Вспоминаем, как мы сходили в депо — то место, где ночуют составы, — и узнали, что происходит с поездами, когда они поднимаются из темного подземелья на поверхность. Готовы рассказать.
На краю Эльмаша, в окружении лесов и сомнительных шиномонтажек, стоит депо метрополитена Екатеринбурга. Депо — это своеобразный дом для поездов. Туда они приезжают после рабочего дня на ночевку, там они умываются и приходят в себя. И там их ждут 250 человек, которые много лет делают все, чтобы старенькие вагончики как можно дольше оставались бравыми поездами.
Мы колесим по раздолбанным закоулкам и все не можем найти вход. Опознавательным знаком для нас стала колючая проволока. Следуя вдоль нее, как за сказочным клубком, мы выруливаем к двери с зеленой буквой «М». Прибыли. Совхозная, 17, если что.
Честно говоря, от депо я бури эмоций и половодья чувств не жду. Это же не таинственный туннель с подземными жителями. Тут должно быть все просто. Отчасти я оказалась права.
Но только отчасти.
Все депо — это сетка из рельсов, выходящих из «портала» (так вполне официально называется место, откуда поезда выезжают на поверхность), огромные гаражи для поездов, технические помещения и корпус для машинистов и руководства.
В депо ночуют не только вагоны, но и машинисты. Смена у машиниста последнего поезда заканчивается примерно в час ночи. Он пригоняет состав в депо, сдает его и отправляется спать в комнату отдыха. Здесь хранится мешок с постельным бельем, на котором аккуратно вышита фамилия владельца.
Иду по коридору и не могу отделаться от чувства, что я заглянула в детский лагерь во время обеда. Дети выбежали из комнат минуту назад. Двери нараспашку, в комнатах идеальная чистота, на кроватях ни складочки (ведь дежурный не пускает на обед, пока все не приберутся) и звенящая тишина.
Кровать, стул, тумбочки. Ничего лишнего. Даже зубную щетку носят с собой. Машинисты проводят тут две ночи в неделю. Сон — часть смены, за него тоже платят.
Из развлечений тренажерный зал и телевизор в комнате дежурного. Дежурные — женщины, они убирают комнаты, расстилают кровать и выполняют функции будильника — по заявке поднимают машинистов. А еще украшают комнаты цветами по собственной инициативе.
Но что-то мы задержались в корпусах. Ведь главная цель нашей экскурсии — поезда.
Зияющая черная дыра — тот самый портал, откуда поднимаются поезда. Составы уходят из подземки не только на ночь. Максимальное количество поездов ходит под землей только в часы пик (7:30–10:30 и 16:30–20:00). На линию в это время выходит максимум составов: одиннадцать поездов ходят с четырехминутным интервалом. А в выходные на линии всего четыре состава.
Здесь поезд метро превращается в своеобразный трамвай. Контактный рельс, по которому идет убойная доза электричества, заканчивается. Чтобы поезд заехал внутрь и выехал обратно, к нему сверху подцепляется специальный кабель, по которому идет ток.
Нас ведут в цеха. Узнаем,что все составы для свердловского метрополитена собирали в Ленинграде в 1988–1989 гг. Потом их перегоняли в Новосибирск, чтобы они проходили обкатку. А потом уже в Свердловске они простояли до апреля 1991 года, когда официально открылось метро. Срок эксплуатации каждого вагона — 31 год. К 2020 году была произведена модернизация большей части вагонов.
Когда я спрашиваю, в каком состоянии находятся поезда сейчас, наш провожатый постепенно стихающим голосом отвечает: «Состояние в общем даже неплохое... В общем-то... Пока что». Над тем, чтобы поезда не старели ни внутри, ни снаружи, и работает депо.
Здесь трудятся около 250 человек, чья главная цель — остановить время и сделать всё, чтобы даже тридцатилетние поезда работали и выглядели как новенькие. Ведь вполне возможно, что вагонам придется оставаться на линии и после условного выхода на пенсию. А это значит, что обращаться с ними нужно еще бережнее.
Цеха делятся на две зоны. В одной части составы просто стоят и ждут выхода на линию. А в другой — ремонтируются и отмываются. Чистят поезда каждый день. Но одной чистки мало. Если надписи оттереть можно, то выцарапанное на стекле «Саша любит Машу» не замазать никак.
— Сейчас мода новая пошла — какой-то кислотой стекла поливать. Жидкость въедается, и на стекле остаются рытвинки. И менять стекла бесполезно. Ну поставишь ты новое стекло, которое тоже денег стоит, и его тут же снова исцарапают.
— Есть такая теория разбитых окон: мол, если хоть одно стекло в доме разбито, то и другие тоже вскоре будут разбиты. Может, эту теорию можно применить и к испорченным стеклам?
— В ответ на эту теорию есть теория неисправностей. У тебя есть неисправность, но она тебе не мешает? Пусть она будет, ведь как только ты ее устранишь — появится другая. Так что если у тебя есть одно разбитое окно — не трогай его, пусть оно будет. Как только ты его поменяешь — другое будет разбито.
— А какая из теорий работает у нас?
— Я затрудняюсь сказать. Наверное, и то, и другое.
В самом углу ремонтного цеха стоит разобранный вагончик, на который невозможно смотреть без жалости. Он разительно отличается от остальных.
В нем нет ни окон, ни дверей, ни фар. Ржавчина местами прогрызает вагоны изнутри. На изношенные места ввариваются новые куски железа.
Фотографировать ржавые места нам не разрешают. Я подхожу к мужчине с красивыми глазами, который ремонтирует вагон. Алексей с готовностью начинает показывать, что с вагоном делает время и вода.
— Я меняю ребра жесткости. Лучше показать, чтобы понять в каком они состоянии, — Алексей ведет меня к железным пластинам.
— Ты потрогай. Тут десятка должна быть, а осталась одна фольга.
Я, боясь пораниться, осторожно прикасаюсь к железке. Но она рассыпается в руках. От сантиметрового слоя металла остался миллиметр трухи.
— Его время съело. Вот мы сейчас вырежем ржавое, вварим новое и наведем красоту.
— Гадят люди в вагонах?
— Да, особенно стекла жалко. Привести бы сюда этих «художников», чтобы он сам хоть раз стекло поменял, говнюк, — сердится Алексей.
Поезда на ремонте
Ночью в депо остается всего три человека, которые осматривают вагоны. А сейчас, днем, оно похоже на муравейник: кто-то моет внутри, кто-то шлифует колеса, кто-то размещает рекламу...
Чтобы полностью проверить состояние вагона, его нужно разобрать на части.
На втором этаже ремонтируют электронику. Там гораздо чище, на цветах нет слоя пыли. Людям, которые тут работают, нужно быть предельно точными и аккуратными. Оборудование, которое здесь проверяют, отвечает за торможение поезда.
Я подхожу к женщине в очках, с короткими, светлыми волосами. Она приветливо со мной здоровается:
— Здравствуй, моя хорошая!
— Давно, наверное, здесь работаете?
— Ой, умничка ты моя, правильно догадалась! С самого начала эксплуатации, больше 25 лет тут. Мы же работали еще до открытия метрополитена.
— Не хотелось уйти, сменить обстановку?
— Ну что ты! Я сама с Новосибирска, а нам «Метрополитен» квартиру дал, не бросать же теперь. Надо работать. Я пришла сюда, когда мне было 25 лет, а сейчас отсюда уйду на пенсию. Тут все такое старое. Хотя нет, туалеты новые сделали. Вот в том корпусе, — показывает в окно на административное здание, — уже давно ремонт сделали, потому что там живут начальники. А рабочему классу — позже всех... Вы лучше поглядите, какой у меня красивый цветок!
Цветок и вправду красивый. Но нам уже пора уходить.
В кабинете дежурного я вижу двух мужчин в синей форме. Они внешне отличаются от остальных рабочих. Ура, наконец-то встретили машинистов!
— Я пришел сюда в 1989 году, когда мало что было готово. Коробка, рельсы — и всё. Помню, спускаюсь в портал на «Проспекте Космонавтов» — а там просто дыра, меня могло землей засыпать. Нас убеждали, что запустимся в срок. В то время денег государственных было море. А потом пришла перестройка — и всё исчезло. Доводили метро до ума сами. Попросил город — мы пошли. Ну а что делать, если надо? Рук, что ли, у нас нет? Я и станцию «Ботаника» строить помогал. Мусор выносил, стекла менял — и не стеснялся.
— А сейчас другие времена?
— Я смотрю по сыновьям. Вот приходит он ко мне: «Батя, вырежь стекло». Я его спрашиваю: «А вы что, не можете, что ли?» — «Не могу», — говорит...
— Так вы их научите.
— Да ни желания, ни старания нет. Может, это компьютер и телевизор так влияют, не знаю. Будто в жизни как в кино: все само собой появится и хорошо сделается.
Мы покидаем депо «Калининское». Бури эмоций и половодья чувств нет. Есть странная грусть.