Сон-часу у нас в лагере всегда радуется и стар, и млад. Причём, «стар» — особенно. Светлогорские отправляются в пятый домик едва ли не первыми со вполне примитивной целью — просто выспаться. Остальные следуют их примеру и быстро расходятся по домикам и по корпусам — если не спать, то читать или тихо играть в настольные игры. В общем, лагерь упивается блаженной тишиной, и вожатые, облегчённо вздохнув, тоже получают заслуженную передышку. Но иногда, как, например, сегодня, на сон-час претендуют другие планы.
Я, Ариадна, Маша и Федя сидим в нашем корпусе и готовимся к концерту. И ничего не успеваем. Утром принтер сломался, не распечатав и половины текста. Вероятно, он почувствовал моё расстроенное состояние, и перешёл к саботажу. Так или иначе, а мы остались без распечатанного сценария, и теперь его придётся переписывать от руки. После полдника все отряды должны получить свои слова и за два часа до концерта успеть их выучить.
Концерт будет называться «Дети войны». В прошлом году мы уже делали нечто подобное: выступление было посвящено Второй мировой. Получилось грандиозно. Покрывалами с кроватей мы занавесили окна в нашем маленьком концертном зале и в нужный момент оставались в полной темноте или зажигали свечи. Всё сошлось воедино: вдохновенная актерская игра, гитара, от аккордов которой наворачивались слёзы, навзрыд прочитанные стихи — такого даже мы сами предположить не могли. Волосы у нас на головах подымались дыбом от того, что мы вспоминали, рассказывали и показывали друг другу. Во время одной сцены, изображающей госпиталь и раненых, я не удержалась и заплакала. И оглянувшись потом, увидела, что не одна я… Расходились мы тихие и серьёзные, а навстречу нам сбегались на дискотеку с хохотом и шутками атлеты, ставшие вдруг такими далёкими и чужими нам, такими несуразными и неподходящими к трепетному моменту пробуждения памяти и почитания прошлого.
Сейчас мы надеемся на такой же эффект. Мне — в свете утреннего разговора — это особенно важно. Концерт обязательно пройдёт хорошо с полной отдачей всех участников, и Александра Викторовна с Ариадной поймут, как они неправы, говоря, что дети стали инфантильными и не творческими! Тем более, материалы сейчас таковы, что никто не сможет остаться равнодушным. Сценарий получился сильным — правда войны в нём органично слилась со стихами и песнями.
Я сижу, согнувшись, у самого окна, опираясь на подоконник, и старательно переписываю с ноутбука текст. Получается криво, но главное, чтобы читаемо. Даже от незвучащего текста мне делается холодно.
«…Самые знаменитые концлагеря — Бухенвальд и Освенцим. Они приносили Германии огромный доход от продажи… пепла сожжённых в печах детей…. Его продавали как удобрение и весьма успешно! Как должно быть жутко нам, зная, что земля была удобряема бывшими когда-то маленькими людьми...»
«…Фашисты не жалели никого, даже детей. Можно даже сказать, особенно детей. Пленных в концлагерях использовали как подопытных кроликов. Им прививались оспа и холера, и на них же искалось лечение этих болезней, часто весьма болезненное и смертоносное для большинства несчастных…»
«…Во время Второй мировой войны на Земле погибло тринадцать миллионов детей…»
«…Солнечным утром 22 марта 1943 года Хатынь была стёрта с лица земли. Семьдесят пять детей приняли мученическую смерть в огне…»
Я отвлекаюсь от переписывания, потому что слышу поблизости странный звук. Обернувшись, я вижу, что Маша отложила ручку и сидит, низко склонившись над листком, а плечи её мелко дрожат. Буквы расплываются, растекаются по тонкой бумаге. Маша плачет.
Я смотрю на Ариадну. Её лицо скорбно-серьёзно, она быстро и мелко пишет, жёстко поджав губы. Я вздыхаю и снова продолжаю писать.
***
К концу сон-часа мы успели не только всё переписать, но и разнести по отрядам. Дети разобрали тексты и принялись учить. Я хотела читать стихотворение Рождественского «Помните!», но, когда хватилась, оказалось, что его уже отдали второму отряду. Пришлось взять другое, не менее грустное и серьёзное.
Елена Георгиевна на спевке повторяет с ребятами военные песни, и, в общем-то, всё готово. Но прямо перед самым мероприятием начинаются проблемы. Нам опять не дают зал для проведения концерта. А это значит, что тёмные шторы, свечи и торжественная обстановка отменяются… Александра Викторовна решает снова созвать всех на волейбольное поле, как в первый день лагеря. А я думаю, что слишком часто нас стали лишать помещения! Судя по нахмуренному лицу Александры Викторовны, её такое положение дел тоже не устраивает. Но концерт надо провести обязательно. И мы идём на волейбольную площадку.
Выступаем поотрядно. Согласно сценарию, начинает третий отряд, а дальше эстафету принимают второй, первый, четвертый и пятый. Мы усаживаемся привычным полукругом и готовимся плакать. Последнее касается, в первую очередь тех, кто в сон-час переписывал сценарий. Однако с первых слов всё рассыпается. Стихи оказываются плохо выученными, а если и выученными, то весьма тихо рассказанными, а если и громко, то слушать их мешает шум в рядах зрителей... В общем, два стихотворения и несколько воспоминаний, прочитанных по шпаргалкам вторым отрядом, сразу ломают всё впечатление. Кое для кого мероприятие утрачивает всякое значение, и посторонний шум нарастает с каждой минутой.
Потрясающее стихотворение «Помните», которое мне так хотелось рассказать, второй отряд читает просто отвратительно. Они в буквальном смысле растащили его по строчкам, и теперь выходят всем отрядом, и — ладно бы выучили, три слова каждому! — декламируют, запинаясь, не слаженно, путая очерёдность…
Я в ужасе закрываю лицо руками. Маша сидит рядом со мной почти в трансе. Ариадна смотрит на происходящее очень хмуро. Когда дело доходит до первого отряда, я вздыхаю с облегчением, надеясь, что у нас всё пройдет без сучка и задоринки. Но не тут-то было!
— Хуже малышей! — припечатывает Ариадна, когда мы конфузливо возвращаемся на место, отпев песню. И нам есть чего стыдиться — прозвучали мы очень неубедительно, а подглядывание в одну общую шпаргалку довершило фиаско.
Концерт на всех парах движется к полному провалу. Дети подошли к подготовке с потрясающей безответственностью и нежеланием. И только мне одной Александра Викторовна после прочтения стихотворения говорит:
— Молодец!
Однако и моё выступление прошло в шуме и гаме, царившими над поляной, да ещё из радиорубки доносились какие-то невнятные звуки. Впечатление смазано.
Концерт заканчивается неожиданно. Едва зрители, как после плохого фильма в кинотеатре, встают, с облегчением разминая затёкшие от сидения ноги, Александра Викторовна сама выходит на песок волейбольного поля и начинает говорить. При звуке её голоса все замолкают и останавливаются.
— Должна вас поздравить: это был самый отвратительный концерт, когда-либо звучавший в этом лагере! — каждое слово она роняет тяжело, словно кидая камни в болотную воду. — Ни разу я не чувствовала себя так ужасно, как сейчас! И больше всего расстроили меня ваша лень и полное равнодушие.
— Мы не равнодушные! — слышатся одиночные возражения.
— Ну, конечно! — с горечью машет рукой Александра Викторовна. — Только подумайте, как вы отнеслись к этой серьёзной и жуткой теме! Когда стихи читают, вообще должна стоять тишина! А уж когда такие — особенно. Эти песни не петь, а переживать нужно — всем вместе! Когда говорят об убитых, их почитают минутой молчания, а не пустой болтовнёй!
Лагерь молчит, дети отводят глаза.
— Когда мы писали этот сценарий, нас от каждого факта мороз пробирал! Мы плакали! А вы? Нельзя того другим донести, чего сами не поняли! А ведь в войну и ваши родные погибали. Ваши ровесники героями становились. А вы их память сейчас на ерунду разменяли. Я очень неприятно себя чувствую после всего этого, и отрядных свечек сегодня вечером не будет! — на этом директриса заканчивает свою отповедь, разворачивается и быстро уходит к корпусам.
Елена Георгиевна сочувственно пожимает плечами. Она одна лояльно отнеслась к провинившимся. Мы с Ариадной и Машей поднимаемся за Александрой Викторовной, и, хотя я лично, в общем-то, ни в чём не была виновата, я всё равно чувствую себя не в своей тарелке. А в ушах всё ещё звучат строгие аккорды гитары: «От героев былых времён… не осталось порой… имён…»
Позор, покидая волейбольное поле, чувствуют все. На душе противно и стыдно. Мне кажется, что после сегодняшнего вечера даже девятого мая мне будет трудно забыть это чёрное пятно. Хотя слова «Этот вечный огонь, нам завещанный одним, мы в груди храним…» всегда находят во мне отклик.
Я морщусь, пытаясь сдержать слёзы, и спешу наверх. А где-то на задворках сознания растёт тревога, что этот провал наверняка окончательно укрепил Александру Викторовну в своём утреннем решении, и что лагерь ей больше не нужен…
© Софья Самокиш «За полчаса до конца детства»
Прочитать книгу целиком можно на Литмаркет: https://litmarket.ru/books/za-polchasa-do-konca-detstva
