ладоней.   

Как выяснилось позже — все отпечатки принадлежали ему. Что бы ни сотворило с ним такое зверство, он был жив львиную долю всего процесса. Боролся. Пытался бороться, точнее.   

Ну и все на этом. Дальше следствие было. Скоротечное весьма, что неудивительно. Парнишка на наркотиках сидел крепко. Списали все на разборку, попытались пробить контакты, да не вышло ничего. Очередной висяк, и дело отправилось в архив. Всё. Забыли.

А вот я не забыл. Не смог просто. Спиться хотел, да не спился. Закончил учебу, на работу устроился в милицию. До следователя дослужился. Ну и поднял на свою голову из архива то дело.

По заключению выходило, что бедолагу не порезали на куски — порвали. Голыми руками, значит, взяли и разорвали на много неаппетитных кусочков. История ах, не правда ли?   

Но и это не все. Прилагался к вещдокам дневник. Кровью заляпанный, что мама не горюй. Большинство текста нечитаемо совершенно, а что читаемо — откровенный бред с определенного момента.   

А момент этот — как познакомился он в баре с каким-то хмырем. Тип мутный, как парень описывал, странный какой-то, дерганый. Но разговорились они, пили, шутили. И вроде как типу этому парень так понравился, что он тому предложил, значит, вроде как шутом у него побыть.   

Да-да, так и написано, мол веселый ты друг, а давай шутом ко мне. Ну тот по пьяни и согласился, о чем вскоре и пожалел. Тип, похоже, не простой оказался.   

Дальше читал урывками, что разобрать смог. По всему выходит, что этот хмырь ему начал по ночам мерещиться в темных углах. И в кошмарах сниться. И все требовал веселить его. Приходилось веселить, и успешно, до поры.   

А вот последняя запись, вроде как датированная днем смерти, если заключение не врет и я правильно смог цифры разобрать. Шизофазия полнейшая с редкими проблесками смысла:   

«...сломался. Испортился. Шутка не смешная. А тени-то, тени. И скребется, зараза, по потолку. Ну что ты пялишься на меня? Что смотришь? Убери тени! Убери! Убери! Убери! Откуда? Не стучись. Я тебе не открою. Сказал, голову мне оторвет и комнату украсит. Не смешная шутка. Не смешная. Шутка не смешная. Не врет. Сказал, я оценю. Больно. Больно, сволочь. Отстань! Убери тени! Убери! Сказал, пора. Сказал, бросай. Я брошу. Я в тебя брошу. Вот этой тетрадкой сейчас и брошу...».   

И все. Не знаю я, может, конечно, и разборка это была. Но только чтобы человека так порвать, это кем же надо быть? Да и знал я его достаточно неплохо. Ну да, травку он покуривал, а кто студентом не был? Но чтобы от травы такое мерещилось и здорового человека с катушек свело... Не верю.   

Вот и сижу теперь, «висяки» старые в архиве просматриваю. Может, было что подобное еще. Страшно мне, но любопытство сильнее. Вдруг не один наш парень шутом у хмыря этого подрабатывал. И, может, не одно такое дело в архиве пылится.

Тётя Лена

История эта произошла десять лет назад. В моем подъезде жила семья — мама, папа, дочь. Жили дружно, никто ничего плохого про них сказать не мог. Приятно было смотреть на их всегда дружелюбные, улыбающиеся лица. Может быть, иногда они ловили завистливые взгляды в их спины.   

Но случилось несчастье. Отец с дочерью погибли в автомобильной катастрофе, возвращаясь вечером с дачи домой. Елена — жена и мать — узнала об этом только спустя сутки, потому что осталась на даче досаживать огород. Похороны, поминки... Через месяц её трудно было узнать. Из красивой, молодой, жизнерадостной женщины она превратилась в старушку. Замкнулась в себе и старалась не попадаться никому из знакомых на глаза, видимо, устала от постоянных соболезнований. Так бы шло все своим чередом, если бы ни одно «но».   

С опеределенного момента я вдруг стала замечать за ней, что она топчется около подъезда и заходит в него только с кем-нибудь из соседей. Хотя раньше она этого, наоборот, избегала.   

Как-то раз вечером, подходя к своему подъезду, я заметила Елену, которая делала вид, что она что-то тщательно ищет в своей сумочке. Я подошла к ней и поздоровалась. Завязался ничего не значащий разговорчик, в ходе которого я заметила её странное поведение. Разговаривая со мной, она несколько раз резко поворачивала голову, чтобы оглянуться назад, и снова улыбалась при этом как-то виновато. Потом, вплотную подойдя ко мне, она с полуулыбкой на лице тихо спросила:   

— А ты позади меня никого больше не видишь?

Я опешила от этого вопроса. Ответила ей, что вроде бы нет никого там. Тогда она резко засобиралась, подхватила меня под локоть и прямо-таки потащила в подъезд (кстати сказать, она жила на первом этаже). Что-то тихо мне говоря, она ключом быстро открыла дверь и стремительно захлопнула её перед моим носом. Я так и не поняла, что она мне говорила.

В течении пары недель (окна моей кухни выходят как раз над подъездным козырьком) я наблюдала, как тетя Лена вела себя странно. Она шла по двору, постоянно оглядываясь, иногда странно подпрыгивая и дёргая руками, как-будто кто-то незримый хватал её за локти.   

Однажды ночью соседи Елены вызвали милицию, услышав жуткие вопли из её квартиры. Но она так дверь никому и не открыла, сказав, что у неё всё в порядке, просто случайно включила громко телевизор.   

Странное поведение Елены стало предметом для пересуда у всех наших соседей. На все вопросы она отвечала загадочной улыбкой. В общем, в конце концов все решили, что она двинулась умом после потери любимых ею людей. И перестали обращать на неё внимание.   

Как-то я сидела дома, и раздался звонок в дверь. Это был наш участковый. Он спросил, давно ли я видела тётю Лену. Подумав, я ответила, что где-то неделю назад. Спустя пару часов я услышала силь   ный шум на лестничной клетке. Вышла, смотрю — МЧС вскрывает дверь квартиры Елены. Надо сказать, дверь у неё была не из дешёвых. Там же стояли люди из милиции, управдом и старшая по подьезду. Я не стала вмешиваться, моё присутствие было бы там лишним, да и из окна кухни мне все равно было видно, что творится у подъезда.

Через какое-то время милиционеры вынесли черный пластиковый мешок. Приехала «Скорая помощь», где потом откачивали нашую старшую по подьезду. Конечно, мне было любопытно, что случилось, но, поняв, что произошло самое плохое, я не спешила лезть с вопросами.   

Позже я узнала вот что. Тело тёти Лены нашли в ванной, наполненной водой. В самой ванной комнате царил хаос. Пластиковая шторка была просто разорвана, на руках Лены некоторые ногти были просто сорваны, и полоски крови уже запеклись на кафельных стенках ванны. В воде плавали вырванные клочья волос с головы тети Лены. Она лежала вниз лицом в воду. Создавалось такое впечатление, что её насильно топили, но она неимоверными усилиями пыталась вырваться. Дверь и окна в квартире были заперты изнутри, а ручки на окнах даже были примотаны друг к другу какими-то проволочками, чтобы при открытых ручках нельзя было открыть окно.   

Естественно, всё списали на самоубийство. А меня до сих пор не покидает мысль, кого же тетя Лена тогда видела за своей спиной. Наверно, в тот страшный день им все-таки удалось подойти к ней достаточно близко...

Из погреба

Когда я был маленький, мне часто снился один и тот же сон. Я на даче сплю в комнате на первом этаже и вдруг слышу стук из столовой. «Тук-тук, тук-тук», — так стучит крышка погреба, когда ее пытаются открыть. Кому же взбрело в голову лезть в погреб среди ночи?   

— Пап, это ты? — кричу я из постели, не решаясь пойти проверить.

«Тук-тук, тук-тук», — стучит крышка в столовой. Никто туда не залезает, приходит мне в голову, кто-то хочет выбраться оттуда. Будто в подтверждение моих слов крышка ударяется об пол: «Хлоп!». В нос ударяет запах подземелья — холодный запах сырости, земли и гниющей картошки. Я вгрызаюсь зубами в одеяло. За моей дверью раздаются крадущиеся шаги. Он уже рядом, думаю я. И просыпаюсь. После пробуждения я неизменно плакал и бежал к маме, повторяя: «Мамочка, он уже рядом, он уже рядом...».   

На даче я всегда спал на втором этаже и прислушивался — не стучит ли в столовой крышка погреба. Но я рос, и сон посещал меня все реже. В подростковом возрасте я вообще забыл об этом, но, приезжая на дачу, внизу все равно не спал. В той комнате из сна спала моя младшая сестра Вика — там стоял телевизор и хорошо ловил мобильный Интернет, что она считала предметом моей большой зависти. Конечно, она знала про сон и часто подшучивала надо мной. Ее шутки из разряда: «Мне тут из погреба передали, что ты их давно не навещал», или: «Тут чувак из погреба заходил, тебя спрашивал», — порой выводили меня из себя. Но однажды она решила надо мной подшутить всерьез.   

Одной июньской ночью во время страшной грозы в нашем дачном домике раздался жуткий крик. Я подскочил на постели, думая, что мне это просто приснилось, но тут вопль повторился, еще громче и страшнее, чем прежде. Я собрал волю в кулак и решил спуститься и посмотреть. Мы с Викой ночевали одни — родители еще не вышли в отпуск. Я сунул ноги в тапки и поплелся по лестнице. Я рассчитывал на то, что Вика просто смотрит «ужастик» (она была фанаткой всякого голливудского мусора), поэтому спокойно прошаркал по лестнице, как вдруг услышал: «Тук-тук». Я замер на предпоследней ступеньке, как вкопанный. «Тук-тук», — повторилось снизу. Недалеко от лестницы располагался погреб. Я хотел позвать Вику, но в горле пересохло. С улицы послышались раскаты грома. Я сплю, думал я, это снова мой давний сон, сейчас крышка откроется, и я проснусь...   

«Хлоп!» — услышал я. И следом: «Бу-у-у-у!» — громкий крик Вики и ее хохот на всю столовую. Я не знаю, какая сила удержала мочу в моем мочевом пузыре, но я был ей тогда донельзя благодарен. Я на автопилоте включил свет и уставился на выходящую из погреба сестру. Какая дура среди ночи будет вопить не своим голосом, а затем залезет темный погреб, только чтобы напугать брата? Она смеялась и что-то говорила про мое выражение лица, а я не замечал ничего, кроме того, что что-то темное шевельнулось рядом с ее ногой, пока она вылезала. Может, просто тень?   

Я обозвал ее дурой и вышел на улицу. Списал все на стресс и больное воображение, но при мыслях о погребе у меня дрожали колени. Я по-быстрому справил нужду в соседские кусты (мне лень было ползти к туалету, который стоял на краю участка, тем более под дождем, а соседские кусты так заманчиво растут прямо рядом с калиткой) и вернулся в дом, стараясь не думать о погребе. И услышал Викин испуганный голос. Она звала меня по имени. Я посчитал, что купиться два раза на одну и ту же шутку (а потом опять бежать облегчаться) будет уже перебором, и проигнорировал ее зов. Подойдя к лестнице, я обнаружил, что на месте крышки погреба (я честно старался туда не смотреть, но не смог) зияет зловещая дыра, и отшатнулся.   

— Ты опять? — закричал я каким-то позорно тонким голосом. Но мне никто не ответил. Я уже потянулся к выключателю, когда позади меня скрипнула половица. Крадущиеся шаги... В нос ударил запах подземелья. Мамочка, думал я, он рядом, он уже рядом...

И тут я вдруг осознал, что это вовсе был не сон. Это был не сон! Он приходил ко мне, когда я был маленький и спал на первом этаже! Я слышал стук погреба и крадущиеся шаги, я чувствовал запах гнилой картошки, я лежал в темноте и грыз одеяло. И он подошел к двери. Он был рядом...

Однажды, когда я был в классе восьмом, мой сосед по даче, который угощал меня сигаретами и разрешал курить у него на крыльце, рассказал мне одну странную вещь:   

— На прошлой неделе меня кто-то позвал из вашего домика, — сказал он, смущенно улыбаясь, будто понимал, что несет бред, и заранее извиняется. — Я знал, что тебя там нет — у вас на калитке висел замок, — и я подумал, что мне послышалось, но меня опять позвали. Несколько раз. Странно, да? Если бы моя бабка была жива, она бы сказала, что у вас домовой.

— Домовой, — эхом повторил я, а он как ни в чем ни бывало заговорил о позорном поражении «Динамо». Вроде ничего особенного, но я часто вспоминал этот разговор. Тем более, что соседа своего я после этого ни разу не видел. Он продал свой участок.

— Домового испугался, — шутил папа, когда я рассказал ему эту историю. Я смеялся вместе с ним, но теперь мне это не показалось смешным. Может, он просто откликнулся на зов?..

Теперь, стоя перед выключателем той, слушая раскаты грома за окном и шорох шагов за спиной, я думал только об одном — не откликаться на зов. И он позвал. Снова, как тогда в раннем детстве — я вдруг все вспомнил — я лежал в своей кровати и жевал одеяло, а странная тварь из погреба, воняющая сырой землей, звала меня из-за двери голосом мамочки. Но дети не такие идиоты — их не проведешь глупой имитацией голоса. Я не откликнулся тогда. Не откликнулся я и теперь — ровно через десять лет — услышав за спиной голос Вики. Он был сначала настойчив, потом жалобен, а затем презрительно шипел, коверкая мое имя до полной неузнаваемости. Я слушал пятящиеся шаги, глядя, как за окном светлеет на глазах. Раздался странный скрип, и крышка погреба плюхнулась на место. На наш дом обрушилась пугающая тишина. Гроза за окном стихла, постепенно наступало утро. Я громко выдохнул и включил все-таки свет.   

И вот тут меня посетила самая страшная мысль — Вики дома нет! Мне не нужно было входить в ее комнату, чтобы понять, что ее там тоже нет. Ее нет ни в одной комнате в доме, ее вообще больше нигде нет, как и того соседа. Я выбежал из домика и до полудня просидел на остановке, ежась от холода и подозрительных взгядов бабулек. Когда вернулись родители, они искали Вику (в домового они не поверили, как и в то, что я той ночью был дома), потом полиция искала Вику, поисковые собаки искали Вику, даже местные садоводы искали Вику. Они даже проверили погреб, но ничего, кроме мешков с картошкой, не обнаружили.   

Мы уже продали домик. Когда мы уезжали оттуда в последний раз — мама, убитая горем, на переднем сидении, хмурое лицо папы в зеркале заднего вида, — я увидел, что миловидная рыжеволосая женщина, купившая наш участок, стояла у нашей (теперь уже ее) калитки, держа за руку своего маленького сыночка. У мальчика было серьезное лицо, он смотрел прямо на меня. «Не откликайся на зов», — шепотом сказал я. Наша машина задним ходом выехала с аллеи.

Лишний подвал

Я жил на тот момент в старом, послевоенной постройки, доме. Дом этот примечатален тем, что строили его пленные немцы через несколько лет после окончания войны. Дом небольшой — всего два подъезда и три этажа. Построен на совесть, и если бы не раздолбайство коммунальщиков, до сих пор был бы в отличном состоянии. Ещё в нашем доме есть подвал — роскошь по нынешним меркам. Каждой из 18 квартир в этом подвале выделено отдельное помещение. Об этом подвале и пойдёт речь.   

Наш подвал был примечателен тем, что периодически превращался в болото — в непролазную топь, которая источала такие запахи, что мимо него тошно даже ходить, не то что заходить внутрь. Всякий раз коммунальщики что-то делали, и запахи на некоторое время исчезали. Хотя, если спросить любого из жителей дома, никто коммунальщиков этих никогда не видел, однако, работа делалась.   

Вторая достопримечательность нашего подвала заключается в том, что в нём 19 помещений (не считая коридора). Неизвестно, зачем немецкие строители выстроили ещё одно лишнее помещение, отобрав тем самым место у двух соседних. Дверь в лишнее помещение, надо сказать, была добротная — железная дверь в два пальца толщиной, изъеденная кое-где ржавчиной. Она никогда не запиралась, постоянно ходила ходуном и сильно хлопала о стены, что неизменно заставляло вздрагивать. Такое поведение этой двери было сложно объяснить — действительно, откуда в изолированном помещении возьмётся такой силы сквозняк, чтобы играть такой массивной дверью, словно лёгкой фанеркой? Несколько раз соседи порывались пойти и выяснить, откуда же так тянет, однако энтузиазм таял всякие раз, когда человек подходил к этой самой двери. Возможно, дело было в запахе — запах из 19-го помещения шёл какой-то особенно мерзкий: видимо, починка канализации в этом помещении в обязанности ЖКХ не входила. А возможно, дело было в самой двери, к которой совершенно не хотелось прикасаться. Это была не просто дверь, к ней по углам и по центру были приделаны этакие металлические заклёпки в форме круга, покрашенные в белый цвет. Краска должна была со временем истереться, однако, похоже, её кто-то постоянно обновлял. Была и другая причина, по которой люди не хотели идти «на разведку» — гнетущее чувство опасности, страха. Оно поглощало человека, когда он делал пару шагов за порог 19-го помещения. Страх, что, сделай он ещё несколько шагов, и дверь за ним захлопнется с глухим ударом и больше уже не откроется никогда. Так мы и жили, обходя чёртово помещение по противоположной стене коридора.   

Жил у нас в доме «штатный алкаш». Все звали его дядя Федя. Это был совсем незлобивый мужичок. На таких, когда они выпьют, нападает неудержимая страсть что-нибудь поделать. Во время одного из таких душевных порывов дядя Федя решил повесить на эту дверь большой амбарный замок — «чтобы уж наверняка». Он даже смог где-то раздобыть сварку, чтобы приварить массивные петли к двери. Надо сказать, что задачу свою он выполнил отменно — правда, ключа от замка, как оказалось потом, у него не было, но мы закрыли на это глаза, ибо туда явно никому не хотелось входить. Жильцы вздохнули с заметным облегчением — теперь можно было без страха спускаться в подвал.   

Что я и сделал в один из зимних пятничных вечеров, желая порадовать себя баночкой припасённых с лета солений. Открыв дверь в подвал, я начал спускаться по лестнице вниз, включив предварительно свет в коридоре. Спустившись, я заметил, как начала мерцать лампочка, угрожая через несколько минут оставить меня в полной темноте. Я поёжился и решил поторопиться. Проходя мимо 19-й двери, я услышал где-то вдалеке, явно за пределами дома, какие-то непонятные звуки, как будто кто-то двигает нечто очень тяжёлое по полу. Через пару мгновений звуки прекратились. Я, не придав тогда этому значения, пошёл дальше в свой подвал. Подойдя к нему и открыв его ключом, я начал перебирать банки, надеясь найти хотя бы одну с помидорками. И так это меня захватило, что я немного выпал из реальности и очнулся только через несколько минут, так и не найдя помидоры и решив удовольствоваться огурчиками. Развернувшись и уже собравшись выйти из своего подвала в общий коридор, я замер.

Я услышал шорох. Нет, не шорох — это были еле слышные глухие удары о нечто тяжёлое. Как будто кто-то увидел перед собой препятствие, которого там раньше никогда не было, и теперь примеривается, как бы его лучше устранить. Так я и стоял, обняв банку огурцов и боясь пошевелиться. Я был абсолютно уверен, что звук доносится из того самого 19-го помещения, которое замуровал накануе дядя Федя.

Так я простоял несколько минут — для меня они протекли, словно несколько часов. Звуки становились всё громче, удары о дверь с той стороны всё яростнее и нетерпеливее. Я проклинал себя за свою нерешительность — надо было сразу, как только услышал первый удар, бежать со всех ног из чёртового подвала, из этого могильника, где немцы похоронили нечто, что теперь хотело выйти на свободу (очевидно, уже не в первый раз). К ударам примешивался скрежет. Нечто в бессильной злобе царапало когтями железо двери. «Только бы дверь выдержала. Только бы этот алкаш сделал всё на совесть», — эта мысль полностью заполнила мой разум. Ведь если это существо вылезет на свободу, оно явно догадается по включённому свету, что в подвале кто-то есть...   

Вдруг звуки прекратились. Тварь поняла, что препятствие непреодолимо? Или же она просто решила отдохнуть? Я понял, что второго шанса у меня не будетю. Я как можно тише поставил банку на полку и приготовился прожить худшие моменты своей жизни. Тихонько выйдя в коридор и прикрыв за собой дверь, я повернулся лицом к выходу. Мой подвал находится в самом дальнем конце этого подземного этажа. Чтобы выйти из него наверх, нужно сперва пройти метров пять по коридору, повернуть за угол, пройти ещё метров 20, выйти в тамбур и подняться по лестнице. Как раз на втором, 20-метровом участке и располагался проклятый лишний подвал. Свет был очень тусклым, судя по всему, несколько лампочек уже перегорели, ещё пара горела совсем робко, угрожая потухнуть в любую секунду. Я прошёл на цыпочках первый 5-метровый участок и остановился, собираясь с духом. Как поступить дальше — пробежать эти 20 метров, поднимая много шума, или же аккуратно пробраться вдволь стены, производя минимум звуков? Решил остановится на втором варианте — по крайней мере, пока не возникнет явная опасность.   

Первые метры я прошёл довольно уверенно и даже решил немного ускорить темп. До 19-й двери оставалось метра три, когда я улышал новый звук, после которого колени задрожали и мне пришлось по стенке сползти на пол, чтобы не упасть. Так я просидел несколько секунд, после чего, невзирая ни на что, рванул со всех сил вперёд мимо чёртовой двери, взмыл вверх по лестнице, поднялся к себе домой, взял телефон и ушёл ночевать к другу.   

Сейчас, когда я анализирую тот случай, мне сложно сказать, что меня напугало больше: звук разрываемой земли вперемешку с постукиваниями о бетон или отвратительная лапа, которая высовывалась из-под двери, заляпанная зелёной, гнойного цвета жижей, с шестью пальцами, из которых, слово вбитые гвозди с обкусанными шляпками, торчали когти.   

Прошло несколько лет. В нашем районе решили возводить новостройки, ибо почти самый центр города. Дом наш пошёл под снос. Жильцов расселили, однако, по каким-то там нормам — перед сносом нужно проверить абсолютно все помещения дома, включая подвальные. Делать было нечего — пришлось спускаться в подвал. Как потом рассказывали, группа из пяти крепких мужиков долго отнекивалась, сорвав замок с 19-го подвала. Говорили, что незачем туда ходить, ведь там явно нет никого. Однако угрозы начальства заставили двух человек туда пойти. Кроме отвратительного запаха, месива из канализационных отходов, какого-то трухлявого тряпья и гнили, не нашли ничего — если не считать какой-то непонятный туннель в стене, из которого тянуло сквозняком и запахом могильника. Туннель уходил под углом вниз, поэтому его решено было залить специальной смесью и забыть, списав его наличие на ошибку проектировщиков дома.

В каждом городе есть дома, которые вроде как пустые. Даже в центре города такое бывает. Вроде дом стоит, а в окнах ничего не видать от пыли — настолько оно заброшенное. Он часто видел такие дома. И как-то во время ночного патрульного дежурства он увидел, что в окнах, которые раньше никогда не видел зажженными, мелькают какие-то непонятные огоньки. Любопытство заставило его подойти и попробовать разглядеть что-либо, но все было тщетно. И патрульные уже было решили идти дальше, как вдруг услышали непонятные жуткие звуки, как будто кто-то драл что-то с остервенением. Потом раздался приглушенный крик. Милиционеры все были с опытом военных действий и решение приняли незамедлительно: с помощью подручных средств сорвали решетку (приколоченную прямо к деревянной раме), выбили стекло и, прихватив табельный АКС-У, оказались в помещении. По их предположением, когда-то здесь было место для общественных встреч — какие-то стулья, столы. Но все было в запустении, пыль лежала клубами. Звуки доносились из подпола, прикрытого линолеумом.

Ребята были служившие и всякого повидавшие, но от увиденного у них волосы дыбом встали. Весь подвал был залит кровью. Валялись какие-то полусгнившие трупы, а посередине комнаты стоял какой-то гориллоподобный мужчина и выдирал у висящей на крюке обнаженной девушки хребет. Одного из парней стошнило от этой картины прямо там. Остальные же, испытав сначала шок, а потом бесконтрольную ярость, подняли оружие и нашпиговали урода свинцом. Опознать личность убитого не смогли, по базам он не проходил. Да и это милиция в России, а не телесериал CSI. Девушка числилась пропавшей неделю назад. Начальство обрадовалось и повесило на это дело много «глухарей», как обычно и происходит.

Парень вскоре уволился из органов и уехал подальше, пока не обосновался у нас в Приморье. Конечно, проверить его слова нет никакой возможности, но всё-таки... Ведь, действительно, в каждом городе есть такие пустующие окна...

Волчок

Осень. Дождь. Стемнело рано.
Дома я сижу одна.
На работе папа, мама,
И в квартире тишина.


Я задёрнула все шторы,
Дверь закрыла на крючок.
Потому что за окошком
Бродит Серенький Волчок.


Каждый вечер он приходит,
Смотрит в сторону мою,
Лапой на стекле выводит:
«ВСЁ РАВНО ТЕБЯ УБЬЮ!!!».


Каждый вечер он стучится,
Воет и мешает спать.
Я привыкла, мне не страшно,
Я не прячусь под кровать.


Знаю только, что однажды
Дверь он сможет отпереть.
Я тогда уже не спрячусь —
Мне придётся умереть.


Всё. Ложусь и засыпаю.
Брякнул на двери крючок.
Я глаза не открываю...
Это он пришёл, Волчок.

Без чувств

По отрывочным и, если быть честным, не слишком вызывающим доверие сведениям, в 1983 году группа ученых, связанных с радикальными религиозными организациями, провела нелегальный экперимент в неназываемом учреждении. Ученые выдвинули теорию, что человек, полностью лишенный чувств и стимулов из внешней среды, сможет ощутить присутствие Бога. Они полагали, что пять чувств блокируют наше осознание вечности, и без них человек сможет действительно установить мысленный контакт с Богом. Пожилой мужчина, который заявил, что ему «нечего терять», был единственным подопытным-добровольцем. Чтобы экранировать его сознание от всех чувств и ощущений, ученые провели сложную операцию, в ходе которой части мозга, отвечающие за сознание, были отделены от всех нервных окончаний. В итоге, хотя подопытный полностью сохранил способность передвигаться, он не мог видеть, слышать, чувствовать, ощущать запах или боль. Лишенный возможности общаться и даже ощущать внешний мир, он остался наедине со своими мыслями.   

Ученые отслеживали его состояние, а он описывал свое душевное состояние нечленораздельными предложениями, которые сам не мог слышать. Спустя четыре дня он сообщил, что слышит шипящие неразборчивые голоса в своей голове. Еще два дня спустя мужчина прокричал, что с ним говорит его усопшая супруга — и, более того, он может отвечать ей. Ученые были заинтригованы, но окончательно они поверили ему только тогда, когда он начал перечислять имена их умерших родственников, о которых ранее не знал. Он имел сведения, которые мог получить только от мертвых супругов или родителей учёных. На этом этапе больишнство ученых отказалось от продолжения экперимента.   

После недели мысленных разговоров с мертвыми подопытный заявил, что голоса стали невыносимыми. Всякий раз, когда он бодрствовал, в его сознание проникали сотни голосов, которые отказывались оставлять его в покое. Он часто бросался на стену, тщетно пытаясь вызвать боль. Он умолял ученых дать ему снотворное, чтобы он мог спастись во сне от голосов в голове. Это сработало лишь на три дня, после чего у него начались жестокие ночные кошмары. Подопытный раз за разом повторял, что во сне видит и слышит мертвых людей.

Позже подопытный начал царапать свои невидящие глаза, надеясь установить хоть какой-то контакт с внешним миром. Он бился в истерике и говорил, что голоса мертвых его оглушают и становятся враждебными, рассказывая ему о преисподней и конце света. В какой-то момент он выкрикивал: «Нет рая, нет прощения!» — на протяжении пяти часов подряд. Он постоянно просил об эвтаназии, но ученые были уверены, что очень скоро он войдет в контакт с Богом, как и предполагалось.

Еще день спустя подопытный утратил способность к связной речи. По-видимому, потеряв рассудок, он начал откусывать плоть со своей руки. Ученые привязали его к столу, чтобы он не убил себя. Пару часов спустя подопытный перестал вырываться и кричать. Он слепо уставился в потолок, а из глаз его беззвучно потекли слезы. Две недели ученым приходилось вводить ему жидкость внутривенно из-за того, что он постоянно рыдал и из-за этого обезвоживал организм. Наконец, он повернул голову набок и прошептал: «Я говорил с Богом, и он покинул нас». В тот же момент все его жизненные процессы остановились. Причина смерти не была установлена.

Дядя Фёдор

Года три назад рядом с нами жил сосед. Сейчас его квартира давно занята другими людьми, и о нем помним, наверное, я да баба Соня, тетка с нашего этажа. Звали мужчину Федором. Веселый был, истории разные рассказывал, умел заинтересовать. Только одинокий совсем: детей нет, жена была, да умерла, как они только в наш дом переехали. Я любила с ним сидеть у дома и истории его слушать. Он часто мне о работе своей говорил, а работал он в нашем московском метро.   

Как известно, строилось метро первоначально как огромное бомбоубежище. То, что мы видим на стенах вагонов — эти пересеченные разноцветные линии — всего лишь часть огромного подземного мегаполиса, лежащего под Москвой. Федор говорил о множестве тоннелей, о темных ответвлениях, о которых знают только работники, о том, что делает обходчик путей, ходя по подземному «городу» с карманным фонариком. Говорил долго, интересно.   

Однажды, после очередного рассказа, он замолчал, сплюнул, закурил и сказал: «А ты знаешь, что люди в метро пропадают каждый месяц, по одному-два человека?».   

Я вся превратилась в слух. Действительно, он и раньше упоминал, что люди пропадают. Но это почти незаметно. Обычно это бомжи, которые остаются на ночь, чтобы погреться, или сами работники — путевые обходчики, как дядя Федор.   

— Вы, пассажиры, не особо внимательный народ, — усмехнулся он тогда. — Едете, газеты читаете, музыку слушаете, а если бы были наблюдательнее, то заметили бы их...

— Кого — их? — спросила я.

— Настоящих обитателей, постоянных жителей метро. Мы же просто гости. Там своя жизнь. Частенько они наблюдают за нами из черных дыр коллекторов и вентиляции. У нас, бывает, гадость всякую в тоннелях находят: тряпье в крови, куски мяса рваные... Ссылаются на то, что это собаки забредают, или всякая другая живность под поезда попадает. Но, что интересно, быстро закрывают эту информацию. Не зря метрополитен держит людей большой зарплатой, а то давно уж поразбежались бы... Будь внимательнее, всякое бывает, поздно не мотайся...

После этого разговора мне стало как-то неприятно, но я особо не приняла это всерьез.

Прошло какое-то время. Я вернулась от матери (неделю провела у нее) и по обыкновению позвонила в квартиру Федору, чтобы поздороваться. Дверь открыла молодая женщина. Я удивилась — это была племянница соседа, которая уже сто лет не приезжала к нему. Я спросила, где Федор. Она сказала:   

— А, вы ещё не знаете?.. Он пропал во время ночного дежурства. Ушел на работе на обход запасного тоннеля и не вернулся. На рельсах только нашли его перчатки и фонарик. Может, куда провалился, мало ли там всяких дыр. Надеюсь, найдут тело, хоть похороним...

Мне тем вечером было донельзя тоскливо. Я знала, что дядя Федор уже никогда не вернется из подземного города.

Ужасы ночной школы

Почти в каждой школе есть свои страшилки, связанные с её зданием. Вот и в одном маленьком городке среди учеников ходила легенда, что 15-го числа каждого лунного месяца ночью в школе творятся странные вещи — например, что у статуи напротив входа вращаются глаза, число ступенек в лестничных пролётах меняется, в лабораториях из кранов вместо воды начинает течь кровь. И если в это время кто-то осмелится войти в крайний туалет на первом этаже, то этого человека больше никто не увидит.   

Однажды группа детей решила проверить, правду ли говорят, или это просто байки. Они собрались 15-го числа лунного месяца и ближе к полуночи подошли к школе.   

Глаза статуи у входа смотрели влево — проходя мимо него, ребята специально обратили на это внимание. Подождав некоторое время, они убедились, что глаза не двигаются ни на миллиметр.   

— Сказки это всё, — сказал один из мальчиков.

— Давайте ещё посмотрим...

Они вошли в здание и подошли к лестнице. Одна ступенька, два, три... Итого тринадцать ступеней. Правильно, их и должно было быть тринадцать, как у каждой лестницы в здании.   

Потом ребята прошли в лабораторию. Открыли один из кранов, из него хлынула вода.   

— Да уж, напрасно пришли, — страх ребят окончательно развеялся, и они уже без особой надежды решили проверить крайний туалет на первом этаже.

Правда, перед дверью туалета их пыл несколько остудился. Хоть они и говорили наперебой, что ничему уже не верят, войти никто не торопился. Наконец, один мальчик, Джек, сказал, что он не боится ничего, открыл дверь и вошёл в туалет. Его друзья взглянули на часы. Был ровно час ночи.   

Через минуту мальчик вышел из туалета:   

— Ничего нет, всё это сказки!

Ребята, смеясь, пошли прочь. Выйдя из школы, они разбежались по домам.   

Один мальчик из этой компании, Эрик, перед уходом ещё раз взглянул на статую у входа. Её глаза по-прежнему смотрели влево.   

— Сказки, — презрительно прошептал он и направился домой.

Наутро ему позвонила мать Джека:   

— Послушай, вчера Джек ведь был вечером с вами? Он до сих пор не вернулся домой.

Ребята почувствовали неладное. В конце концов, они решили рассказать родителям и учителям о своём «эксперименте» прошлым вечером. Вместе со взрослыми они пошли в здание школы.

— Что вы говорите? У статуи возле школы глаза смотрят вправо, — сказал директор школы, слушая рассказ ребят.

— Как так? Но вчера мы специально подходили — они смотрели влево!

Войдя в ворота, все увидели, что глаза действительно смотрят вправо.   

— Но ведь ещё были ступени! — ребята быстро побежали к лестнице.

— Одна, две, три... двенадцать?!

— Да, в этой лестнице всегда было двенадцать ступеней, — сказал директор школы. — Она короче остальных лестниц на одну ступеньку, архитекторы ошиблись в проектировании.

— Это невозможно!

— Но кран в лаборатории... — вспомнил один мальчик.

Войдя в лабораторию, все посмотрели на кран. В раковине под ним запеклась красная лужица.   

— Но... но ведь Джек ходил в тот туалет! — все оцепенели от страха.

— Пойдём скорее, посмотрим, — директор почувствовал, что дело становится серьёзным.

Толкнули дверь...   

Первое, что они увидели, было изуродованное тело Джека. Его глаза были широко распахнуты, в них застыл ужас. Шея была разрезана широко поперёк. Вся кровь из тела вытекла, отчего лицо было бледным, как бумага. Вывернутые наружу внутренности лежали в уже высохшей раковине.   

Мать Джека вскрикнула и упала в обморок. Некоторые из присутствующих учителей не смогли сдержать рвоту.   

Эрик, не мигая, уставился на часы на руке Джека. Они показывали ровно час — время, когда тот вошёл в туалет.

Ночная бабушка

Когда мне было четыре года, мы жили в частном доме. Две комнаты занимали мы с мамой, одна из этих комнат была общей и называлась кухней, так как в ней была печка, которая обогревала все комнаты, и на которой готовили еду. Две другие комнаты занимали моя тётя, мамина родная сестра и моя двоюродная сестра, которая на 1 год старше меня. С нами жила бабушка. Она вечера проводила в доме, также готовила ужин, а спать уходила во времянку, маленький саманный домик, который находился в этом же дворе. Кто живёт на Кубани, знает такое устройство частных дворов.   

В нашей с мамой комнате находился шкаф, мамина большая кровать и моя маленькая кроватка. В четыре года я выросла из своей кроватки, спать было неудобно, так как некуда было девать ноги, поэтому я спала вместе с мамой. Как-то раз просыпаюсь среди ночи, лежу на маминой руке, слышу ровное мамино дыхание, и вдруг ощущаю страх от того, что в кухне, которая была отделена от спальни плотной шторой, находится бабушка, но явно, не наша. Она ходит, шаркая ногами, и возилась с печкой. По ощущениям, поправляет круги кочергой. Мне страшно, я затихла, и боюсь, что мама проснется и выдаст наше присутствие.   

Эта бабка тяжело дышала, с посвистом. И вдруг страшным, скрипучим голосом говорит: Я сейчас вас найду...". В этот момент мама пошевельнулась. Я едва слышно шепнула маме, чтобы она не шевелилась. Может, мне всё это привиделось, но именно тогда я впервые почувствовала, как сильно стучит сердце от страха, прямо готово вырваться из груди. И, скорее всего, бабка не нашла нас, так как запели петухи. Ощущение за окном темноты, но приближающегося утра. Я была так напугана, что никому ничего не рассказывала, только уже лет в пятнадцать. Мама сказала, что я, наверное, болела, и у меня был бред. Но почему тогда так всё ясно помню, включая мелкие детали???

Тварь

В этот раз маньяку Феофилу попался трудный мальчик. Мальчик не хотел ничего, откровенно смеялся в лицо Феофилу и не хотел уходить со двора.   

— У меня игровая приставка там есть... Плейстэйшн, — нудил Феофил.

— Сходи поиграй, раз есть. В Супер Марио, — смеялся мальчик — Не буду я с таким старьем играть.

— Конфеты там разные есть. Много. Драже. И шоколадные. И леденцы, — не сдавался Феофил.

— За зубы не боишься? — смеялся мальчик — Ты ж и мяса в дом купи. Котлеток всяких, вырезку...

— Велосипед! — выдохнул Феофил.

— Какой! — выдохнул мальчик.

— Минск! Большой! — попытался ошеломить Феофил.

— Лох! — не ошеломился мальчик и продолжил смеяться. — У меня — Унивега Альпина. Карбон.

— Телевизор и мультики! — сменил направление Феофил

— Не позорься, — отрезал мальчик.

— Ну ты скажи, скажи... Чего у тебя нет? — сменил тактику Феофил — У меня дома это есть.

— Все у меня есть, все, — вновь засмеялся мальчик, — А если нет — будет.

— Прям все-все? — не поверил Феофил.

— Все-все, — заверил мальчик. — У меня Тварь есть.

— Как тебе не стыдно! — возмутился Феофил, — Твоя мама знает какие ты слова говоришь?

— Не твое дело, — отрезал мальчик, — Тварь — она и есть Тварь. Как ее еще называть?

— Фу! Какой ты плохой! — поцыкал зубом Феофил, — Уйду я от тебя. Мороженого поем. Хочешь мороженого? — безо всякой надежды забросил маньяк удочку в последний раз.

— Мороженого... — протянул мальчик, — Мороженого хорошо бы...

— Так пошли! — засуетился Феофил, — Вот там есть... За углом прямо.

— Не надо никуда идти, — сказал мальчик, — Сейчас мороженое будет здесь.

— Прилетит к нам волшебник? — снисходительно захихикал Феофил, — В голубом вертолете?

— Тварь принесет. Говорю же — Тварь у меня есть, — объяснил мальчик.

— И где она? — не понял Феофил.

— Не знаю, — пожал плечами мальчик — Сейчас позову.

Мальчик достал из кармана свисток и подул в него. Свиста не последовало.   

— Не работает твой свисток, — сказал Феофил, — Я могу дома его починить, кстати.

— Работает, — ответил мальчик, — Просто свиста не слышно.

— И где твоя Тварь? — скептично спросил Феофил.

— За спиной у тебя, — ответил мальчик, — Только не ори, пожалуйста.

Феофил вдруг почувствовал, что кто-то дышит ему в спину. По рукам и ногам с топотом пробежалось две дивизии специально выученных беговых мурашек. Медленно, на ватных ногах он обернулся и... Это действительно была Тварь. Что-то аморфное, изначально мерзкое смотрело на Феофила парой десятков глаз и... И Феофил закричал.   

— Говорю же, не ори! — сказал мальчик и похлопал Тварь по одному из бугорков вокруг морды, которая занимала добрую половину поверхности Твари, — Она добрая.

Феофил захлопнул рот и, содрогаясь от отвращения, смотрел как Тварь прихрюкивает и пытается лизнуть руку мальчика фиолетовым пучком языков.   

— Ну все, все... — осадил мальчик Тварь, — Мороженого принесешь? Мне Гранд Опуленс Санда как обычно.

— Ты какое будешь? — спросил мальчик у Феофила.

— П... Пломбир, — прозаикался Феофил, которому совсем не хотелось мороженого.

— Я ж говорю — лох, — сурово отозвался мальчик, — И ему пломбира. И быстро.

Феофилу очень захотелось закричать при виде того, как послойно исчезает тварь. И пока не исчез дергающийся фиолетовый пучок языков, Феофил был занят борьбой с желанием заорать и убежать со двора.   

— Успокойся, а, — спокойно сказал мальчик, — Ушла она. Минут через пять придет.

— Кто это, а? — дрожащим голосом спросил Феофил.

— Тварь это, — пояснил мальчик.

— Я понял. Я спрашиваю — кто это? В смысле — животное или растение?

— А я знаю? — пожал плечами мальчик, — Животное вроде. Хотя, конечно, может и растение. Просто животным прикидывается. А какая разница, а?

— Ну... Я не знаю... — разницы в принципе не было никакой,

— Может и гриб вообще. Или микроб большой. С фиолетовыми языками. И... А сколько у нее зубов вообще? Мне показалось — много очень...

— Не знаю. Рядов 15, наверное, — ответил мальчик, — и те, что снаружи — тоже зубы, кстати. Она двусторонняя.

— А? — не понял Феофил, — Как двусторонняя?

— Вот так. Я как-то видел, как она вывернулась. Из пасти так — оооп и полезло. Хлоп — и такая же. Только не розовая с фиолетовыми языками, а фиолетовая с розовыми. Вот вернется — попрошу ее показать.

— Не... Не надо, — сдержал рвотные позывы Феофил, обладающий хорошей фантазией, — А откуда она?

— А я знаю? Шел себе, смотрю — свисток. Свистнул — она и появилась. Ух я и орал тогда...

— Представляю, — понимающе кивнул Феофил, — и что?

— И ничего. Желания выполняет.

— А как ты догадался, что выполняет?

— Она сама сказала.

— Так она еще и говорит? — удивился Феофил.

— Ага. Хриипло так. Страшно, — ответил мальчик, — Я попросил, чтоб молчала при мне. Боюсь очень.

— Джин! — осенило Феофила.

— Неа. Джин как облако ваты выглядит, — возразил мальчик.

— А ты откуда знаешь? У тебя и джин есть?

— Неа. Мне Тварь сказала. Я ей верю. Она мне не врет. И слушается меня.

— Почему? — задал Феофил совсем уж глупый вопрос.

— У меня ж свисток, — хмыкнул мальчик.

— А покажи — что за свисток? — попросил Феофил.

— Вот, — мальчишка протянул на ладони обычный пластмассовый свисток, — На, посмотри.

Феофил взял свисток в руку. Свисток ничем не отличался от своих собратьев, которые продавались в любом спортмагазине. И вдруг Феофил понял, что это самый великий в его жизни шанс. Он крепко зажал свисток в руке и побежал со двора. Феофил мчался по улицам, ловко проскакивая между шарахающимися от него прохожими. Он бежал, а в висках его стучало «Мое! Все мое!». Задыхаясь, он добежал до своей квартиры, запер двери и свистнул в свисток.   

— Да ты спринтер, — раздалось за спиной низкое и страшное рычание, — Такую дистанцию за 15 минут — это сильно.

Феофил мысленно приготовился, повернулся и все равно заорал.

— Чего орешь, дурак? — спросила Тварь. — Мороженое возьми вот. И ешь.

— Где? — спросил Феофил.

— Под ноги смотри, — рыкнула Тварь.

У ног действительно стоял стаканчик пломбира. Феофил взял мороженое, лизнул его и затараторил:   

— Значит так. Мне сейчас надо...

— Тебе сейчас надо доесть пломбир, — сказала Тварь.

— Ты меня слушай! — прикрикнул Феофил, — Перво-наперво мне надо...

— Доесть мороженое! — рыкнула тварь так, что Феофил аж присел от страха.

— Ну хорошо, хорошо... — начал откусывать большими кусками мороженое Феофил — А потом, когда я доем...

— А потом у тебя нету, — вроде даже как-то сочувственно прорычала Тварь, — Никакого потом. Есть, но очень короткое и незавидное.

— Ты должна меня слушать! — перестал есть мороженое Феофил.

— Кто тебе сказал? — рычание получилось каким-то мирным и даже усталым.

— Я... Я... А его ты почему слушала? А? Пацана-то? — взвизгнул Феофил.

— Нравится он мне — вот и слушаю, — сказала Тварь, — Ты мороженое ешь. А то оно все равно растает и все начнется. А так — хоть мороженого поешь.

— А я? — всхлипнул Феофил.

— А ты не нравишься. У детей свистки воруешь, — сказала Тварь, — Доедай — мало осталось уже.

— Я.... Я... У меня свисток! — закричал Феофил и запихал остаток мороженого в рот.

— Можешь свистнуть на прощанье! — придвинулась Тварь к Феофилу.

И кричащий Феофил в последний момент понял, что Тварь сейчас будет выворачиваться вокруг него.

Велосипед

Усилившийся ветер лениво подгонял редкие облака, шумел в кустах по обеим сторонам насыпи и с особым рвением шелестел камышами, плотно растущими вокруг небольшого озера.   

Для идущего вдоль железнодорожных путей человека расшалившийся ветер был одновременно и отдушиной, и помехой. С одной стороны, поток воздуха, бьющий прямо в лицо, принес долгожданную прохладу, а с другой — заставлял держать ухо востро и нервно вздрагивать при каждом шорохе.   

Очередной июльский день подходил к концу, и солнечный диск, еще недавно слепивший глаза, медленно, но верно клонился к линии горизонта. Приближение ночи внушало некоторый оптимизм, и человек позволил себе немного расслабиться. Он сбавил шаг, а затем и вовсе остановился. Оглядевшись и не обнаружив поблизости признаков жизни, он буквально заставил себя оторвать сжатые ладони от велосипедного руля. Ехать вдоль железнодорожной насыпи, когда тропинка сплошь усеяна гравием и мелкой калькой, было бы слишком рискованно, ведь даже мелкий камешек в любой момент мог проколоть колесо. Однако железная дорога, ведущая за город, казалась относительно безопасным путем, так что у человека не оставалось особого выбора, и ему пришлось на протяжении нескольких часов осторожно катить велосипед рядом с собой.   

Аккуратно опустив велосипед на траву, человек выпрямился, поправил сильно поношенную кепку, оттер выступившие на лбу бисеринки пота и снова огляделся. За прошедшие часы окружавший его пейзаж не слишком изменился: все то же проржавевшее железнодорожное полотно, все те же длинные и приземистые здания заброшенных индустриальных комплексов вдалеке. Относительное разнообразие вносило лишь озеро, окруженное высокими камышами, но купаться в нем человек все равно бы не стал — кто знает, а вдруг зараза успела проникнуть в стоячие воды. К тому же пловец из него никудышный.   

Поморщившись, человек стянул с правой руки кожаную перчатку без пальцев и критично осмотрел руку. Кожа на ладони совсем запрела — неплохо было бы чем-то обработать или, по крайней мере, какое-то время не цепляться мертвой хваткой за велосипедный руль.   

Путь все еще предстоял неблизкий, а силы уже были на исходе. До заката оставалось не так уж и много времени, а значит, следовало найти подходящее место для короткого отдыха. Таким местом вполне могло стать невысокое кирпичное строение, виднеющееся впереди и находящееся на некотором отдалении от насыпи.   

Воспользовавшись остановкой, человек справил малую нужду, не отходя от лежащего на земле велосипеда, поправил лямки рюкзака и, вновь натянув перчатку, направился в сторону потенциального убежища.   

Последние полторы сотни метров человек преодолел, приподняв велосипед над землей и стараясь ступать по возможности тише. Вскоре стало понятно, что небольшое здание не было достроено, хотя это в общем-то и неудивительно — подобные строения и в лучшие времена встречались на каждом углу этой Богом забытой страны. После того же, как зараза всего за несколько недель поглотила всю Восточную Европу, большинство уцелевших в поисках спасения потоком хлынули на запад, побросав свои дома и пожитки.   

Тем не менее, каким бы заброшенным ни казалось недостроенное здание, утверждать на все сто процентов, что оно необитаемое, человек не мог.   

Едва слышно ступая, он приблизился к черному провалу дверного проема и осторожно заглянул внутрь, готовый в любой момент запрыгнуть на велосипед и гнать что есть духу. Строение пустовало. Стены были изрисованы граффити и похабными непристойностями, по полу было разбросано какое-то тряпье, целлофановые пакеты, использованные шприцы и битое стекло. В углу, над здоровенной кучей испражнений, стыдливо прикрытой парой грязных бумажек, увлеченно жужжали навозные мухи.   

Напряжение немного схлынуло, и человек, уже не таясь, завел велосипед внутрь здания. Прислонив двухколесного коня к стене, он стянул с себя рюкзак и принялся изучать его содержимое. Воды в бутылке должно хватить еще на день — может, два, если пореже прикладываться; из еды — только банка консервированной говядины, консервированная же кукуруза и пара жестких, как кора дуба, овсяных печений «Франзелуца». Судя по всему, пополнение запасов предстояло нескоро, так что человек ограничился тем, что откусил половину печенья и сделал короткий глоток из пластмассовой полуторалитровой бутылки.   

Оперев велосипед на подножку и расположив его прямо перед собой, чтобы ни на секунду не выпускать из поля зрения, человек принялся расчищать себе место на полу, надеясь забыться на час-полтора тревожной полудремотой в обнимку со своим железным конем.   

Увлекшись уборкой, он не сразу заметил, как в дверном проеме возник долговязый худощавый силуэт, на несколько мгновений заслонивший спиной лучи заходящего солнца. От непредвиденных последствий человека спасло лишь то, что вошедший и сам был немало удивлен, застав в своем временном укрытии чужака, сидящего на корточках и деловито разгребающего мусор, да еще и в компании неплохого, пусть и видавшего виды, велосипеда.

падая на пол, выронил нож. В то же мгновение человек навис над упавшим с занесенным над головой велосипедом. Лежащий на полу заслонился одной рукой, второй тщетно пытаясь нащупать отлетевший в сторону нож. Велосипед тяжело опустился, с легкостью и хрустом преодолев сопротивление, затем снова взметнулся и еще раз обрушился на вопящего. Тот уже позабыл о выроненном оружии и вскинул целую руку в молящем жесте. Велосипед неумолимо взвился и с новой силой ударил, на этот раз по голове.

— Нет, нет, нет! — велосипед продолжал резко взлетать и еще быстрее падать, нанося все новые повреждения.

— Нет, нет, нет! — перемолотые в муку кости перестали трещать.

— Нет, нет, нет! — человек не обращал никакого внимания на истошные крики и все так же сосредоточенно поднимал велосипед.

— Нет, нет, нет! — красная пелена застилала человеку глаза и было не до конца понятно — зашкаливающий ли это адреналин или же все более прозаично и просто кровь поверженного врага заливает ему лицо.

— Нет, нет, нет! — только теперь человек понял, что душераздирающие вопли издавал он сам. Осознание заставило его выронить велосипед и обхватить дрожащими руками голову. Лежащий на полу давно перестал подавать признаки жизни, а его голова представляла собой сплошное месиво из раздробленных костей вперемешку с мозговой жидкостью. Как ни странно, крови на пол натекло не так уж и много, но стоило человеку поднять глаза, как он понял куда подевались ее остатки. Стены и даже потолок были щедро покрыты бордовой жидкостью, словно некий художник нанес хаотичные штрихи своей самой широкой кисточкой. Велосипед же практически целиком поменял свой цвет из черного в красный, а цепь и спицы украшали налипшие кусочки плоти.

— Нет, — в последний раз простонал человек и, схватив с пола забрызганный кровью рюкзак, вместе с велосипедом кинулся к выходу.

Оказавшись на улице, человеку на секунду подумалось, что он спит, и все происходящее — лишь очередной кошмар, от которого он вот-вот проснется в холодном поту. Все вокруг — железная дорога, камыши, вода в озере, заброшенные заводы вдалеке, все было окрашено в багровые тона, будто хлеставшая из поверженного недруга кровь каким-то образом залила все окрестности.   

Чтобы прийти в себя, человеку понадобилось сначала взглянуть на заходящее за горизонт солнце, а затем бросить короткий взгляд в сторону, откуда к нему уже неслись, размахивая армейскими ножами, еще двое неприятелей, еще не знающих какая участь постигла их товарища.   

Человек уже собрался было вновь выставить перед собой велосипед, но вовремя остановился и, уловив какие-то звуки, доносящиеся с железнодорожной насыпи, обернулся.   

Зрелище застрявших в педалях кусочков мозга не смогло повергнуть человека в такой ужас. По телу прошла волна дрожи, он тут же забыл о приближавшихся вооруженных врагах, оседлал велосипед и принялся изо всех сил крутить педали.   

Зловоние достигло носов бегущих с ножами людей и мигом заставило их застыть.   

Несущиеся вдоль путей существа не завывали и не рычали — они вообще не издавали никаких посторонних звуков. Слышно было лишь их хриплое, с надрывом, дыхание, да как под их ногами шуршит гравий. Изорванная одежда, то тут, то там свисающие лоскуты кожи, покрытые слизью тела, дико изогнутые спины, изломанные конечности, подгнивающие носы и зияющие дыры на месте глаз — одна такая тварь, некогда бывшая человеком и оттого еще более мерзкая, вызывала панику и отторжение. По насыпи бежали с дюжину гниющих чудовищ. Непонятно было, как им удается так быстро двигаться, с переломанными-то костями и атрофированными конечностями.   

Существа в несколько прыжков очутились возле замешкавшихся людей и до налегавшего из последних сил на педали человека донеслись поистине холодящие сердце крики. Он не оборачивался, но и без того примерно представлял, что творилось с нерасторопными мародерами. Отделяемые от тела руки и ноги, размотанные кишки и вываленные внутренности, откусанные куски плоти, раздавленные половые органы, подрагивающие нити оголенных мышц и все еще трепыхающиеся сердца, вынутые из грудной клетки — все это ему и прежде приходилось видеть, когда твари расправлялись с его друзьями и отставшими от группы незнакомцами.   

Прилипшая к звеньям велосипедной цепи плоть не давала как следует крутить педали, но человек знал, что часть чудовищ во весь опор преследует его, а секундная остановка может стать для него последней.   

Впереди показались вагоны давно сошедшего с рельс советского пассажирского поезда. Титанических размеров груда ржавого металлолома перекрыла почти всю дорогу по обеим сторонам насыпи. Проехать на велосипеде здесь было невозможно, а бросать двухколесного коня и пытаться скрыться на своих двоих означало неминуемую и по-настоящему мучительную гибель.   

Вагоны приближались, и человек, в отчаянии пытавшийся глазами отыскать малейшую лазейку, куда бы он смог въехать на велосипеде, не обратил внимание на то, что последние лучи заходящего солнца уже несколько минут как окончательно скрылись за горизонтом. Шорох гравия под ногами преследователей постепенно стихал — твари отставали. Только после того, как ему пришлось притормозить перед завалившимся на бок поездом, человек решился обернуться. Существа, все как один, лежали на земле. Некоторые все еще слабо скребли кальку скрюченными пальцами, другие же распластались совершенно неподвижно.   

Человек задержал дыхание, вслушиваясь в окружающие звуки, все еще не веря собственному везению. Он слез с велосипеда и на негнущихся ногах подковылял к первой застывшей на гравии твари. Он и сам не мог вспомнить, когда вскинул на плечи свой замызганный кровью рюкзак, но теперь, пошарив на дне, почти сразу нашел в нем именно то, что искал. Грузно повалившись на колени перед обездвиженным чудовищем, он занес для удара крепко зажатый в руке кухонный тесак.

Переулок

Тем вечером я допоздна засиделся у моего друга. Домой идти было далеко, ближайшая к моему дому станция метро уже пятнадцать минут как была закрыта, а до закрытия второй близкой, но не ближайшей, оставалось полчаса. Так что пришлось залпом выпить оставшийся чай и собираться, лишь бы не пришлось идти до дома пешком в полпервого ночи.   

— Слушай, пока не ушёл, захвати мусор. А то мне так лень...

— Да иди ты... Сам вынесешь.

— А я полтос дам.

— Ну, тогда давай свой мусор, — сказал я, приободрившись.

— Ну вот, совсем другое дело.

Спускаясь по тёмной лестнице с уже давно протухшей рыбой в пакете, я надеялся не опоздать на станцию и спотыкался почти каждый пять-шесть ступенек. Старая вахтёрша у выхода что-то противно выкрикнула мне вслед, но я не расслышал и выбежал вон из подъезда. Жёлтый фонарь ярким светом ударил мне прямо в лицо, ослепив меня. Мои глаза сразу привыкли к ночному городу, и я направился к мусорным бакам, стоявшим практически напротив дома, в котором жил мой друг.   

С радостью в душе за лёгкие деньги я двинулся в направлении ближайшего метро. К моему счастью, оно ещё не было закрыто. Спускаясь по эскалатору, я думал о том, как мне влетит дома от жены, и придумывал способы избежать словесной кары. Можно было бы соврать ей о годовом отчёте на работе, но ещё совсем недавно, возвращаясь с этой каторги счастливым и усталым одновременно, мне приспичило рассказать ей, что я закончил его. Хотел бы рассказать ей правду, но, как правило, жёны ненавидят друзей своих мужей, и моя женушка не была исключением этого правила.   

Спустившись в самую глубь подземки, я оглядел станцию и про себя подумал: «Вот бы по утрам так». Народ практически отсутствовал, а мне, хоть это и было это приятно отчасти, но всё же как-то неловко и даже жутко стало. Я дождался первого поезда и с облегчением вошёл в него.   

Народ в поезде со временем редел, и вскоре из всех людей, наполнявших вагон, остались только двое: я и какой-то тощий мужчина на другом конце вагона. Я чувствовал, что если он выйдет в скором времени, то, вероятно, на меня опять нападёт жуть, спасибо фильмам ужасов. В итоге мы оба вышли на одной и той же станции.   

Когда я вышел из вагона, этот человек был уже на эскалаторе, и я из соображения, что уж лучше хоть кто-то будет поблизости, решил прибавить шагу за ним. Мы поднимались долго, и я, усталый, уже не мог думать о нелепых оправданиях перед женой.   

«Вот и выход! Ещё немного и я буду дома. Надо пойти быстрее, иначе и правда попадёт», — подумал я про себя на выходе из метро. Набрав полную грудь свежего воздуха, я двинулся по направлению к своему дому. Мой спутник был уже далеко и завернул за угол. Мне тоже надо было заворачивать туда же — наверняка этот человек подумает, что я его преследую. Хоть я и чувствовал себя маньяком, зато маньяком в полной безопасности.   

Переулок, в который я завернул, всегда бывал плохо освещён, но делать было нечего — это был самый короткий путь до моего дома. На середине переулка мой спутник замедлил шаг. Я, сделав вывод, что он испугался «преследования» и решил пропустить меня вперёд, прибавил шагу.

Вот что странно было в тот момент: короткий переулок казался каким-то слишком длинным, а низкие здания рядом тоже казались чересчур высокими. Но что это тот самый переулок — в этом у меня не было ни малейшего сомнения. Красная дверь с колокольчиком, окошко, усеянное цветами, огромная куча мусора, разваливавшаяся на полдороги, глубокая трещина на старом асфальте — всё это говорило о том, что я завернул верно.

Мужчина впереди стал идти очень медленно, а я не своего сбавлял шага. То есть сосед шёл медленно, а я быстро — однако мы никак не могли приблизиться друг к другу. Казалось, что с каждым моим шагом выход из переулка становится всё дальше. Меня охватил страх, и я решил побежать. Но тут мужчина остановился, и я остановился вместе с ним. Мы стояли так с полминуты, и это время тоже показалось мне каким-то растянутым и слишком долгим. Вокруг нас была полная тищина. Потом он начал двигаться в мою сторону, и я попятился. Сделав несколько шагов в мою сторону, мужчина остановился, достал маленький складной нож из кармана и резким движением руки перерезал себе горло.   

Лужа красной жидкости растеклась по старому асфальту. Я подбежал к мужчине, не веря в то, что случилось на моих глазах. Он смотрел на меня пустыми, измученными болезненными глазами. Истекая кровью, он почему-то не умирал.   

— Убей меня, — прохрипел он еле-еле через силу. — Убей, пожалуйста, прошу. Пожалуйста...

Казалось, что он не мог умереть без моей помощи. Как зачарованный, я опустился на колени, взял нож, лежавший около его ног, и сделал второй надрез на шее.   

— С-с-спасибо, — прохрипел мой таинственный спутник и закрыл глаза.

Как во сне, я потащил его к выходу из переулка, надеясь, что кто-нибудь поможет, но переулок так и не кончался. Мне пришлось оставить его и идти дальше одному. Я шёл, уже не понимая, куда и зачем, пока шум приближающегося поезда не вырвал меня из прострации. Я стоял в безлюдной станции метро, и поезд был на подходе. Двери вагона открылись, и я зашёл в вагон. На другом конце вагона, один, сидел человек и ждал своей станции.

Ноша

Ненавижу пятницу, в этот, казалось бы, прекрасный день, когда вся страна радуется концу рабочей недели и планирует отдых на выходные, я знаю одно — снова придется прятать тело. Нет-нет, вы не подумайте, ни воспитание, ни моральные принципы не позволяют мне забрать чью-то жизнь. Просто вынужден убирать за той, которую люблю. Странно, правда? Некоторые девушки хотят денег, некоторые внимания, а ее единственная прихоть заключается в заметании мной следов ее ночных прогулок, которые она еженедельно совершает с завидным постоянством. Хорошо, что на карте нашей безграничной родины полно глухих и дремучих лесов, где можно спрятать труп. И просто прекрасно, что некоторые из них расположены не далее 200 километров от моего дома. Но, знаете, морально это очень тяжело.   

Пару раз я чуть не сошел с ума, когда жертвами становились маленькие дети, еще не вошедшие в пубертатный период. Если в первый раз, роя яму для какого-то сорокалетнего мужика, я еще как-то мог объяснить поступок Катерины, потому что, будем честными, больше половины взрослых людей — редкостные сволочи, зря коптящие небо, то чем провинились 10-12-летние мальчик и две девочки, я сколько не думал, так и не смог понять. Но мне пришлось смириться по простой и понятной причине: пусть хоть весь мир рухнет, но я буду защищать ее. Только не надо осуждать и цокать языком. Меня тоже мало радуют субботние ночные «поездки за грибами».   

Но, сколько бы в душе не теплилась надежда на то, что все будет по-другому, все останется по-прежнему. Как обычно, вечером накануне уикенда, еще до того, как часы пробьют 11, её сморит сон, а я буду сидеть и пытаться не допустить очередной трагедии. Впрочем, это мне еще ни разу не удалось. Как бы сильно мой разум и тело не боролись с объятиями Морфея, всегда около 2 часов ночи они проигрывают, как будто кто-то щелкает рубильник в положение «выкл». В другие дни такого не происходит, и не спать двое суток — вполне выполнимая задача для моего молодого и, пока что, здорового организма. Не знаю, почему так. Не удивлюсь, если она что-то подсыпает мне в воду или пищу, а может, таким способом моя психика защищает себя от того, что встает ночью в теле самого близкого и родного человека, чей вид в этот момент способен низвергнуть в океан безумия. В любом случае, я рад. Да, эгоистичное чувство, за которое поплатились жизнью 12 индивидуумов.   

Самое печальное произойдет позже, ровно в 5 — неведомая сила подымет и поведет меня к двери санузла. Это чертова дверь стала моими личными вратами ада. Ведь за ними, в ванной, будет лежать очередной итог деяний Кати. Затем я снова, ненавидя весь мир и проклиная судьбу, расчленю тело, запакую останки в одноразовые мусорные пакеты, тщательно уберу комнату самыми ядреными средствами и отвезу эту нелегкую ношу в лес. Все это довольно трудно и требует немалых усилий, но я пока справляюсь. Правда, в самый страшный момент ожидания, перед этой чертовой дверью, меня начинает раздирать внутреннее противостояние. Боль, ненависть и осознание беспомощности соперничают с желанием защитить. Сколько раз в моей голове звенели мысли: «Беги! Она чудовище! Тебе не справиться!», а самая ужасная из них: «Убей ее! И всем станет легче!». Но чувства к этой своеобразной девушке всегда побеждают. Хотя я и понимаю, что это все неправильно.   

Вот и сейчас я стою возле проема в царство плитки и кафеля, и конечности мои не хотят повиноваться и открыть дверь. Правда, все равно придется. Ибо больше этого сделать некому. Господи, за что мне это? Не хочу, не хочу, не хочу! Так, стоп, надо собраться. Проведение, пожалуйста, пусть будет взрослый с уголовной рожей, а лучше один из тех, кого показывали в криминальной хронике. Руки, дрожа, тянутся к замку. Поворот. Щелчок. Твою мать! Глазам предстает скверная картина. Ребенок, мальчик, лет 5-7, лица не разглядеть из-за множества порезов. Боже, да на нем живого места нет! Ноги, не выдержав потрясения, подкашиваются, и я распластываюсь на ледяном полу. Все, так больше не может продолжаться. Последний раз мне придется делать это. А потом надо будет уехать. Да, точно, уехать, и куда подальше. Вон хотя бы к бабке в деревню. И никогда не возвращаться в этот пропавший город.

Борясь с рвотными позывами, действуя скорее на автомате, мозг отдает туловищу команды на привычные в данном случае действия. Расчленять не приходится, тщедушное тельце целиком помещается в один мешок. Уже по дороге к сосновому бору мысль о побеге полностью подчиняет сознание. Осталось только сделать прощальный подарок и спрятать закоченевший кусок мяса, который раньше был человеком. Жил, смеялся и наверняка любил родителей. Ладно, хватит размышлять, последний перекресток и я почти на месте. Секунду! Что творит этот идиот на белой девятке? Страх. Удар. Тьма…

— Войдите, — пробурчал хозяин кабинета, полноватый мужчина, с начинающей лысеть макушкой.

— Товарищ полковник, разрешите? — молодой лейтенант, чем-то похожий на взъерошенного воробья, торопливо прошел к столу.

— Да разрешил уже, проходи. Ну что там про маньяка?

— Так все хорошо, Валерий Семенович, наш это голубчик.

— Ты в этом уверен, Денисов? Ошибки быть не может?

— Никак нет, Картошкин Роберт Владимирович, уроженец города Гомеля, республика Беларусь, проживает по адресу: город Таганрог, улица… — уткнувшись в листок, начал читать юный опер.

— Погоди, лейтенант. Давай своими словами. С чего взял, что это тот, кто нам нужен?

— Да ведь улики, товарищ полковник, когда на месте аварии в багажнике ублюдка обнаружили труп недавно пропавшего мальчика, мы с экспертами поехали к подозреваемому на квартиру, где в водостоке и обнаружили ДНК еще 12 человек, пропавших в течение трех месяцев. Саму-то ванную душегуб убрал, комар носа не подточит, а слив же так не замоешь. Вот и попался.

— А тела где?

— Спрятал, тут уж мы бессильны, лесов рядом много, не найти.

— Ну что ж, Костик, молодец, можешь закрывать дело. Жалко, что преступник скончался, не приходя в сознание. Многое мог бы рассказать. Ах, да. Кроме следов жертв и мерзавца, что-нибудь нашли? Нельзя исключать сообщника.

— Нет, во всей квартире чужеродных отпечатков и частиц эпителия не обнаружено.

— Ну все тогда, дописывай бумажки и можешь отдыхать.

Дверь кабинета захлопнулась, оставляя главу отдела с невеселым лицом. Почему старый патологоанатом сначала твердил обратное? С пеной у рта доказывая, что характер и глубина ран, полученные ребенком, не подходят под рост и возможную силу пойманного мужчины...

Белые ходоки

В детстве я жила в небольшом поселке в районе одного из крупных таежных городов. Это сейчас идет широкомасштабная застройка, а тогда, лет пятнадцать назад, наш поселок стоял в глубокой тайге, возле железной дороги.   

Мне было около восьми лет, когда я услышала легенду о «белых людях». Именно так назывались пришельцы с севера.   

Представьте себе глухой таежный городок, где зима царит девять месяцев в году. Световой день очень недолог — в декабре-январе солнце восходит часов в восемь-девять утра, а заходит уже к часам четырем дня. Взрослые заняты на работе, дети, особенно школьники, часто сидят дома одни, так как занятия в школе отменены из-за мороза. Именно в этих краях зародилась легенда о белых людях. Она гласит, что далеко-далеко на севере живут люди, коим не страшен холод. Их кожа суха из-за суровых ветров, волосы белы, как снег, и покрывают чуть ли не полностью лицо и тело. Сами они выше обычных людей, мускулистее и выносливее. Их характер под стать зиме — суровый и жесткий. От встречи с ними не жди ничего хорошего: взрослого человека они убьют, а детей похитят. Считается, что это просто байка, придуманная взрослыми, чтобы дети не выходили из дома в морозы. Однако я верю в существование этих белых людей из-за следующего случая.   

В тот зимний день стоял жуткий холод. Мой отец уехал на вахту, мама ушла на работу. Я осталась дома одна. А жили мы тогда в деревянном доме на окраине поселка. От густой тайги наш дом отделяла пара сотен метров да железная дорога, по которой изредка ходили поезда.   

Солнце еще не село, поэтому я сидела у окна и читала книгу. Освещение в комнате не включала, так как работал электрический обогреватель и была вероятность того, что выбьет пробки или вообще случится короткое замыкание (сами понимаете, какая проводка была в старом деревянном доме). С улицы до моего уха доносился веселый лай дворовых собак — бобики резвились на морозе, чтоб хоть как-то согреться. Как вдруг лай прекратился, поднялся очень сильный ветер. Он завыл, будто зверь, и принес с собой пургу. Я глянула в окно — видимость была нулевой, только метель описывала всевозможные кульбиты.

Поежившись от холода, я отошла от окна, но краем глаза увидела силуэт в окне. С улицы опять донесся лай собак, но на этот раз он был злым — собаки явно лаяли на чужака. Но продлился он недолго: вскоре послышался жалобный визг одного из песиков и настала тишина. Даже ветер успокоился.

Я вновь выглянула в окно. На улице никого не было, белизна снега резала глаза. Я хотела выйти на улицу и посмотреть, что стало с собаками, но тишину на улице нарушил звук скрипа снега. Кто-то ходил вокруг нашего дома кругами. Я побоялась выходить — так и осталась стоять у двери, прислушиваясь к каждому звуку с улицы.   

Этот кто-то, сделав круг, остановился у двери в дом. Вопреки моим ожиданиям, стука в дверь не последовало. За дверью раздался тяжелый вздох. И он был какой-то нечеловеческий — от него у меня пошли мурашки по телу. Постояв у двери еще минуту, нежданный гость еще раз прошелся вокруг дома, а потом его шаги стали удаляться в сторону тайги.   

Я осторожно выглянула в окно, которое выходило в ту сторону, куда направился незнакомец. И то, что я увидела, очень испугало меня: высокий, под два метра, человек (если его можно назвать человеком), полностью покрытый белой короткой шерстью с ног до головы. Только кисти рук были у него «голыми». Отойдя от дома на несколько метров, пришелец обернулся. Я успела рассмотреть его лицо — оно было вполне человеческим, только кожа была вся изрезана глубокими морщинами и украшала его густая белая длинная борода. Я посмотрела в его глаза. Мне казалось, что и он приметил меня. Я не почувствовала страха от нашего зрительного контакта. Гость опять издал тот глубокий вздох и, развернувшись, направился дальше, к мохнатым елям.   

Я, как завороженная, так и осталась стоять у окна. Вновь послышался лай собак, где-то вдалеке шел поезд. Я отошла от окна со смешанными чувствами — мне одновременно было почему-то жаль того белого человека, но все-таки я не хотела бы встретиться с ним лицом к лицу снова. И только потом, когда я осмыслила случившееся, меня накрыл страх. Что было бы, если я вышла на улицу?

Дичь

Дичь досаждала мне вот уже на протяжении недели. Она безнаказанно шныряла по владениям, по ночам проникая в склады через разбитые окна и пожирая хранящуюся там еду. Сначала я терпел: земли, принадлежащие мне, настолько обширны, а леса в них столь густы, что выследить дичь представлялось трудной задачей. Но после того, как она атаковала третий по счёту склад, я объявил охоту за ней. Моей целью было найти и убить дичь во что бы то ни стало. Помимо практической пользы, это обещало удовольствие древнего охотничьего азарта, ныне почти позабытое нами. Поэтому я выделил целую неделю и прибыл на свои владения с оружием.   

Я опасался, что за время моего отсутствия дичь вполне могла уйти в другое место. Но во время обхода складов я убедился, что это не так: об этом красноречиво говорил очередной испорченный склад. Как всегда — разбитое окно. Мешки с крупой были безжалостно порваны. Остатки недавнего пиршества пробудили во мне гнев. Это были мои земли, и ни одно существо не имело права так терроризировать постройки, которые принадлежали мне. Я покинул склад в раздражении и начал поиски следов, которые могли навести меня на потерявшую стыд дичь.   

Надо сказать, задача была непростой: видимо, своим особым чутьём, дичь догадалась, что за ней идёт охота. Она, без сомнений, была весьма умна. Недавно в лесу выпал первый снег, поэтому мне не составило труда обнаружить оставленные дичью отпечатки на белом хрустком покрывале. Но следы были крайне запутанными. Они то и дело кружили вокруг одного и того же места; бессчётное число раз вели в небольшую речку, которая текла между деревьями, и там обрывались; а иногда и вовсе пропадали на ровном месте — видимо, дичь умела лезть на раскидистые нижние ветви деревьев. Впрочем, вряд ли трюк ей удавался очень хорошо: большей частью следы всё же были хорошо различимы на земле, и это было мне на руку.   

Через пару дней блужданий по молчаливым чащобам я стал лучше узнавать устройство разума дичи, которую преследовал: я понемногу проникал в сложности тех пружин, что управляли её поведением. Больше я уже не вёлся на уловки с кругами в одном месте и намеренно крутыми углами поворотов, которые были призваны сбить меня с толку. Я начал определять места, где дичь спит — в основном под сенью высокорослых деревьев — и где она особенно любит бывать. Круг охоты сужался. На четвёртый день я впервые увидел дичь — правда, с довольно далёкого расстояния, и ей удалось быстро достичь речки. Без сомнения, теперь она стала во сто крат осторожнее, чем раньше.   

Охота закончилась на шестой день, и довольно неожиданно: устав от полудневного бесплодного поиска в лесу, я решил зайти в ближайший нетронутый склад и подкрепиться. Каков же был мой гнев, когда я обнаружил, что дичь побывала и тут, причём совсем недавно — за какие-то полчаса до моего прибытия!.. Следы на снегу были чёткие и не покрытые твёрдой коростой, которая при низких температурах образуется очень быстро. Так или иначе, у меня появился реальный шанс догнать дичь, и я не собирался его упускать. Вскинув ружьё, я быстро шёл по следу, стараясь быть бесшумным и вглядываясь вперёд, в серо-чёрные заросли.

Несмотря на всю свою хитрость, на сей раз дичь не почувствовала подкрадывающейся к ней опасности: чутьё подвело её. Я нагнал её на глухой лесной прогалине, где деревья росли такими тесными рядами, что приходилось буквально протискиваться через стволы. Издали я заприметил белое пятно, отчётливо выделяющееся на невзрачном фоне веток, и стал осторожно сокращать расстояние. Поначалу это мне удавалось — дичь ничего не подозревала, — но затем я нечаянно наступил на тонкую мёрзлую ветку, которая с треском переломилась под моим весом. Дичь вскинулась, мгновенно обернувшись в мою сторону; на мгновение наши взгляды пересеклись. Потом она ринулась прочь, проламываясь через деревья. Я тоже побежал вперёд изо всех сил. После всех растраченных на охоту дней упустить такой славный шанс было бы преступлением. К счастью, деревья мешали дичи так же, как и мне, поэтому она не смогла развить большую скорость. Вскоре деревья стали реже, и я понял, что уже можно пустить в ход оружие. Я снял ружьё со спины и прицелился. Сбивчивое дыхание мешало сосредоточиться и взять цель — тем не менее, я выстрелил, и лес сотряс душераздирающий визг: я ранил дичь.

Смертельной рана не была, но игра была окончена. Дичь рухнула на месте, визг утих так же внезапно, как начался. Держа ружьё наперевес, я приблизился к ней с некой опаской. Дичь упала навзничь, кровь хлестала из раны на бедре. До этого я мало где видел ручьи крови, и меня немного замутило. Я прислонился к дереву и закрыл глаза. Дичь что-то залопотала на своём тарабарском — и в её голосе мне отчётливо почудились интонации. Друзья, увлекающиеся регулярной охотой, говорили об этом, но здесь и сейчас... такое явное сходство с нами застало меня врасплох. Ружьё задрожало в руке, и мне отчаянно захотелось поднять на руки это раненое, смертельно перепуганное существо и унести к себе, перевязать рану, оставить жить. Но потом я вспомнил о разграбленных складах, о том, что дичь творила на моих землях — и наваждение отхлынуло. Я поднял руку с ружьём, направил ствол на голову дичи. Её лопотание прервалось; тяжело дыша, она смотрела на меня такими разумными блестящими глазами. Под длинные чёрные волосы затекла багровая кровь, льющаяся из раны; грудь под грязной тканью одежды тяжело вздымалась и опадала. На долю секунды я опять ужаснулся собственной жестокости, но...   

«Всего лишь дичь, — сказал я себе твёрдо. — Всего лишь человек».   

И я спустил курок. Выстрел громом расколотил чистый воздух зимы, но, в отличие от первого выстрела, за ним не последовало ни единого звука.

Больше никаких кошмаров

Мать выпутывается из одеяла, из тряпок собственных снов, как из паутины, ножом распахнутых глаз прорывая реальность. Сегодня все опять повторилось. Эти страшные кошмары целую ночь давили шершавой пятой на грудь, заставляли рвать рот в неистовом вопле, и плеваться, и дергать волосы из твердого темени, и плакать. Плакать мать ненавидела сильней всего, обесчувствленная, она проклинала себя за это.   

Он знает цвет её слез, нежно-бензиновый, солёный, и подходит, чтобы увидеть её слабость и стыд.   

Она встает, засовывая ноги в равные тапочки, наспех кутается в халат, держа под ним распухшие, синие соски, и талию, с которой уже три месяца не сходит лишай. Наскоро собирает волосы и идет на кухню, в запахе герани и валокордина, она каждый день пишет книгу выживания на холсте ржавых труб, или белых, как реанимация, как снег, который пока ещё не испачкали.   

Лучше б лежал снег, лучше б был февраль. В холоде рвота не так воняет, она вспоминает это, склонившись над унитазом.   

— Мама... — доносится слабое из коридора.

Она выпрямляет спину.   

— Чего тебе?

— Я хочу есть. Найди мне поесть.

Сегодня. Это нужно сделать сегодня. Она не переживет ещё одного сна. Сна, в котором кончается время, и земля трещит от сгоревших костей. Это по его вине приходят сны, он заставляет их слетаться, будто цикад на костер.   

— Я принесу.

— Когда?

— Скоро.

Он заставит её делать гадости. Натолкать в задницу ржавых гвоздей и ходить с ними, приседая, как курочка, кудахтать, исторгая их наружу в теплой венозной крови из мелких сосудов, он любит это, как обычные дети любят сладкую вату или мороженное.   

— Нужно купаться, — говорит мать, стирая с губ остатки вчерашнего ужина. — Я наберу тебе ванную.

— Я не хочу купаться, я хочу есть!

— Ванная теплая, с душистой пеной. Это особая пена, чудесная, и такая приятная к телу. Словно лежишь в облаках.

Пока из крана бежит струйка воды, мать раздевает его, стараясь не смотреть в глаза. Лучше на пол, где снова сдохли мокрицы, или на окошко, несущее слабенький свет из кухни, на груду нестиранных полотенец, или даже на сарафан, замоченный в тазу ещё с прошлого года. Вода почти испарилась, вещь дурно пахнет, покрытая мыльной пленкой. Теперь некуда его надевать, она решает, что если сегодня все получится, если бог или что-то ещё направит её руку, то сарафан обязательно будет постиран и надет. Вода подходит к краю ванной, мать грезит вечерними бульварами и огнями кафе, где громко говорят и пьют вкусные, пьянящие напитки. Она будет ходить туда, каждый день, выпивая столько, сколько поместиться в желудок. Она превратит свою жизнь в полыхающую гирлянду, сладко посасывая губу, она пробует температуру воды и добавляет туда пены. Перламутровые хлопья расползаются в стороны, ей хочется дышать ими, теплыми, облегающими тело, она и сама примет такую же ванную, как только проклятье закончится.

— Мне это не нравится, — говорит он, погружая маленькое тело в воду.

— Ничего, ты просто помойся, а я пока поищу еды.

Она делает вид, что уходит на кухню. Это так просто — подделать шаги, а самой стать за дверью, и смотреть, как он играется с пеной, намазывая её на лицо и кладя на голову шапочкой. Она снимает халат, полностью голая, стоит и не может привыкнуть к той ясности, к той прекрасной чистоте внутри головы. Эти сны прекратятся, о да, больше никаких кошмаров, никаких страшных имен, никаких ржавых гвоздей.   

Табуретка сгодится. Она заворачивает её в халат, и снова крадется к ванной. Как приятно видеть улыбку в отражении разбитого зеркала, это ведь он заставил его разбить, и сосать осколки, пока они нежно резали десны до самой кости. Теперь ты за все ответишь, свинья, и душа твоя сгорит, провалившись через сто адов, и никогда больше не пойдешь в школу, в эту проклятую школу, где легион таких, как ты. Мерзких, уродливых гнид. Да, да, вот он видит мать на пороге, не понимая, зачем она притащила халат. Его глаза и по-детски круглые щеки немного дергаются, он подозревает, но слишком поздно.   

Мать бьет его, первым же ударом проломив голову насквозь, пестрая ткань халата уходит в алый, пена становится красной, а мать бьет, неистово занося руки на головой, усиливая этим удар, снова и снова долбит табуреткой, и его мозг закипает в кровавом котле, и вылетает наружу через острые края сломанного черепа, мозг маньяка, мозг маленького сатаны, он ведь знал, что нельзя кормить черных собак, потому что в них Сатана, нельзя приводить их домой и заставлять лизать у неё. За все, урод, ты получаешь сполна, за собак, за гвозди, за битое стекло в молоке.   

Закончив убийство, она переворачивает табуретку, садится, и опускает руки в теплую воду. Как хорошо, наконец-то согреется. И уснет, прямо сейчас, ляжет в постель и забудет кошмары. Это все обстоятельства, так бы он жил, или был бы нормальным ребенком. Но нормальных детей не бывает. Мать думает об этом, ложась в постель, голая, с мокрыми до локтя руками, никаких детей, и никакая она больше не мать.   

Сны, наконец-то сны, душистые сны проспектов.   

И больше никаких кошмаров.

Тайны Байкало-Амурской магистрали

О строительстве Байкало-Амурской магистрали написано огромное количество книг, причем как документальных, так и художественных. Но, несмотря на это, здесь остается очень много темных пятен. Сначала информация о строительстве магистрали была засекречена, а затем искажена.   

О БАМе ходит огромное количество слухов, большинство из которых являются отнюдь не выдумками. Конечно, есть и легенды, однако они только украшают правду. Когда магистраль еще находилась в процессе постройки, рабочие то и дело сталкивались с различными паранормальными и аномальными явлениями. Этот железнодорожный путь, который соединяет Советскую Гавань и Тайшет, в народе называют призрачным. Существует множество легенд, связанных с этой магистралью. Когда рабочие трудились, главной темой их обсуждения была тема призрака железной дороги. Абсолютно все строители верили, что действительно существует такое явление. Об этом активно говорили также и местные жители. Они рассказывали о том, что недалеко от них проезжал поезд, не издающий совершенно никаких звуков. Причем они не один раз являлись свидетелями такого необычного явления.   

Ученые полагают, что история о поезде-призраке берет свое начало с 1940-го года. Тогда прошло два года с того момента, как фактически было положено начало строительства самого железного полотна. Так как условия для работы были совершенно недопустимыми, некоторые заключенные не стали это терпеть, поэтому устроили бунт и угнали паровоз. К этому паровозу прикреплены были еще три вагона с грузом. Целью, которую они перед собой поставили, было сбежать в западную Якутию. Но правительство, в целях поимки беглецов, приказало задействовать военную авиацию. В результате один из самолетов разбомбил поезд. В ходе воздушного налета все люди погибли, а железнодорожное полотно получило значительные повреждения. Лагерь после этого случая был закрыт, строительство магистрали «заморозилось», заключенные были переведены в другие места. После этого местные жители все чаще и чаще начали видеть поезд-призрак. Однако больше всего людей шокировало то, что железная дорога сама по себе восстановилась.   

В этом убедились также и люди, приехавшие в это место через 30 лет для того чтобы продолжить возведение магистрали. Строители были крайне удивлены, когда обнаружили, что полотно находится в отличном состоянии, а рельсы абсолютно не были ржавыми. Полотно может блестеть таким цветом только в том случае, если по нему ежедневно ездят до сотни пассажирских и грузовых составов. Затем этому явлению нашли объяснение, однако, как выяснилось позднее, это объяснение оказалось ошибочным. Исследователи выдвинули версию, что именно военные, перевозящие секретный груз, пользовались железной дорогой. По этой причине ученые поехали по рельсовым путям, но вскоре наткнулись на тупик, не проехав и тридцати километров. Тупиком явился холм, густо заросший кедром. Поэтому и по сей день неизвестно кто именно способствовал восстановлению этого железнодорожного участка.   

Строительство известной Байкало-Амурской магистрали проходило в сложнейших климатических условиях. Было возведено 142 моста, проложено восемь туннелей. Рабочие рассказывали про них очень много таинственных рассказов. Так, согласно этим рассказам, в Байкальском туннеле периодически появлялись огненно-желтые шары. По наблюдениям некоторых строителей, после исчезновения этих шаров, возникали сильнейшие выбросы подземных вод, которые было крайне трудно откачать.

Самым высокогорным туннелем на БАМе является Кодарский туннель. С ним связывают привидение, названное рабочими Белым Шаманом. Оно появлялось, согласно свидетельствам очевидцев, именно перед каким-нибудь катаклизмом, тем самым предупреждая рабочих о приближении природных катастроф. После одного из таких появлений этого привидения, случилось сильное землетрясение. В тот раз никто из строителей не погиб. По некоторым данным избежать трагедии удалось только потому, что рабочие были готовы к катаклизму и знали о том, что нужно было делать при землетрясении.

Однако из всех туннелей наиболее таинственным является Северомуйский туннель. Его строили дольше 25 лет. Чуть ли не на каждом километре строительства возникали все новые и новые технологические задачи, которые приходилось решать рабочим. Появление подобных задач было связано с тем, что туннель все время преподносил строителям мистические сюрпризы. Так, например, на одном участке был прорван мощный плывун, вследствие чего погибло тридцать человек, а под завалами остались несколько строителей. По рассказам выжившего строителя, в тот момент, когда он предпринимал усиленные попытки выбраться из-под завалов, заметил перед собой металлическую дверь. Он попытался открыть ее, но ему это так и не удалось. Куда вела эта дверь неизвестно до сих пор. Спустя какое-то время после этого события один из участков туннеля обрушился. Позднее строители вспоминали, что из пустоты внезапно стали доноситься какие-то странные звуки, которые напоминали чем-то стук отбойных молотков. Неоднократно предпринимались попытки объяснить эти таинственные звуки. Наиболее вероятной считается версия о том, что в туннеле была высокая концентрация газа родона, что могло вызвать у рабочих своего рода слуховые галлюцинации. Однако нет стопроцентной уверенности в этом.   

Надо сказать, что Северомуйский хребет — это один из сложнейших участков Байкало-Амурской магистрали. Наиболее известным здесь является Чертов мост. Он расположен на крутом повороте и стоит на двухъярусных опорах, которые достигают в высоту 35 метров. Машинисты заверяют, что мост при следовании тяжелых поездов даже немного раскачивается. Сам обходной путь являлся довольно экстремальным. Составы передвигались с максимальной скоростью 20 километров в час. Иногда составы приходилось «толкать» вспомогательными локомотивами на особо крутых подъемах. В народе бытует мнение, что на этом мосту водятся черти, которые устраивают свои пляски перед медленно движущимся поездом. Машинисты, даже в наше время, когда мост используется только для перевозки путейщиков, заезжая на него крестятся.   

Как уже было сказано, со строительством Байкало-Амурской магистрали связано очень много различных легенд и слухов. Все, что мы описали в этой статье только небольшая их часть. Есть еще очень много вопросов, ответы на которых нам пока неизвестны.

Цыганский дом

Цыгане всегда для меня были окружены ореолом таинственности. Они появлялись, словно из ниоткуда, на своих грубых, варварских подводах с впряженными конями, собирали никому не нужный мусор и разговаривали на своём каркающем языке домовых. Мама с бабушкой говорили, что цыгане торгуют водкой и наркотиками, ворожат и колдуют, воруют детей. Но мама хранила в кладовой батарею заряженных Чумаком банок с водой, а Бабушка утверждала, что Иисус расстраивается, когда я леплю червячков из хлебного мякиша. Их показаниям можно было не доверять.   

В середине апреля, когда потеплело достаточно, чтобы мне разрешали задерживаться на улице допоздна, я решил раскрыть все тайны необычного народа и организовал наблюдательный пункт на поросшем травой холме напротив их «кланового» дома.   

Дом этот, надо заметить, сам по себе был примечателен. Низенькая оградка из покосившихся реечек, которую, пожалуй, и я мог бы просто перешагнуть, скорее была символом забора, чертой, отделявшей вовне и внутре, нежели действительно от кого-то защищала. Хотя и охранять-то было нечего, в цыганском дворе росла только грязь. Даже лопухи и сорняки, заполонившие округу, словно боязливо жались, не рискуя пересекать демаркационную линию. Ещё во дворе стоял большой хлев, где хранились подводы и кони. И дом.   

Дом был хорош. Величественное трёхэтажное здание из белого кирпича, без труда возвышавшееся над соседними избами. На окнах были чуть поистершиеся декоративные наличники, а могучим двойным дверям мог бы позавидовать и Дом Культуры Железнодорожников.   

Вот за ним я и наблюдал, валяясь на пузе в бурьяне. К сожалению, тщательная шпионская слежка давала больше вопросов, чем ответов. Цыгане никогда не возвращались по одному. Пешком они перемещались двойками и тройками, на повозках, иной раз, сидело до шести человек. Но ни одного заплутавшего цыганёнка, бегущего со всех ног в боязни получить по шее от цыгана-папы.   

Весь свозимый металлический или электронный хлам они разгружали и уносили в дом. Всегда. Ни одна гаечка или гвоздик не оставалась погружаться в дворовую грязь.   

И наконец, ни один цыган не покидал здания и не возвращался после девяти вечера.   

Последнее было особенно трудно проверить, так как в полдесятого я уже должен был сидеть на кухне и уплетать приготовленный ужин, не балуясь с хлебом. Ценой затрещины и четырех дней домашнего ареста, я окончательно в этом убедился. Факт — в девять часов за последним цыганом закрывалась дверь, и они не выходили оттуда до следующего утра.   

Немногие проверенные уличные друзья, с которыми я поделился своими открытиями, просто посмеялись. Их умами владела куда более серьёзная загадка — кто победит в схватке, Терминатор или Шреддер? Только лучший друг, Артём, вдоволь похихикав и покривлявшись, дал мне совет заглянуть внутрь.   

Несколько суток я взвешивал за и против, готовил пути отступления. Наконец, я решился.   

Сверяя время по китайским электронным часам в форме собачки, впервые ставшим по-настоящему полезными, я лежал на родном месте, выжидая. Ровно в 21:01 я схватил подмышку заранее заготовленный ящик и кубарем слетел с холма. Пересек дорогу, пригибаясь, как под встречным огнём немцев, осторожно перешагнул изгородь, подкрался к окну, аккуратно погрузил ящик в подсохшую грязюку, влез на него и прижался носом к стеклу.   

Первое, что меня поразило — дома не было. Не было комнат, коридоров и закоулков. Все три этажа были одним громадным помещением, не разделенным на части. Как ангар или голливудская декорация. Схожесть с декорацией усиливала вязь подпорок, вместо стен удерживавших крышу. Пол был устлан железным ломом. Ковёр из чайников, холодильников, кованых оград и арматур занимал всю поверхность, за исключением небольшого пятачка у дверей. Цыгане, десятки цыган, рассредоточились среди лома, разбившись на группки и переговариваясь своим щёлкающим говором.   

В одно мгновение всё стихло. Люди молча падали навзничь, как марионетки с перерезанными нитями. Дородная железнозубая цыганка, стоявшая ближе к окну, в падении ударилась щекой об угол ржавой стиральной машины. Она лежала, блестя опустевшими, словно стеклянными, глазами, а из пореза на щеке обильно сочилась сукровица.

Мне стало жутко. Я спрыгнул с ящика и понёсся домой, твердо зная, что не расскажу об увиденном никому из взрослых. Единственным, с кем я поделился, был Артём. Тот отреагировал несерьёзно:

— Спят усталые цэгене, джей кавэ,
Как кули, нэ конекэне, конекэ.
Эй ты друг, а выколетсу,
Не пугайся, упорлеватсу,
Глазки закрывай, нэ, нэ, най.


Второй куплет я не слушал. А когда я вновь приехал к бабушке следующим летом, я почти забыл о своих приключениях. Совсем стереть это из памяти мне не дали цыгане.   

Они, казалось, были повсюду. Они появлялись в одиночку, заходили во дворы, стучали в квартиры, выпрашивая мусор. Несколько раз я видел из окна цыганские подводы после девяти вечера. Всё то немногое, что я о них знал, изменилось. Я чувствовал, что-то грядёт. Когда июльским вечером я понял, что за весь день не встретил ни одного цыгана, я почувствовал — момент настал. Снова очутился на отшибе и смотрел в окно ненастоящего дома.   

Всё изменилось. Хлама больше не было, из пола в потолок уходила восьмиугольная колонна, из которой наростами торчали металлические останки. Казалось, вся поверхность её находилась в движении, щелкали поршни, горели разномастные дисплеи, вращались отдельные части. Цыгане образовали два круга-хоровода, медленно двигавшихся посолонь и противусолонь соответственно. Круги сходились и расходились, похожие на конвульсии морских медуз.   

Колонна начала звучать. Тонкий, едва различимый звук лесного комара за считанные секунды набрал мощь репродуктора и бил по ушам. Стёкла дрожали. Цыгане открыли рты и завыли. Басовитый, из самых кишок, вой, контрапунктом идущий к звону-жужжанию механизма, пробрал меня до самых печёнок.   

Я видел что-то, что видеть не должен. Стараясь не издавать лишнего шума, как будто его ещё можно было услышать, я пятился от чёртового здания. У поворота я обернулся. Из окон вылетели стёкла. Резные наличники крошились и осыпались.   

Я побежал.   

На следующий день я подслушал разговор Мамы с соседкой. Оказывается, цыганский дом ночью сгорел. Приезжала, мол, и скорая, и милиция, и пожарные, но полыхало так, что кроме отлова сошедших с ума лошадей, делать было нечего. Даже косточек не осталось. На этот раз я не рассказывал и Артёму. Но был уверен, костей не нашли, потому что их там не было. Цыгане ушли.