- Сергей! Терентьич!
- Постой, Тихон. Все – потом. Я же предупредил. Сейчас нагрянут шакалы. Компаньоны. А я еще не все бумаги…
- Но я ее нашел!
- Да не задыхайся ты так! Кого? Цыганку? Или…
- Или!
- Так… могилу или…
Голос прозвучал глухо.
- Или!
Босс сел и уставился в одну точку. И пожалел, что отпустил секретаршу – лишние уши. Он всегда вел деловые собрания один, заперев всю компанию на замок. Вместе с собой. Никому не доверял. А вот сейчас эта его девица поразвлекала бы тех, кого он ждет. А он пока пришел бы в себя. Потому что это ведь надо выдержать. Успокоить сердце. Не уронить слезу. Тихону только доверял, брату родному. И боялся спросить – как нашел, где? Кровиночку его единственную. Которую он своими руками отдал, спрятал, загнал в чужой угол – маленькую, трепетную, горячо любимую, чтобы звери, его окружавшие, не разорвали ее на части. Это сейчас все услышали о Кущевке и прочих местах беспредела. А они были и раньше, просто о них молчали, всю страну-то об этом не оповещали. Да что страну – и в области-то не все знали. Думал – на время, а получилось…
- Тихон, она… далеко?
- Она должна быть… ты только успокойся… где-то здесь! Рядом. Мы пошли по правильному пути. Я объездил всех… мастеров. Ну, ты понимаешь. Второе имя ей делал тот, кто и первое. Тогда, с нашей подачи. Но потом этот мужик, отец названый, спутал все карты. Фамилию свою ей дал, увез неведомо куда. А там уж черт-те как они жили, незарегистрированные. Ведь додуматься же надо было! А потом и вовсе… утонула. И сколько лет мы с тобой тоже как утопленники – то вынырнем, надежда вроде появлялась, то опять – на дно. А помог мне знаешь кто? Глаза мне открыл.
- Кто? Говори, не тяни.
- Бледный. Из той банды. Помнишь его? Борец за справедливость. Когда помрет, ему надо будет памятник с этими словами поставить. Мы тут как-то с ним пересеклись. И он рассказал про девчонку, которую хоть сейчас – в снайперы! Я ему один вопросик подбросил, потом второй и аж задрожал весь. Она, вот чувствую – она! А когда он мать ее стал описывать, так уж и уверился – она! Рассказал, как ее хоронили. А она в это время – на восток! Да только там по глупости нарвалась на сутенера и его пристрелила. В тюрьме срок отбывала.
- Тихон, стая на подходе. Волки не должны видеть слез вожака.
- А у тебя и не должно быть слез. Ей устроили побег. Ну, я так думаю. Уверен. Потому что официально она утонула. В реке. А Бледный сказал, что она плавала, как этот… с рыбьими жабрами-то.
- Ихтиандр.
- Они в деревне на этих ее способностях и сыграли. Якобы утонула. Тела не нашли. А могила есть.
- Ясно.
- Она вошла во вкус и повторила этот подвиг.
- Тихон! Не время шутить! А при чем тут вообще река? В тюрьме – река?
- В колонии. Им начальство купаться разрешило. Откликнулось на просьбы трудящихся.
- Вот как… Вот как, Тихон…Цыганка-то эта как орала тогда…
- Она кричала – да этот дом и весь этот двор просто набит золотом! Вот что она кричала. Не к месту вспомнил.
- Нет, Тихон. Ты забыл. А, может, и не слышал. Она сказала – кровь свою тут найдешь… Я-то подумал – налет какой-нибудь очередной будет. Друзей-соперников. А она родную кровь-то имела в виду. Не зря нам о ней говорили как о провидице. О цыганке-то.
- Тут найдешь – это где? В доме нашем заветном, что ли?
- Получается, в доме. Дальше говори.
- Я пошарил рядом с колонией по нашим людям. И получилось, что заезжала к одному мастеру парочка. Документ сделал девице красной. Нине…
- Нина… Почти что Нила… Неонила… Когда она родилась, была тут одна гадалка. Она и посоветовала выбрать редкое имя. Дескать, господь-то таких сохраняет.
- И еще один факт есть. Только ты лучше сядь, а то упадешь. Она там, в тюрьме-то, ухаживала за умирающей цыганкой… А уж наша цыганка была или нет, неведомо. Но если наша, то ждать Нину надо здесь. Потому как зачем умирающей забирать с собой серебро да золото? Да бриллианты? Пусть добрые люди попользуются.
- Ой, Тихон, голова кругом. Да ведь смерть за ней до сих пор ходит, как не поймешь. Цыганка-то не сама умерла. Помогли. Значит, за ней охотились. И могут рассуждать сейчас вот как мы с тобой.
- Могут. Надо их опередить. И сейчас я тебе главное покажу. Чтобы ты не забывал, какая у меня профессия. Мастер мне рассказал, как они выглядели.
- А фотографии у него не осталось?
- Нет. Он честно работает. Наши все это знают. Я и имя-то узнал только потому, что когда-то его здорово выручил. А теперь вроде как должок получил. Так вот, мы с ним сели, и… Вот что из его рассказа получилось.
И Тихон вытащил из нагрудного кармана два рисунка, свернутые в один рулон. На одном была нарисована светловолосая девушка с большими глазами, острым носиком и довольно впалыми щеками. Иногда о картине ее ценители говорят - вот, мол, все для души, как трогательно, и – ничего лишнего! Вот и в этом лице не было ничего лишнего. Оно более походило на икону. Тихон развернул и второй рулончик – на них смотрел молодой человек, и в его облике было что-то рыцарское.
- Рожа-то знакомая, - сказал Сергей Терентьевич. - Только чья, не пойму пока.
- И я не знаю. Что-то крутится в голове…
Оба понимали, что по этим наброскам трудно найти людей. Даже если эти люди будут стоять напротив тебя, ты все равно не будешь уверен, что они – предмет твоих поисков.
- Нет, все же лучше идти от логики. И немедленно – слышишь? – немедленно организовать наш пост в этом бл… ах, простите, в этом благородном доме. В доме, набитом… не только золотом, как сказала цыганка, но и тайнами!
- Ну, вообще-то там, в «Ночнике» - наша…
- А ее как раз оттуда и убери! Хамло, а не баба! Орет, руки распускает!
- Да там ведь и Дарья, уборщица твоя бывшая. Докладывает о главном.
- Ну и на… ты эту сучку посадил? Дарьи бы хватило.
- Да деньги она вложила, сучка-то.
- Ладно. Сейчас я проведу эту бодягу ежемесячную, и мы с тобой засядем за анализ событий. Все по местам расставим. Знаешь, вот никогда мне не хотелось быть каким-то сверхчеловеком. Шаманом там. В общем, видеть то, что другим недоступно. Привык трудом все добывать. И силой. А вот теперь… Как она? Где? С кем? Может, защита ей нужна. Золота все ищем, золота. А на нее, может, стая собак сейчас нападает, и ей нужна обыкновенная дубина!
- Да не сжимай ты кулаки-то. Она не одна.
- Не одна. Но она – свет! Луч! Она – все! Любую цену заплачу… Но и этих охотников за сокровищами тоже обозначим. Сутки будем сидеть, двадцать суток, но до истины доберемся!
Тихон хотел ему возразить, что-то сказать, но передумал.
Сергей Терентьевич был уверен, что сегодня точно не сможет владеть собой – так велико было потрясение от находок брата. Но оказалось, все наоборот. Радостное сообщение придало ему сил. И он встретил своих компаньонов сияющей улыбкой. Со всеми был вежлив, обходителен. Ни на кого не накричал. Каждого выслушал, все проблемы обсудили вместе, без мата и злости. И вдруг уловил, что на него смотрели как на новорожденного. И осознал, что он именно таким и был. Ах, как это было прекрасно – сознавать, что жива та девочка в голубом платьице. Девочкам положено было носить розовое, но ее мать настояла на голубом. С самого рождения у нее все было голубое. И глаза. Да не просто голубые, а с ярко выраженной синевой. И она не должна исчезнуть. Разве тюрьма и всякие несчастья могут изменить цвет глаз? А ведь могут. Могут.
А Тихон, последнее время мотавшийся по всей стране, уставший от этих поисков, измученный проблемами брата, сидел в своей комнате и приходил в себя. Сегодня у выхода из рынка он увидел ее. Далекую и неповторимую. Она, конечно, изменилась. Потускнела и расползлась. Но ведь и он не помолодел. Тогда, в молодости, захваченный своими проблемами и событиями вокруг брата, он с единственной целью – поберечь свою любовь – отказался от нее. Исчез из ее жизни. Надеялся, что на время. Был и повод – уезжал за рубеж. А потом узнал, что она вышла замуж. Что в семье растет сын. И поставил точку. Он так и не женился. Как и брат. До того ли им было? Однажды посреди всех своих передряг они словно из воздуха поймали чью-то мысль, чье-то предположение о том, в каком доме хранится бесценный клад. Либо во дворе этого дома. Слухи ходили давно, но ведь они всегда ходят возле старых домов богатых владельцев. Богатых тогда, в царское время. Им не хотелось ошибиться и, узнав, что существует некая провидица цыганского рода, они решили призвать ее на помощь. И ведь отыскали! Она, правда, вела себя так, будто за ней гнались. И очень, очень торопилась. Они не успели узнать, почему. Она быстро исчезла. Прямо испарилась. Но зато успели понять, где надо искать. И хранили то колечко, которое она попросила для поисков. Для своей работы. Не рамку там какую-то, как делают экстрасенсы, а маленькое золотое колечко. Высшей пробы. Без камешков. Она сначала колечко то на палец надела, а потом сняла, ходила и перед собой его держала. Да что-то шептала. И рисовала на бумажке. Они думали – им отдаст ее, там наверняка план, что искать, где копать. Но тут вроде как сирена на улице прозвучала. Может, губернатор проезжал. Или кто из Москвы. Они на это дело отвлеклись, а цыганка – как сквозь землю! А колечко на земле осталось. С собой не взяла. Это уж потом они прознали, что в тюрьме она… Что убили ее – может, за эти самые сведения. За золото в этом доме. И было им совершенно непонятно, почему она не сказала своим мучителям, где сокрыты богатства. Скорее всего, понимала, что все равно умирать. Но почему? Могла бы обменять ценные сведения на жизнь. Значит, предназначала их кому-то другому. Ей, принявшей последний вздох цыганки? Этой девочке, попавшей в страшную круговерть судьбы? Неизвестно. Похоже, они и познакомились-то лишь перед ее смертью. Непонятно. Неясно. Они сразу хотели обнести этот дом и двор забором, оградить его от чужих взглядов, но просто не знали, как это сделать. Хотя надо идти напролом. Особенно если точно знаешь, что тебя ждет удача. Это Тихон давно понял по собственному опыту.
А вот опыта в общении с женщинами у него было мало. Можно сказать, что и вовсе не было – так, одни ошметки. И потому сегодня дрогнуло сердце… А что мешает ему пойти в тот старый дом? Он почему-то был уверен, что она все еще живет там. Пойти туда и… И что? А ничего. Прикинуться богатеем, который хочет купить этот дом – весь, целиком. А чего прикидываться? Он и так богатей. Узнать мнение жильцов. Вернее, их цену. Их запросы. И выведать, как она живет. Помнит ли его. Он-то все помнит. Каждое мгновение. А ведь сколько лет прошло? Надо же…
Порыв был столь велик, что он вскочил, надел ветровку и проверил, с собой ли ключи от машины. Но в это время за стеной послышался гул – собрание было чем-то недовольно. Тихон прислушался. Ага, нашлись герои – высказались против вхождения Лустера в состав совета, курирующего охрану памятников. Советовали переключиться на сотовую связь – как раз сейчас для этого имелись неплохие лазейки. Лустер пообещал и тем всех успокоил. Но Тихон уже сник, погас и отложил свое намерение. Тем более, что боль за брата была и его болью. И та девочка… У него никогда не было детей и немудрено, что он думал о ней как о собственном ребенке.
Собрание наконец закончилось, все разъехались и они уселись за стол, решив четко обозначить и в своих головах, и на бумаге всех соперников – охотников за золотом. Где-то тут, возможно, и даже вероятно есть след и их волшебной девочки. Номером один, конечно же, был олигарх Черный, давно натравливающий своего верного пса – краеведа Вальку Горячева на этот двор и дом. Больше – на двор. И немудрено! Валькин отец, Игнатий, не один заказ выполнил для денежных мешков. Мог ограду из золота выковать, а сверху такой грим наложить, что и специалист не заметит! Деньги что – пыль! А вот такие вещи… Никто и не заподозрит, что они из золота. Этот червяк Валька прямо землю роет, бывших жильцов опрашивает – что, дескать, здесь было и как. Цыганка могла быть и более точной. Сказать а, а потом назвать и вторую букву. Не назвала. И теперь им надо придумать что-то совершенно глобальное. Что – они и сами не знали.
Номер два был миссионер. Этакий сибирский валенок, как они думали раньше. Но у него оказалась столь высокая миссия, что они и обсуждать-то ее боялись. Это на острове Огненный, что в Вологодской области, томятся приговоренные к пожизненному заключению. В их среде – они не называли ее криминальной, просто у закона есть две стороны – тоже случались трагические приговоры, но мораторий отсутствовал и в дело шел… Ох, они и думать-то о нем лишний раз избегали. Ибо это был не обыкновенный нож. А будто живой. Со своей задачей. И миссионер обязан следить, решена ли она. А то, что по пути он кое-кому кое-что передаст по их золотому делу, так это мало кого волнует. И у миссионеров могут быть свои пристрастия и проблемы, не мешающие главному делу. И они, Лустер и Тихон, сильно подозревали, что миссионер передал своему то ли приятелю, то ли родственнику сведения, о которых знала цыганка. Уж как они к нему попали – другой вопрос. И в каком виде передал – неизвестно. Может, даже какой-то шифр. Либо рисунок местности с обозначениями. Только эта посылка исчезла самым непостижимым образом. Хотя тот, кому она была предназначена, за ней так и не пришел. Во всяком случае, их люди видели, что миссионер, за которым они следили с момента его появления в городе, в их таинственный дом вошел, оставил там нечто и вышел. Их люди тут же вбежали в дом, туда, где он был, но обнаружили одну бумагу, в которой что-то было. А, может, там и была одна бумага, чтобы сбить всех со следа? А нечто действительно ценное передано тому, кому надо, в другом месте? И недаром этот адресат так и не появился в доме… Словом, с номером два мало что понятно. Ясно лишь, что это – серьезный человек и намерения его адресата должны быть серьезные.
Номер три связан с продавщицей магазинчика, расположенного в этом доме. Когда его сооружали, этот, прямо скажем, притон алкоголиков и наркоманов, то под завидущим оком хамки – будущей директрисы работали строители, молодые ребята. Что уж там было обнаружено в старых стенах, которые пришлось частично разрушить, неизвестно, но только после этого один из строителей спешно уволился. А когда его сестра Катерина устроилась работать в новый магазин продавщицей, стал к ней часто захаживать, особенно ночами. И приходил, как поведала им верная тетя Даша, с какой-то аппаратурой. На крики директрисы – чего он тут ночами шастает – парень отвечал просто: дескать, магазин ночной, боится за сестру, как бы ее не обидели. Логично. Но… Та же тетя Даша именно в кабинете директрисы, где две стены принадлежали раньше парадному входу в здание, обнаружила вскрытые плинтусы. Нет, их поставили на место, прибили, изобразили все как было, но она своим наметанным глазом увидела пыль и от штукатурки, и от кирпичной кладки.
Номер четыре связан с бывшей жилицей этого дома, ныне какой-то писательницей. Лустер включил ее в перечень для порядка – слишком часто она тут мелькает. Однако братья понимали силу ностальгии и решили не зацикливаться на этой литературной даме. Как и на двух бабах из охраны памятников, фотографировавших старые стены, куски лепнины. Они ни от кого не скрывались. А вот молодым людям, нарисовавшимся в магазинчике и во дворе и спрашивавшим про неведомо какую абстрактную цыганку, следовало бы присвоить номера.
Оба одновременно замолчали и посмотрели друг на друга. Одна и та же мысль…
- Тихон, а ты нашей Дарье свои рисунки показывал?
- Нет.
- Вези-ка ее сюда. Прямо сейчас.
Тихон вызвал тетю Дашу по мобильнику на улицу, за автобусную остановку, чтобы не очень видели, кто ее увозит, и привел в кабинет брата.
- Ой, Сергей Терентьич, да опять я вам, что ли, понадобилась? Никак плохо у вас тут убираются? Дак вы скажите, я научу новеньких-то.
- Нет, Дарья. Дело-то посерьезнее. Вот тебе сейчас Тихон два портрета покажет. Только они сделаны не с натуры, а по описаниям. Понимаешь? И могут быть неточными.
- Понятно. Как фоторобот составляется.
- Ну, примерно так. Только мы не преступников ищем. И не врагов своих. Это ты, Дарья, понимай.
Тихон вытащил из-под книг два портрета, которые уже не скатывались в рулоны, и положил их на стол перед тетей Дашей. Помолчали.
- Что скажешь, Дарья? Людей этих не знаешь? Не встречала? – спросил Лустер.
Женщина уловила его волнение. И - свое. И удивилась – она-то чего пошла мелкой дрожью? Они это, те двое, что мороженое ели во дворе их магазинчика, да к ней потом пристроились. Рисунок-то, конечно, другой, а вот глаза девицы этой переданы точь в точь! Удивительно. Это она и сказала братьям. И прямо спросила, кто рисовал. Тихон-то ведь, похоже, их не видел. Узнав, что это все-таки его работа, призналась, что глаза у девушки – ну ровно такие, как в жизни! И опять почему-то разволновалась…
- Чего, Дарья? Может, лекарство какое дать?
- Да нет. Сама себя не пойму. Чего-то вот словно перевернулось. В душе-то.
- Никуда души своей не денем.
Трудно с ней, а все-таки душа…
Тихон словно пропел эти строчки. И признался, что не его они, а очень известного поэта Сельвинского. Братья попросили свою бывшую домработницу рассказать, как вели себя молодые, что делали, о чем говорили. И вообще – как они ей показались.
- А хорошо показались! Вроде и любовь промеж них. А ежели еще нет, так будет. Ребята славные. Он – уверенный такой в себе. Прямо как полный стакан. Худенький, но какой-то весь важный. Хоть и молодой. А вот она – полная печали. До краев. Видать, жизнь-то не сахарная была. А вот чего им надо, я не поняла. Подумала – ту самую цыганку они ищут. Или следы ее. Девица врала – как огород городила. Дескать, хотим пожениться, когда-то гадала цыганка, так все сбылось, и теперь хочется погадать – не зря ли, мол, поженимся, чтоб все наперед знать.
Лустер, сидевший до того словно пришибленный, вдруг заговорил:
- Даша, милая, ты ведь нам как родная. Всю жизнь нашу знаешь, все наши беды. Случаи наши горемычные. Так я тебе сейчас вопрос один задам, а ты не удивляйся. И прежде чем ответить, хорошо подумай. Ты когда парочку-то эту увидела, на девушку глянула, ничего такого… особенного в ней не заметила? Ну, может, знакомое что-то в ее облике промелькнуло… С прошлым связанное…
Даша заговорила медленно, словно шла в гору:
- А во мне, Сергей Терентьич, все огрубело давно. И не только руки, но и душа. Что-то толкнулось в сердце, да только я не уловила. Не поймала. Я вроде как задохнулась да и ушла от них в магазин. И вот что до сих пор не дает покоя…
- Что, Дашенька? Что?
- Скажу. Девушка та в черное была одета. Это точно. А только я на нее глядела и видела ее в голубом… Вот ведь загадка-то…
Тихон, дотоле возвышавшийся над столом, рухнул в кресло. Лустер опустил голову.
- Сергей Терентьич, да вы никак плачете?
Лустер пришел в себя и попросил Дарью всячески оберегать эту молодую пару, если она когда-либо окажется в поле ее зрения. А еще он предупредил Дарью, что отныне в доме всегда будет дежурить их человек. Скрытно. И чтобы Даша при случае тоже ему помогала. И посоветовался, где лучше разместить этого… разведчика. Она сразу назвала квартиру на первом этаже, окна которой смотрят прямо на входную дверь в дом. И на улицу одно окно выходит. Лустер заметил, что тогда их человек может попасть в поле зрения директрисы магазина.
- Да нет. Вряд ли. А и попадет, так не страшно. Ваш шпион-то не во фраке же ходить будет. Пусть бомжем прикинется. Да и я могу ей сказать, что родственника своего так приютила. Все одно ведь никто там не живет. А у начальницы-то нашей свой интерес есть. Какой – не пойму. Принесла какой-то прибор и на ночь в своем кабинете оставалась. Считает, что и Катька тот же интерес имеет. Трепала ее не раз, все из нее чего-то вытряхнуть хотела.
- А ты об этом не говорила. Почему?
- Дак вы звонить велели, ежели кто новый покажется…
Лустер поблагодарил Дарью. Тихон отвез ее магазину, высадил, не доезжая. Поблагодарил за сотрудничество. И тихонько поехал к центру, потом свернул на проспект, и… Тогда он ходил пешком до ее дома. И не помышлял о машине. Бедному художнику она была не по карману. А сейчас он подъедет туда, и будь что будет! Ему хотелось остудить себя, убедить, например, что тот дом скорее всего давно снесен. Но он ехал, он уже не мог остановиться. Потому что сегодня увидел ее глаза. Удивленные, растерянные и какие-то погасшие. Или это ему показалось? Ничего нельзя утверждать с уверенностью, если видишь человека меньше минуты. Вот, кажется, тот самый дом… Или следующий? Нет, этот. У следующего первый этаж каменный. А ее дом был полностью деревянным. Разумеется, за исключением фундамента. Постарел, обветшал совсем. А вон и окна ее, на втором этаже. И цветы какие-то высокие стоят. Вроде орхидеи.
Тихон перекрестился, вышел из машины, перешел через дорогу, ибо дом стоял на противоположной стороне, подошел к входной двери, ожидая увидеть кодовый замок, но… Покосившаяся дверь была не только не заперта, но и приоткрыта. Он вошел и стал подниматься по скрипучей лестнице. Ему осталось преодолеть две-три ступеньки, но вдруг все вокруг него закружилось и куда-то поплыло, а голова стукнулась о ступеньку. Стук этот был противный, какой-то громкий и пустой, и он успел подумать – мозгов-то, видно, мало осталось… И провалился в пустоту.
Нина, давшая своему другу слово – сидеть в комнате смирно, никуда не ходить, ни с кем, кроме хозяев, не общаться, услышала осторожные шаги на лестнице. Кто-то к ним поднимался. И вдруг – бум! – там что-то упало. Она хотела пройти на кухню к хозяйке, но та уже шла ей навстречу.
- Что-то в коридоре случилось. Откроем? – спросила хозяйка. – Я в глазок смотрела – не видно.
- Но давайте хоть чем-нибудь вооружимся, - предложила Нина.
С кухни были принесены два ножа, один взяла Нина.
- А чего-нибудь потяжелее нет?
Хозяйка принесла молоток. Так, с ножами и молотком, они и вышли в коридор. И увидели высокого, грузного человека, распластавшегося на лестнице.
- Жоржик сейчас вернется. Он ненадолго пошел. И мы сможем его поднять.
- А зачем? «Скорую» нужно.
- Звоните. А я его посмотрю. Работала немного в больнице, - призналась Нина.
Пульс еле прощупывался. Сердце билось неровно. У мужчины была явная аритмия. Нина хотела посмотреть его зрачки, но мужчина лежал, уткнувшись в лестничные перила, затылком к ней.
- Нашатырь есть?
Хозяйка, успевшая позвонить в «скорую помощь», принесла нашатырь, повернула к себе голову мужчины и сама схватилась за сердце.
- Тихон… Тихон…
Нина онемела. И тихонько ушла в свою комнату. И сердце почему-то не дрогнуло. Значит, где-то в своих блужданиях по прошлой жизни она ошиблась. Но хозяйка-то не ошиблась! И сейчас работники «скорой» внесут его сюда. Скорее всего, в их комнату. Хозяйка не станет рисковать. Значит, ей лучше побыть на кухне. Но зачем? Кто ее может узнать? И все же… И она прошла в кухню, тем более, что в горле так пересохло, будто туда перенесли какую-нибудь пустыню Гоби.
Медики приехали неожиданно быстро. Помогли втащить больного в комнату, уложить на кровать Жоржа. Один занимался больным, готовился снимать кардиограмму, другой попросил предъявить паспорт и медицинский полис мужчины. Узнав, что он здесь не живет, попросил поискать в его одежде какой-либо документ.
- Это – Лугов Тихон Терентьевич, - призналась хозяйка.
- Хм… Тот самый?
- Тот – Сергей. А это – брат. Родной.
Между тем медик, занимавшийся оформлением документов, нашел в кармане больного мобильник, остановился в справочнике на Сергее и нажал на вызов. Разговор был коротким – брат спросил адрес и заверил, что будет через несколько минут. Нина прошла в прихожую, оделась и заглянула в комнату – сказать хозяйке, что ей стало дурно и она выйдет во двор подышать свежим воздухом. Хозяйка кивнула. Нина уже почти повернулась, чтобы выйти на этот самый свежий воздух, и в это время больной открыл глаза. И приковал ее к себе взглядом. Она не могла заставить себя шевельнуться. Тик-так… Тик-так… Это не часы-ходики. Это – ее сердце. Стучит. Прыгает. Как та маленькая девочка… А лабиринты просто так не сдаются. Они запутывают, уводят в тупик. Но тупик уже был. Она об него ударилась. И теперь с синяками, шишками и шрамами – и в душе, и в сердце – она стоит вот здесь, на самом выходе из лабиринта. А он ей улыбается… И произносит ее имя… Но откуда он его знает?
К больному склонилась хозяйка, и в этот трогательный момент Нина, наконец, вышла из комнаты, спустилась по лестнице и пошла подальше от этих дверей, чтобы не столкнуться… С кем? Но она еще не знала ничего точно. Она не была уверена. И потому встала в глубине двора, чтобы хорошо видеть вход, но самой не бросаться в глаза. Она не ждала и минуты. Машина въехала во двор, из нее выбежал мужчина в белой куртке и ринулся в дом. Она не успела его разглядеть. И как теперь быть? Пойти туда, где над Тихоном склонилась хозяйка, а теперь, видимо, и Лустер? Да нет, она как будто сходит с ума. Нельзя здесь стоять! Тихон, приходящий в себя, скажет про нее Лустеру. И тот, очевидно, выбежит, чтобы ее найти. Лабиринт не кончается… При этом Нина не могла ответить на простой вопрос – сама-то она чего хочет? Если эти мужчины – родные ей люди, то чего же стоять тут во дворе и дрожать? В тюрьме была пожилая женщина, отравившая свою невестку. Она часто читала им стихи. Две строчки понравились Нине больше всего.
Хорошо бы прожить никому неизвестным.
Хорошо самому никого бы не знать.
Это сказал Омар Хайям. Тысячу лет назад. Вот и ей сейчас больше всего хотелось превратиться вот в этого жучка, который ползет по дереву, и скрыться под корой. У нее и в детстве часто было такое же желание, особенно на школьном уроке, если она приходила туда неподготовленная.
Лустер действительно вышел во двор. Не выбежал, а появился из дверей осторожно, словно боясь что-то спугнуть. Свои догадки? Надежды? Прозрение? Нина просто стояла под деревом и ничего не делала. А между тем во двор вошел Жорж. Нина отметила, что именно его не хватало тут до полной гармонии. Она помахала ему рукой. Он это заметил и двинулся к ней. Прошел мимо незнакомого мужчины и встал рядом с Ниной. Она упала ему на грудь. Слезы появились неожиданно и у нее не было сил их остановить. Жорж прижал ее к себе, его руки успокаивали ее, утешали. Она не видела мужчины, который шел к ним медленно, не спеша. Она видела, чувствовала только Жоржа, друга и спасителя. И вдруг сказала ему фразу, которая удивила их обоих:
- Жорж! У меня сейчас – великое переселение души…
- И у меня, - сказал подошедший мужчина. – Точнее – переселение сердца. Из прошлого в настоящее. Нила… Ты ведь Нила?
- Нет, я – Нина.
- Неонила. Нилочка.
Мужчина не мог говорить. Он плакал. Нина никогда не видела мужских слез. У мужчины они были крупные, красивые, и поблескивали, как жемчужины. Но ее сердце не раскрылось.
- Я жил надеждой. Я чувствовал тебя на расстоянии. Верил – жива.
- Но я-то чувствовала только голод, холод. Заброшенность. Моя душа… Да она давно покрылась… льдом! Айсберг. Жоржик вот немного растопил…
- А ведь ты знаешь, кто я. Значит, почувствовала? А раз почувствовала, то простила… То было жестокое решение, но только так ты могла остаться в живых… Мои враги… Мои конкуренты… Они готовы были тебя убить, чтобы я сошел со сцены…
- А ты бы взял и сошел! И уехал бы вместе с мамой, со мной в деревню – коров разводить.
- Коров? Каких коров?
- Да любых! Или свиней. Но ты, очевидно, не мог принести в жертву свои амбиции. И свои деньги. Ведь так?
- Нет, не так, гражданка Айсберг! Все оставить, бросить, уехать. Знаешь, что тогда для меня это означало? Десятки своих людей отдать на растерзание. На нищенское состояние. На смерть.
- Какой интересный диалог! – заметил молчавший дотоле Жорж, крепче прижимая к себе Нину. – Только вот смысла пока не пойму. Кто вы вообще такой, дяденька? А?
- Кто я? Да тут тебе сесть негде. Боюсь, упадешь.
- Какие мы заботливые! Но я слушаю.
- Я – заклятый друг твоего папеньки…
Все трое молчали. Но больше всех был поражен Жорж. Откуда этот тип знает, кто его отец? У него, Жоржа, что, на лбу написано, что по рождению он – Черный? В паспорте совсем другая фамилия.
- Друг, враг… Это ни о чем не говорит, - попытался вернуться в прошлое состояние Жорж.
Но его перебила Нина, поставив решительную точку.
- Жорж, это – Лустер! Более того. Очевидно, это – мой отец. Правда, мама такой факт еще не подтвердила. Потому что ее нет рядом. И вообще неизвестно, где она и что с ней. Но вот про тебя я пока не поняла. Заклятый друг. То есть – враг. Но ведь твой отец – не из простых, ты говорил. По другую сторону закона. Это что, два враждующих клана? Монтекки и Капулетти? Господи, недаром учительница в школе все уши прожужжала нам про эти семьи… А уж когда мы узнали, что Джульетте было всего тринадцать лет… Некоторые матери даже ходили в школу, ругались – зачем, мол, наших девочек к сексу склоняете? Вот, мол, придет время…
Монолог про учительницу прервал Жорж. Он видел, что Нина еле держится на ногах. В этом маленьком дворе, в этом пространстве за старым деревянным домом, в котором его поили грудным молоком, все перевернулось вверх ногами, и вмиг, враз часть его жизни стала ненужной, какой-то лишней. Он вдруг ясно осознал – с ним случилось непоправимое. Он – другой. Он видит дома, уходящие в небо. Волшебные. И люди там счастливые, обогретые лучами солнца. Эти лучи проникают сквозь огромные окна, сделанные из такого стекла, в котором они преломляются и превращаются в цветы… Вот его назначение, вот его жизнь. Архитектор – это художник. Это сродни ангелу. И у него есть крылья. И он примиряет людей и Землю, он возносит ее красоту. Его творения никогда не будут уродовать земной лик. Они будут приближать людей к пониманию нашей главной матери. Возносить людей к небу – выше, дальше от грязных дел и помыслов. И что же он делает здесь, в этом дворе, с этой испуганной, бледной, но какой-то упрямой, упертой девушкой, нашедшей в этом… главаре бандитской шайки, в этом нынешнем олигархе, которого некоторые считают чуть ли не отцом города, своего… батюшку? В эти минуты Жорж совсем не думал о том, что его собственный отец мало чем отличается от этого Лустера. Он-то – не такой! У него – совсем другое воспитание. И зачем ему эта Нина или как там ее, искалеченная тюрьмой и какой-то непонятной прежней жизнью? Голодной и грязной. Так он думал. И зачем ему какое-то золото, на которое его нацелила мать, принявшая на себя чужой грех и попавшая за него в тюрьму? Да это все надо выбросить, как старые носки!
Он инстинктивно отодвинулся от Нины, и она, лишившись опоры, стала падать. Ее подхватил Лустер.
- Насквозь тебя вижу. Ты из другого теста. Свободен!
Жорж даже не стал заходить в дом – зачем? Документы у него были с собой. Ключ от квартиры матери – тоже. Хотелось, правда, попрощаться с хозяйкой, но он преодолел это желание. И через полчаса уже входил в дом с консьержем. А еще через несколько минут услышал в телефонной трубке голос отца:
- Я рад, что ты вернулся, мальчик. Сегодняшние новости слышал? Про амнистию. Мама скоро выйдет. Чувствую – ты улыбнулся. Все будет хорошо! Ты только не делай из нас с Лустером монстров…
И отец положил трубку. Неужели знал, что произошло сейчас во дворе? Не может быть. Он – не всевидящее око. Нет, просто предполагал, что у его сына в голове. С чем он не может примириться. Да, он действительно не мог и не может понять и принять цену, которую отец заплатил за свое нынешнее положение. И этот Лустер. Сколько было крови. Жертв. Снятся ли они таким людям? Отец не раз говорил, что то были вынужденные жертвы. Колесо истории. Крутится, подминая под себя не только людей, но целые города и страны. И все потому, что человек несовершенен. Что ему постоянно хочется быть не лучше других, а богаче. Не добрее, справедливее, трудолюбивее, мудрее, а с кошельками, набитыми золотом. И какое уж тут любомудрие! Какое слияние с природой! Кстати, о природе. Там ведь тоже царят звериные законы. Их много. Не все по ним живут, но те, кто им следует, не знает пощады. И как же быть? Но ведь не зря человеку дан разум. Умение мыслить, понимать, любить, сострадать. Вот он – умеет. И мать его Софья – тоже. Уметь-то умеет, а как же Нина? Он вновь увидел ее, выходящую тогда из воды, посиневшую от страха и холода, жалкую и беспомощную. И как он мог ее сейчас оставить? Все, все надо отринуть, всех этих Лустеров, тюрьму, слежки, жертвы! Все богатства, замурованные во всех старых домах! Бог с ними! На что они, если есть душа, и ей сейчас тяжко...
Жорж быстро оделся, вышел из дома, поймал такси и отправился туда, где был час назад. Он вбежал по деревянной лестнице, постучал в дверь. Ему открыла расстроенная хозяйка, впустила в квартиру. Он вбежал в их с Ниной комнату – пусто.
- Она уехала с Лустером, - известила хозяйка. – Я, правда, не поняла, почему. Но оказалось, что они знакомы. А Тихона увезли в больницу…
- Какого Тихона?
- Брата Лустера. Он пришел ко мне, мы были знакомы в молодости, но упал на лестнице, ему стало плохо, сердечный приступ, вызвали «скорую». Приехал Лустер и попросил врачей определить его в больницу.
Вот, значит, как все было. Почему этот Лустер оказался здесь. И, скорей всего, случайно увидел Нину. Да нет, как бы он ее узнал? Нину воспитывал совсем другой отец, она рассказывала.
Ничего непонятно.
- Извините, она вернется? Сюда, я имею в виду.
- Не думаю. Я поняла, что Лустер, то есть Сергей Терентьевич, увез ее к себе.
- Вот как… Но я бы хотел ее видеть. У вас есть адрес?
- Нет. Я все время была с Тихоном. И сейчас вот собираюсь к нему в больницу. Но… Да вы у любого в городе спросите! Все ведь знают. И если вы не вернетесь, то вещи свои заберите.
- Думаю, они нам больше не понадобятся.
Жорж вышел из дома. Трудно было дышать. Мгла спустилась на город. Он усмехнулся – ишь, Булгакова вспомнил! Да это же просто начинает темнеть. Вечер. И становится сыро. И холодно. Осень приоткрывает свое лицо. И надо бы идти домой, к горячему чаю и постели. Но он-таки разузнал адрес этого Лустера! И, конечно, отправился туда.
На снимке - картина Петра Солдатова.
