В прошлом году в журнале «Край Смоленский» появилась новая рубрика, которая называется «Очерки минувшего». В ней публикуются очерки, увидевшие свет в губернской газете «Смоленский вестник» в конце XIX – начале XX века. Тематика этих очерков самая разнообразная: и городская жизнь, и деревенская, описание судеб людей из народа, путевые заметки, проблемные статьи о различных сферах жизни. Эти материалы очень интересны и познавательны, они позволяют воспринимать прошлое, как настоящее, и к тому же имеют художественную ценность, благодаря прекрасному языку и стилю изложения. К настоящему времени вышло уже четыре подборки очерков замечательного смоленского очеркиста Сергея Черкасова. В настоящее время готовится подборка очень интересных очерков Николая Селезнева, посвященная его полемике с «Письмами из деревни» Александра Николаевича Энгельгардта, благо что Селезнев жил совсем недалеко от имения Батищево Энгельгардта. А пока давайте почитаем один из очерков Сергея Черкасова, опубликованный в февральском номере «Края Смоленского», он называется «О „красном петухе”».
«Когда я просматриваю в газетах хронику сельских пожаров, то в моем воображении встают картины того бедствия, которого приносит собой деревне „красный петух”. Мне приходилось быть очевидцем огромных пожаров в столицах, я видел, как в конце шестидесятых годов горела нижегородская ярмарка, а в начале семидесятых жертвою огня сделались сотни судов барж, белян, расшив нижегородского ярмарочного каравана, когда грозная стихия проявила себя в самых грандиозных размерах, и пространство Волги, в две версты длиною и около версты шириною, было залито морем огня и окутано черными тучами дыма... Промышленный и торговый люд понесли тогда миллионные убытки.
Но все эти пожары не производили на меня того сильного и вместе с тем до крайности гнетущего и тягостного впечатления, какое производит сельский пожар. Погоревший купец и промышленность понесли огромные убытки, они не получили и половины того «честного заработка», о котором мечтали, отправляя товары свои в Нижний, на ярмарку... Но и купец, и промышленник накинут по копейке на фунт или аршин, понизят заработную плату и, через год-другой, они опять будут загребать деньги лопатою... Совсем другое дело, когда сгорит русская соломенная деревня, когда в огне пропадет все достояние мужика, достояние, в котором не найдете ни одной былинки, зерна, тряпки, палки, которые не были бы облиты его потом... После такого бедствия, когда в одночасье погибает все, что было добыто неустанным трудом в длинный ряд годов, крестьянин нескоро оправляется, пройдет десяток лет, а следы пожара все продолжают давать себя чувствовать.
В настоящей своей заметке я привожу один случай, ясно показывающий, насколько долго и тяжело отзывался на деревне пожар. Дело было лет десять назад. Я жил тогда в одной деревне Рославльского уезда. Однажды в жаркий июльский полдень с серединного двора деревни поднялись клубы густого черного дыма. Все взрослое и способное к труду население убирало сено на лугу, версты за три от деревни, в последней же оставались только мелкая детвора да едва волочащие ноги старики и старухи. По деревне с плачем и криками „пожар, пожар...!” пробежали ребятишки... На колокольне смежной с деревней церкви зачастил набат…
Не прошло и полчаса времени, как большая половина деревни была в огне. Бог весть откуда налетевший ветер быстро расширял границы пожара, и волны пламени с треском бушевали на пространстве четверти версты... Между тем взрослых никого не было, мужики и бабы прибежали лишь в то время, когда деревня представляла собой сплошное море огня. Спасать имущество и тушить пожар не было никакой возможности. Оставалось только смотреть на все это с сокрушенным сердцем... Огонь развил такую высокую температуру, что стала закипать вода в протекающей параллельно деревне речке... Около полуночи, когда все постройки сгорели, пожар прекратился, и пространство, где было селение, представляло собой огромную груду тлеющих углей, в кровавом отсвете которых вырисовывались печи и трубы...
Наутро становой собрал всех погорельцев в уцелевшее волостное правление и стал производить дознание. Он спрашивал, у кого и что сгорело, на что получал стереотипные ответы: „все, остались в чем видите...” А видеть можно было их: мужиков – в одном белье и босых, а баб – в старых поневах... Определить убытки тоже было затруднительно, во-первых, оттого, что мужики одурели от горя, а бабы ревмя ревели...
Дня через два приехал земский страховой агент, составил опись сгоревших построек и высчитал, сколько каждому домохозяину придется получить вознаграждения, которое колебалось между 50-80 рублями на сгоревший двор.
У погорельцев не было ни корки хлеба, ни горшка, ни ложки, так что нечего да и не в чем было сварить себе на другой день пищу. Здесь проявилась во всей силе отзывчивость соседних мужиков, а в особенности баб: со всех окрестных деревень приносили погорельцам хлеб, посуду, снабжали даже кой-какой одеждой. Соседний же помещик, последыш некогда гремевшей фамилии, не только чем-либо не помог несчастным, но даже не пустил их на временное жительство в пустовавшие полуразвалившиеся избы, в которых при крепостном праве жили сотни челяди... боялся, что «от неосторожного обращения с огнем» произойдет пожар.
Часть погорельцев заняла сторожку волостного правления, арестантскую при нем и коридор, другие построили себе из еловых лапок шатры, а третьи разместились в соседней деревне... С каким удобством разместились они, можно судить по следующему: в арестантской, девятиаршиной хате жило семь семейств, следовательно, около 35 человек.
Я однажды вечером, когда семьи уже улеглись спать, зашел туда и не мог пробыть там даже нескольких минут: духота, вонь была невозможная, просто одуряющая. Такую атмосферу мне раз приходилось наблюдать при посещении одной этапной тюрьмы в одном приуральском городишке, где в помещении, рассчитанном на 75 человек, ночевало что-то около 200 арестантов... Прибавьте ко всему этому, что у погорельцев не было даже чем переменить белье, и они ходили в нем по месяцу и более.
Тяжелей всего отозвалась эта обстановка на детях, они начали болеть, и было несколько смертных случаев. Недели через две мужики получили пожарное вознаграждение, как я уже сказал выше, по 50-80 руб. на двор. Но что можно было сделать с этими деньгами? Нужно купить или сруб, или лесу, одежду, хлеб и проч.
У многих деньги разошлись, между тем не было куплено ни одного бревна для постройки. Пришлось взять деньги под работы в экономиях, на железной дороге, по той цене, разумеется, какую заблагорассудилось назначить нанимателям. Но всего этого было мало. Обратились к ростовщикам, ссудившим деньги на разбойничьих условиях. И все-таки, несмотря на это, мужики к поздней осени могли лишь выстроить хаты и в них перейти, про дворы никто и не думал, скот помещался в крытых на живую руку соломой загонах, сено в стожках, а зерно в сенях. Мужики работали не покладая рук, никаким трудом не брезговали, и все-таки нужда не освобождала туго затянутой на их шее петли...
С наступлением зимы я уехал из той местности, а снова мне пришлось быть там лет восемь спустя. Деревня была распланирована более, чем до пожара, правильно и значительно вытянулась, между новыми избами были установленные проулки, засаженные молодыми деревьями, но при многих хатах не было построек, необходимых для крестьянского хозяйства... В веселых по внешности домиках жили невеселые мужики... Они еще не погасили всех долгов, вызванных пожаром, и платили натурой (хлебом, сеном, работой) ростовщикам чудовищные проценты, и всему этому не виделось конца краю…»
Источник: Касов С. Из деревенской жизни. О «красном петухе» // Смоленский вестник. 1900. 25 июля. №163. С. 3.
Автор: Юрий Шорин
Если материал вам понравился, не забудьте поставить дружеский лайк